Catherine Cecil Thurston. John Chilcote. M. P. – London, 1906.

* * *

I.

Вечером 23-го января, некоторые улицы Лондона покрылись таким непроницаемым туманом, какого не бывало уже много лет. Это само по себе незначительное явление природы оказало, однако, очень большое влияние на судьбу члена палаты общин, представителя Ист-Варка – такое же, как и пограничное восстание против Персии, поднявшееся в Хоросанской области. Первые известия об этом восстании пришли тоже к вечеру 23-го января, и к ним отнеслись сначала с недоверием и даже со смехом.

В восемь часов вечера эта новость стала распространяться в палате общин, часов в девять об этом уже говорили депутаты в кулуарах; речь шла, однако, не только о политике России, которая, при наружных симпатиях к шаху, на самом деле тайно разжигала мятеж; главным образом говорили о том, что «Saint Georges Gazette» – вечерняя газета ториев – отнеслась к этому событию серьезно и выступила с резким осуждением правительства.

Лэкли – собственник и издатель «Saint Georges Gazette» – уже несколько раз переходил от традиционной сдержанности тона в резкости новейшей журналистики. А в этот вечер он пошел еще дальше по этому пути и заявил в статье под сенсационным заглавием, что в этом будто бы совершенно невинном пограничном инциденте дело идет вовсе не об одном антагонизме рас. Это, по его словам, первые робкие попытки осуществить давно составленный и подготовленный русскими план, который постепенно созрел вследствие «вялой политики» современного британского правительства.

Впечатление статьи было очень сильное и очень различное на равных людей. Члены оппозиции усматривали важность статьи в чрезмерном, явно напускном спокойствии на министерских скамьях; правительство же с своей стороны не могло отделаться от неопределенного чувства, что вспыхнувший интерес оппозиции к пограничному инциденту предвещает, недоброе. Все эти различные ощущения создавали наэлектризованную атмосферу, не проявляясь, однако, ни в каких осязательных фактах. Палата продолжала заниматься текущими делами до половины двенадцатого вечера – и тогда только внесено было предложение перенести продолжение занятий на следующий день.

Первым вскочил со своего места Джон Чилькот, депутат от Ист-Варка. Он быстро выбежал из парламента в каком-то почти бессознательном состоянии. Увидав вдруг полицейского, который стоял под сводом большего двора с неподвижно-спокойным лицом, Чилькот инстинктивно хотел свернуть с своего пути, как бы боясь, что нарушится ход его мыслей, если он услышит чужой голос; во он сдержал свой, нервный порыв и заговорил первый.

– Какой туман! – сказал он с напускным спокойствием.

– Да, туманно; к западу все больше заволакивается, – ответил полисмен.

– Да? – неопределенно ответил Чилькот. Бодрый голос полисмена раздражал его, – и он уже во второй раз замечал в себе такую болезненную раздражительность. Не глядя больше на полицейского, он прошел через двор и вышел в ворота. В клубящемся тумане сверкнули ему навстречу огни двух фонарей, как глаза большой кошки, и обычное: «Кэб, сэр?» – смутно прозвучало в его ушах. Он остановился, уже направился было к дверце кэба, как вдруг у него промелькнула другая мысль.

– Нет, – быстро сказал он, – нет, – а лучше пойду пешком.

Кучер что-то пробормотал, щелкнул бичом, и коляска покатилась дальше под звон копыт.

Чилькот тем временем перешел с бесцельной поспешностью через улицу по направлению в Уайтголю. Там туман был еще более густым, так что едва можно было различить ближайший уличный фонарь. Но Чилькот продолжал быстро идти дальше. Зоркий наблюдатель обратил бы внимание на его странную походку: хотя он шел, казалось бы, очень уверенно, но весь вздрагивал при малейшем шуме, при малейшем прикосновении, как человек с болезненно- напряженной нервной системой.

Он продолжал идти и дальше с той же поспешностью, не замечая, что с каждым шагом мрак вокруг него сгущается, становится более влажным и осязательным, что пешеходы с каждой секундой все чаще наталкиваются друг на друга и слова проходящих людей звучат все непонятнее, все более неясно. Вдруг он понял, что тем временем произошло, и сразу остановился.

Он совершенно неожиданно попал в густой туман – в такую непроницаемую завесу, что человеческие фигуры, которые вот только-что еще виднелись хоть смутными тенями, теперь рассеялись в ничто, как бы стертые рукой волшебника; темнота точно всосала в себя свет уличных фонарей. В первую минуту на Чилькота напал панический ужас от сознания полного одиночества. Затем его охватил нервный страх перед собственной рассеянностью, которая завела его так далеко. Он прошел немного вперед, потом остановился в нерешительности. Но у него явилось мучительное сознание, что бездействие хуже всего, и он поэтому опять пошел вперед, широко раскрыв глаза и вытянув руку вперед, чтобы ощупывать путь. Туман густо замкнулся перед ним и позади него, и отрезал всякую возможность к отступлению. Он только слышал в темноте вокруг себя смутный гул голосов – веселых, неуверенных, боязливых, сердитых. Временами его касалась чья-нибудь рука. Странная это была минута, таившая в себе самые разнообразные возможности; в странном хаосе звуков непрерывно сливались шум грохочущих колес, ругань и смех.

Чилькот держался левой стороны и пытался идти дальше. Движения его были порывисты, пугливы – на него напал непонятный страх среди этого одиночества, наполненного несчетными звуками. Сначала он тщетно нащупывал руками что-нибудь твердое; наконец, пальцы его прикоснулись к чему-то холодному – к спущенным железным ставням магазинной витрины. Это его успокоило. Он, как слепой ухватился за эту опору, стараясь как можно скорее подвигаться вперед. Так он прошел шагов двенадцать, и тогда случилось неминуемое: он наткнулся на человека, шедшего навстречу ему.

Стукнулись они самым непредвиденным образом; при этом оба выругались и затем рассмеялись. В этом не было, конечно, ничего необычайного, но Чилькот был в таком настроении, что самое будничное становилось для него непостижимым. Восклицание и затем смех незнакомца подействовали на него удручающим образом:– ему казалось, что из темноты эхо повторяет его же собственные слова. Конечно, из десяти человек в Лондоне девять – если взять людей одинакового воспитания и одинакового общественного класса – выразили бы свою досаду или свое удивление в той же самой форме, вероятно даже тем же тоном голоса. Чилькот понимал и это среди своего нервного возбуждения.

– Дьявольский туман! – сказал он громко. – Я пробую попасть на Гровнор-Сквер, но, кажется, мои шансы на успех невелики.

Незнакомец опять засмеялся, и смех его снова смутил Чилькота. Он пугливо спрашивал себя, не жертва ли он обмана чувств; но незнакомец начал говорить прежде, чем он смог распутаться в своих ощущениях.

– Да, ваши шансы не особенно велики, – сказал он. – Даже если бы собраться к черту, то в такую ночь не легко найти к нему дорогу.

Чилькот что-то пробормотал и придвинулся ближе к магазинной витрине.

– Да, да, – сказал он. – В такую погоду, в такой темноте, начинаешь понимать, что слепым, при распределении вечного блаженства, должно достаться больше, чем нам. Ведь это повторение тумана, бывшего шесть лет тому назад. Выходили вы тогда на улицу?

У Чилькота была привычка непосредственно перескакивать с одной фразы на другую, – привычка эта сказывалась в последнее время особенно часто.

– Нет. – Незнакомец тем временем тоже пододвинулся к магазину. – Шесть лет тому назад я не был в Англии.

– И не жалейте, что не были. – Чилькот поднял воротник. – Ужасный был тогда туман, – такой же черный, как вот сейчас, но еще более расползшийся во все стороны. Я отлично помню, как это было. В тот вечер как раз Лексингтон произнес свою большую речь о сахаре. Многие еще в три часа ночи бродили по Ламбет-Бриджу, – а из парламента мы ушли в полночь.

Чилькот редко предавался воспоминаниям; но эта беседа с невидимым спутником казалась ему как бы разговором с самим собой. Когда раздался ответ на его слова, Чилькот даже не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от изумления.

– Речь о сахаре, – сказал незнакомец. – Странно, что я как раз вчера ее перечитывал. Удивительно много красноречия по поводу такого сухого предмета. Какую огромную карьеру мог бы тогда сделать Лексингтон!

Чилькот передвинулся, устав стоять на одном месте.

– Вы, очевидно, интересуетесь возней в Вестминстере? – спросил он с легким оттенком сарказма.

– Я? – уклончиво ответил незнакомец. – Я читаю, как и остальные пять миллионов населения, газету – вот и все. Я далек от политики. – В голосе его звучала сухость; прежнее его воодушевление как-то сразу исчезло.

– Далеки от политики! – повторил Чилькот. – Завидно…

– Может быть, – для тех, которые стоят в самом центре её. Но вернемтесь к Лексингтону. Как высоко этот человек поднялся – и какое ошеломительное падение! Удивительное дело – во всех нас есть точно какие-то дрожжи, которые поднимают каждого на равную высоту. – Он на минуту замолчал и задумался. Потом снова раздался из темноты его голос: – Какая же была собственно причина его падения? – вдруг спросил он. – Алкоголь или какое-нибудь другое искусственное средство возбуждения? Мне уж давно хотелось узнать правду.

Чилькот опять переменил позицию.

– Стоит ли узнавать правду? – спросил он небрежным тоном.

– В том случае, когда человек занимает общественный пост, несомненно стоит. Его частная жизнь сливается ведь с интересами масс. Если он позволяет заглядывать в причины своего успеха, то зачем скрывать причину поражения. Что-ж его погубило, – алкоголь?

– Нет, – ответил Чилькот, несколько погодя.

– Другие наркотические средства?

Чилькот опять не сразу ответил, и в то время как он стоял в раздумьи, его коснулось платье женщины, которая громко и нагло рассмеялась, завидев его. Звук её голоса неприятно поразил его.

– Так он, действительно, отравлялся наркотическими средствами? – спросил незнакомец легким тоном. – Я всегда так и думал.

– Да, он принимал морфий. – Ответ вырвался у Чилькота почти бессознательно, под влиянием смеха проходившей женщины, а также под гипнозом спокойных расспросов незнакомца. Но едва он выговорил эти слова, как быстро оглянулся, точно испугавшись, что на время забыл о соблюдении необходимой бдительности.

Незнакомец задумался, помолчал, но потом опять заговорил очень оживленным тоном.

– Я это подозревал, – сказал он, – но все-таки – даю вам слово – не был уверен. Достигнуть в жизни так много, и все потерять из-за потворства такому низменному пороку! – В голосе незнакомца слышались возмущение и презрение.

– Вы строго судите, – сказал Чилькот с напускным смехом. Но незнакомец снова выразил свое возмущение.

– Я говорю только правду, – сказал он. – Никто не имеет права выбрасывать зря то, за что другой заплатил бы спасением своей души. Это ослабляет доверие к силе личности.

– А вы верите в эту силу? – В голосе Чилькота опять прозвучал сарказм, но уже более слабо, чем прежде.

– Конечно, сила личности – результат работы над собой, минувших или длящихся усилий. Людей, которые не требовательны к себе, я не уважаю.

Спокойное презрение этих слов раздражало Чилькота.

– А вы полагаете, что Лексингтон не боролся прежде, чем сдаться? – горячо спросил он. – Имеете ли вы представление о мучительной борьбе такого человека, когда то, что было прежде рабом, становится над ним господином? – Он остановился, чтобы передохнуть; ему казалось, что незнакомец что-то бормочет недоверчивым тоном. – Вы думаете, что морфий доставляет удовольствие? – продолжал Чилькот. – Вернее будет, если вы его назовете тираном, который мучит дух, когда ему служишь, и мучит тело, когда от него отстаешь.

Под гнетом темноты и вследствие продолжающегося молчания его спутника, он просто не мог продолжать дальше. В эту минуту он не был Чилькот, депутат от Ист-Варка, рассеянность и молчаливость которого вошли в поговорку, – теперь он был человеком, которому хотелось высказать все, что у него на душе, и он продолжал:

– Вы говорите как все, ничего не зная и веря только себе. Прежде чем осуждать Лексингтона, вы бы попробовали быть на его месте.

– Как вы? – со смехом спросил незнакомец.

Хотя смех прозвучал совершенно невинно, он все-таки встревожил Чилькота. Его опять обуял страх, и он вздрогнуть.

– Я… – он хотел тоже засмеяться, но это ему не удалось: – я повторяю только то, о чем читал… Но, кажется, туман редеет. Нет ли у вас огня? Можно хоть покурить, если уж ничего не видать вокруг.

Он говорил быстро и несвязно. Мысль, что он выдал себя, беспокоила его в высшей степени; ему хотелось предотвратить все последствия. Говоря с незнакомцем, он стал шарить в кармане, отыскивая порт-сигар. Он искал с нервной поспешностью и вытянул голову далеко вперед. Не поднимая глаз, он почувствовал, как туманное облако, в котором он очутился, поднялось, снова опустилось и опять все окутало, а потом уже стало рассеиваться. Найдя свой порт-сигар, он взял папироску в рот и поднял лицо в тот момент, когда незнакомец зажег спичку. С минуту они поглядели друг другу прямо в лицо, – при исчезающем тумане уже можно было разглядеть черты лиц. Спичка в руке незнакомца догорела до конца и обожгла ему пальцы. Почувствовав боль, он со смехом бросил спичку.

– Однако! – Он не закончил, не находя слов, чтобы выразить свое изумление. По странной игре природы, – она казалась чем-то сверхъестественным, хотя была вполне в порядке вещей, – два лица, которые, наконец, выделялись из мрака, были похожи одно на другое – до полного тождества каждой черты. Каждому из двух людей казалось, что он увидел не лицо другого человека, а свое собственное в безупречно верном зеркале. Незнакомец оправился первый и, увидав, что Чилькот не может выговорить ни слова от неожиданности, пришел ему на помощь.

– Очень странное происшествие, конечно, – сказал он. – Но зачем удивляться выше меры? Не может же природа быть вечно оригинальной. Иногда и у неё иссякает изобретательность. И почему не использовать дважды удачную модель? – Он отошел на шаг назад и посмотрел на Чилькота сбоку. – Ах, простите, – сказал он, – вы все еще ждете огня.

Чилькот продолжал еще держать папироску во рту. Бумага уже засохла, и он слегка помочил ее языком, наклоняясь к своему собеседнику.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал он. – Я сегодня слегка возбужден… нервы не в порядке. Правду сказать, – моя фантазия подшутила надо мной в густом тумане. Я вообразил, что говорю сам с собой.

– И потом поверили, что это действительно так? – Незнакомец усмехнулся.

– Да, приблизительно.

Оба помолчали с минуту. Чилькот курил; и потом только, вспомнив про правила вежливости, он повернулся к своему спутнику.

– Не желаете ли и вы покурить? – спросил он.

Незнакомец взял папиросу из протянутого ему порть-сигара. В это время Чилькоту еще больше бросилось в глаза их необыкновенное сходство. Он невольно протянул руку и коснулся руки своего собеседника.

– Это у меня все нервы, – сказал он как бы в оправдание себе. – Мне нужно убедиться, что вы действительно стоите передо мной во плоти. Нервы иногда могут сыграть с человеком плохую шутку. – Он принужденно засмеялся.

Собеседник его поднял глаза. Лицо его в эту минуту выражало удивление и, вместе с тем, некоторое презрение, – но он поспешил принять выражение вежливого участия.

– Я к сожалению ничего не понимаю в нервности, – сказал он.

Чилькот смутился. Потом его мысли направились в другую сторону.

– Сколько вам лет? – спросил он вдруг. Любопытство, направленное на несущественные подробности, было одной из его характерных черт. Незнакомец не сразу ответил. Наконец он медленно спросил:

– Вы хотите знать мой возраст? Мне минет тридцать шесть лет… завтра.

Чилькот быстро поднял голову.

– Почему вы это говорите таким странным тоном? – спросил он. – Я только на шесть месяцев старше вас, но хотел бы, чтобы разница между нами была в шесть лет. Шесть лет ближе к забвению всего…

Снова в глазах незнакомца мелькнуло презрение. – Забвению? – повторил он. – А ваши цели и стремления? Чем занято ваше честолюбие?

– Оно ее существует.

– Не существует? Ведь вы представляете вашу родину в парламенте? К этому выводу, по крайней мере, я пришел во время нашей беседы в тумане.

Чилькот саркастически засмеялся.

– Когда в течение шести лет приходится возвышать голос в интересах своей родины, то в конце концов наступает хрипота, – это совершенно естественно.

Тот улыбнулся. – Ага! – сказал он:– недовольство. Модная болезнь! Впрочем, мне пора дальше. Спокойной ночи. Дадим друг другу руки, чтобы убедиться, что мы оба действительно существа из плоти и крови.

Чилькот молча слушал незнакомца. Самоуверенность и сильно выраженная индивидуальность незнакомца произвели на него сильное впечатление. Но когда он замолчал, Чилькот быстро подошел к нему, возбужденный нервным любопытством.

– Неужели мы только увидели и окликнули друг друга, как корабли в ночи, и потом уплывем каждый в свою сторону? – порывисто спросил он. – Если природа действовала настолько необдуманно, что свела оригинал и копию, то она должна отвечать и за последствия.

Незнакомец отрывисто засмеялся.

– Будьте осторожны, – сказал он. – Наши пути широко расходятся. Вам от меня будет мало прока, а мне… – Он остановился и опять отрывисто засмеялся. – Нет, – прибавил он, – я бы на вашем месте удовольствовался этой единственной встречей – и проехал бы мимо. Знакомство с человеком, не имеющим успеха в жизни, не представляет никакого интереса. Попрощаемся лучше навсегда и разойдемся.

Он подержал руку Чилькота в своей, потом сошел с тротуара и направился через улицу к Стрэнду.

Это все совершилось в одну секунду. Но в то время как он уходил, у Чилькота было странное чувство: ему казалось, что он что-то потерял. С минуту он стоял в нерешительности. Он снова ясно ощутил неприятную близость чужих лиц и неведомых голосов. Вдруг им овладело другое решение: он быстро повернулся и бросился вслед за высоким, стройным человеком, так комично похожим на него.