Ее глаза быстро привыкли к полумраку, царившему в роскошно обставленной палате. Тщедушная фигура немощного семидесятилетнего графа едва угадывалась на широкой кровати под ворохом одеял. Голова лежала на высоко взбитых подушках, худые плечи были закутаны в темный шелковый халат.

– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросила Имоджен с грустной улыбкой. – Опишите свое состояние, чтобы я могла отметить его в вашей карточке.

– У меня такое чувство, будто у меня в груди паровой двигатель. Но это все пустяки.

Граф поднял руку, чтобы помахать перед собой, и Имоджен с болью в сердце отметила, как истончилась его кожа. Сквозь нее просвечивали голубые жилки.

– Надеюсь, вы принесли мне рисунок скульптуры «Лежащая вакханка»? – спросил граф и повертел головой на подушке так, словно пытался разглядеть то, что находилось за спиной Имоджен.

Однако там ничего не было. Имоджен стало стыдно. Она обещала сделать для графа в субботу, когда обычно посещала художественную галерею, эскиз со скандально известной скульптуры Жан-Луи Дюрана, но не сдержала слово. Работа была привезена из Франции и выставлена на короткий срок, после чего должна была вернуться на родину. Анструтер, который беззаветно любил искусство, посетовал, что из-за болезни не сможет быть на открытии выставки, и Имоджен заявила, что запечатлеет для него скульптуру во всех непристойных подробностях. Но хозяин «Голой киски» заставил ее работать сверхурочно, и она не попала на выставку.

– Нет, милорд, прошу прощения, что не сдержала слово. Мне не удалось посетить галерею, – ответила Имоджен.

Она была так сильно смущена, что боялась взглянуть в добрые карие глаза графа. Девушка боялась потерять доверие друга.

– Я зашла сообщить вам о том, что мы не сможем видеться какое-то время. Мне поручили ухаживать за тифозным больным, и я вынуждена буду вести себя осторожно, чтобы не занести заразу в вашу палату.

– Вы говорите, что в больнице появился пациент, который болен тифом? – удивился граф.

Его серебристые кустистые брови были сведены к переносице. Лицо графа выражало беспокойство.

Имоджен наклонилась, чтобы проверить пульс пациента.

– Не знаю, слышали ли вы, – заговорщицким тоном промолвила она, – что к нам привезли герцога Тренвита.

– Тренвита? Значит, его нашли? Этот негодник, малыш Колин Толмедж, жив?

Худое изможденное лицо тяжелобольного расплылось в улыбке, скорее похожей на оскал. Имоджен попыталась скрыть изумление. Ей бы никогда не пришло в голову назвать Тренвита малышом.

– Я беспокоился о мальчике, – признался старик. – Моя городская усадьба находится рядом с усадьбой Тренвитов. Я знал всю его семью, начиная с прадедушки. – Граф покрутил свои жидкие усы и вдруг закашлялся, что вызвало у Имоджен беспокойство. Однако приступ вскоре прошел и граф продолжил: – Значит, у Колина тиф… А как же вы? Вы же тоже можете заразиться. Это очень опасно!

Имоджен покачала головой.

– Нет, я уже переболела тифом.

– И все же угроза заражения остается. Позовите доктора Фаулера, я попрошу, чтобы он нашел кого-нибудь другого для ухода за герцогом.

Имоджен была тронута заботой графа.

– Боюсь, вам придется иметь дело с самой королевой. Хотя, наверное, она уже покинула больницу.

– Здесь была королева? Ну надо же! Какое событие в жизни нашей больницы! – Граф вздохнул. – И все же не понимаю, почему вы отказываетесь навещать меня? От старости и смерти нет лекарств, мне уже ничего не страшно в этой жизни. Неужели какой-то тиф помешает нашему общению, разговорам об искусстве?

Услышав нотки горечи в его голосе, Имоджен почувствовала, как у нее защемило сердце. Граф страдал от одиночества.

– Дорогой лорд Анструтер, вы же знаете, я никогда не соглашусь, чтобы из-за меня пациенты подвергались опасности, особенно те, кого я всем сердцем люблю.

Граф фыркнул.

– Как только вы увидите Тренвита, пусть и прикованного к постели тяжелой болезнью, вы сразу забудете обо мне, дорогая моя. Он красив, как дьявол, и не обременен моралью.

Имоджен охватило любопытство, и она опустилась на край постели графа.

– Вы хорошо знали нынешнего герцога Тренвита? Каким он был в детстве и юности? – поинтересовалась она.

– Дети семьи Толмедж выросли у нас на глазах, я имею в виду себя и мою жену Сару, – с готовностью ответил граф. Его жена умерла пятнадцать лет назад, но граф до сих пор ее оплакивал. – Саре особенно нравился Колин. Мальчуган вечно вертелся у ее юбки, когда она выходила в сад, чтобы нарвать мяты к чаю. Это было, конечно, еще до того, как он начал проявлять к женщинам совсем другой интерес. Ну, вы понимаете, что я имею в виду… Маленький Колин был лишен материнской ласки, у его матери было холодное сердце, упокой Господь ее душу.

Имоджен улыбнулась.

– Значит, он был хорошим мальчиком в детстве?

– Коул? Хорошим? Вовсе нет! Но моя Сара всегда умела ладить с нами, негодниками, она укрощала нас доброй улыбкой. – Глаза графа светились от нежности, когда он вспоминал покойную жену. – У нас не было детей, поэтому, наверное, Сара с удовольствием возилась с соседским мальчиком. Она следила за его судьбой и даже всплакнула, когда Колин поступил на службу ее величества. Сара гордилась им.

– Говорят, что герцог заразился тифом в Индии, – сказала Имоджен.

Она ловила каждое слово лорда Анструтера.

– Не знаю, что там вышло в Индии, – ответил он, – но в руки моего камердинера, Чивера, попала американская газета. В ней была напечатана статья Януария Макгэна о том, что он видел в Болгарии человека, очень похожего по описанию на Тренвита. И этот парень сражался, как дьявол, во время апрельского восстания. На глазах Макгэна его захватили в плен турки.

– Но турки отрицают, что в апреле в Болгарии было восстание, – возразила Имоджен. – И если бы Тренвит был свидетелем этих событий, то турки наверняка убили бы его, не так ли?

– Ну, если бы они узнали, что их пленник – человек королевской крови, то вряд ли осмелились бы поднять на него руку, – пожав плечами, заявил граф. – Возможно, за него заплатили выкуп.

От волнения и долгого разговора граф снова закашлялся. У него был рак легких – болезнь, от которой еще не придумали лекарств. Один Бог знал, сколько ему осталось жить на этом свете.

Имоджен взглянула на часы и поспешно встала.

– Я попрошу Гвен сделать вам компресс и принести лекарства. Обещаю, что сделаю эскиз со скульптуры… как только смогу.

У Имоджен вдруг стало тяжело на душе, она понимала, что ее друг скоро умрет.

– Поцелуйте меня на прощание, – попросил граф и подставил щеку.

Имоджен наклонилась и коснулась губами его прохладной, сухой кожи.

– Хорошенько заботьтесь о нашем мальчике, Колине Тренвите, – напутствовал ее Анструтер. – Бедняга, он потерял всю семью. Это были достойные люди.

– Как и вы, милорд, – сказала Имоджен и вышла из палаты графа.

Имоджен долго стояла в коридоре перед закрытой дверью в палату Тренвита. Она никак не могла собраться с духом и войти. До нее доносился голос доктора Лонгхерста, который был сейчас у герцога. И она благодарила Бога за то, что у нее есть возможность немного прийти в себя.

Девушка со страхом и нетерпением ожидала встречи с Тренвитом.

Мимо нее прошла изящная миловидная белокурая медсестра с охапкой белья, от которого дурно пахло. Она выронила что-то и нагнулась, чтобы подобрать. Если девушка направляется в прачечную, то она должна будет пройти мимо поста, на котором дежурила Гвен. Имоджен попыталась вспомнить имя миловидной медсестры. Она была новенькой, но, тем не менее, ее знакомили с Имоджен. Девушка работала на третьем этаже, где находились переполненные палаты. Ее имя начиналось на букву «М». «Мэгги, Мэри», – стала перебирать в уме Имоджен.

– Молли! – окликнула она, вдруг вспомнив имя новенькой. – Вас зовут Молли, не так ли?

Вздрогнув, девушка повернулась и с удивлением взглянула на Имоджен. Из ее рук упало еще несколько грязных полотенец.

– Это я из-за вас уронила! – заявила Молли.

Ее хрупкая фигура и акцент свидетельствовали о том, что она родилась южнее Йоркшира. С гримасой отвращения на лице медсестра встала на колени, чтобы собрать разбросанное белье.

– Если на коврах останутся пятна, то вы будете их чистить, – сказала Молли. – Хотя я не могу взять в толк, зачем в больнице, где повсюду кровь и всякая грязь, застилают полы коврами. По-видимому, это делает какой-то изнеженный идиот, которому хочется ходить по мягким ковровым дорожкам. Почему мы должны следовать его причудам?

Имоджен опешила, услышав ее раздраженные речи.

– Прошу прощения, позвольте, я помогу, – предложила она и шагнула к девушке.

Но та отскочила от нее в испуге.

– Не подходите ко мне, – потребовала Молли. – Я не хочу заразиться тифом, да еще и навлечь на себя гнев Драконши.

Имоджен вдруг стало жаль ее. Бедняжка опасалась, что ей устроит нагоняй Драконша, Бренда Гибби, которая была старшей медсестрой на четвертом этаже. По правде говоря, Имоджен сама боялась эту женщину, как огня.

– Я еще не заходила в палату герцога, – успокоила она Молли. – Вы не можете заразиться от меня.

– Мне некогда болтать с вами, у меня дел по горло, – проворчала Молли. – А вы лучше ступайте к его светлости и запритесь там, чтобы никого не заразить.

– Я хотела попросить вас об одной услуге, – нерешительно промолвила Имоджен, видя, что девушка с недоверием поглядывает на нее. – Не могли бы вы попросить сестру Гвен зайти в палату лорда Анструтера?

– Хорошо, я передам ей вашу просьбу, – неожиданно согласилась Молли, чем сильно удивила Имоджен. – Мы все завидовали вам, медсестрам, которые работают на четвертом этаже, – вдруг призналась Молли. – У вас здесь все так чинно, благородно. Но теперь, когда я вижу, что вас посылают к тифозным больным, я вам не завидую.

Имоджен усмехнулась. С богатыми капризными пациентами было не так легко работать, как это могло показаться со стороны. У них имелись свои причуды и повышенные требования, от которых порой голова шла кругом, но она не стала рассказывать об этом Молли.

Когда девушка ушла, Имоджен снова повернулась к закрытой двери. За ней находился человек, о котором она постоянно думала на протяжении целого года.

Колин Толмедж, или, как Имоджен мысленно его называла, Коул.

Она подняла руку, чтобы открыть дверь, но та вдруг распахнулась, едва не ударив Имоджен по лбу. Перепугавшись до смерти, девушка отпрянула.

– О, доктор Лонгхерст… – пробормотала она, увидев молодого врача, который вздрогнул от неожиданности, столкнувшись в дверях с медсестрой.

По словам доктора Фаулера, Альберт Лонгхерст был медицинским светилом, самым гениальным врачом столетия. И Имоджен разделяла это мнение. В душе она немного жалела доктора Лонгхерста, который казался ей человеком не от мира сего. Это был молодой, энергичный мужчина, который говорил быстро, обрывая фразы, и в своих суждениях впадал порой в крайности. Иногда он проглатывал слова, и тогда его было трудно понять.

– Сестра Причард, в эту комнату нельзя. Здесь тиф, – произнес доктор.

На его лоб упала прядь волос цвета горячего шоколада, глаза у мужчины были зеленые. Доктор Лонгхерст явно не следил за своей внешностью и редко ходил к парикмахеру. Но взъерошенные волосы не делали его менее привлекательным.

– Я уже переболела тифом, – объяснила Имоджен. – Доктор Фаулер назначил меня личной медсестрой его светлости.

– О, отлично, – сказал молодой врач, откидывая длинную челку со лба. Видимо, он только что заметил, что забыл причесаться, собираясь сегодня утром на работу. – В таком случае, прошу в палату.

Он шире распахнул дверь и пропустил Имоджен вперед.

– Вы знакомы с Уильямом? Он тоже когда-то переболел тифом и будет помогать вам ухаживать за лордом Тренвитом.

– Конечно, мы знакомы, здравствуйте, Уильям, – поздоровалась Имоджен с находившимся в палате молодым светловолосым парнем.

Он приветливо кивнул и тут же затараторил:

– Мне надо идти, но если я понадоблюсь, звякните в этот колокольчик. Видите? Потяните за веревочку, он зазвенит, и я вернусь в мгновение ока. Вы не успеете сосчитать до десяти.

– Спасибо.

Имоджен едва разобрала его скороговорку. Впрочем, все ее внимание было приковано к пациенту, спящему на кровати. Когда Уильям ушел, девушка подошла к Коулу. Его лицо было бледным, как мел. Или как простыня, которой он был укрыт.

Имоджен не нравилось его учащенное поверхностное дыхание.

– Как… как он? – с трудом произнесла она, не заботясь о том, что дрожащий голос мог выдать ее эмоции.

– К сожалению, он человек недалекий, с неба звезд не хватает, но зато силен, как бык, и услужлив.

Имоджен с недоумением взглянула на доктора. Ей понадобилось время, чтобы понять, о ком он говорит.

– Нет, я спрашиваю не об Уильяме. Я имею в виду Тренвита.

– А, вот вы о ком! – Доктор быстрым шагом подошел к кровати. – Признаюсь, прогноз неблагоприятный. Лихорадка не отступает. Жар не удается сбить. Я уже все перепробовал.

Лонгхерст тяжело вздохнул так, словно лихорадка была живым существом, на которое он злился за неуступчивость и строптивость.

– Если бы здоровье герцога не было подорвано физическим истощением, вызванным продолжительным голоданием и последствиями ранений, то я дал бы больше шансов на его выздоровление.

Имоджен снова посмотрела на Коула, который находился в забытьи. Его конечности беспокойно подергивались, а глазные яблоки под опущенными веками двигались.

Имоджен видела произошедшие с ним тревожные изменения. Он сильно исхудал. На его лбу и вокруг глаз появились резкие глубокие морщины. Лицо заливала мертвенная бледность.

Тем не менее Тренвита можно было узнать. Это был тот самый мужчина, с которым Имоджен год назад провела ночь. «Слава богу, Коул вернулся домой, – думала она, – вернулся ко мне».

Имоджен слушала доктора вполуха, однако смысл его слов все же постепенно до нее дошел.

– Вы говорили о ранениях? Герцог ранен?

Вместо ответа Лонгхерст откинул простыню в сторону, и Имоджен ахнула.

– О боже!

– Бог тут ни при чем, – мрачно промолвил доктор, который, вообще-то, привык к человеческим страданиям, но в данном случае не сумел сдержать эмоций, – это сделали люди.

Взгляду Имоджен предстало ужасное зрелище. Все тело герцога было в черных синяках, гематомах и шрамах.

– Кто его так? – только и сумела произнести она.

Его тазобедренные кости выпирали под тонкой белой тканью кальсон. Живот провалился. Герцог был сильно истощен и походил на скелет. Его, видимо, не только морили голодом, но и жестоко пытали. Некогда золотистая кожа цвета залитого солнцем ячменного поля в августе теперь напоминала бледный воск. Она была испещрена ссадинами, порезами, которые уже зарубцевались или были зашиты хирургом, и синяками. По их характеру можно было сделать вывод, что Тренвита держали связанным по рукам и ногам. От грубой веревки остались следы не только на правом запястье и лодыжках, но и на шее.

Имоджен закрыла глаза, на нее нахлынула волна смешанных чувств – от сострадания до гнева.

Левой кисти у Коула не было…