Глава VII
Нахма присоединяется к военному отряду

– Массасойт, – сказал Каверас, когда молодой человек вопросительно посмотрел на него, – я хотел бы получить перья ке-неу, большого орла, чтобы изготовить военный щит. Он вон там, ждет приглашения прийти к нам. Можешь ли ты его позвать?

С этими словами говоривший указал наверх, где кружился золотистый орел, привлеченный приманкой в виде куска сырого мяса, лежавшего недалеко от хижины.

Бросив взгляд в указанном направлении, Нахма зашел в хижину, откуда быстро вышел, неся с собой лук и три стрелы. Он снова встал перед Каверасом и, несколько секунд постояв неподвижно, внимательно глядя на кружащегося орла, который стал медленно спускаться. Одна стрела лежала на тетиве, а две другие были воткнуты в землю перед ним. Внезапно юноша поднял свое оружие и выпустил оперенную стрелу. Потом он выстрелил еще дважды, с такой скоростью, что третья стрела сорвалась с тетивы прежде, чем первая достигла цели. Под удивленные крики пораженных зрителей большая птица, получившая смертельную рану, медленно опустилась на землю, слабо подергивая крыльями.

– Принеси ее, – сказал сашем, обращаясь к кому-то стоявшему у него за спиной, и каждый, решив, что приказ относится именно к нему, бросились бежать за трофеем.

– Принеси ее ты, – сказал Каверас Нахме.

Молодой стрелок рванулся вперед с такой удивительной скоростью, что, хотя остальные уже убежали довольно далеко, он обогнал их и первым был у цели. Когда он нес мертвую птицу, остальные уступили ему дорогу, и никто даже не попробовал отобрать у него приз, дважды им заслуженный. Когда он положил орла у ног Кавераса, все увидели, что птицу пронзили три стрелы.

– Юноша заслужил, чтобы его называли Острым Глазом, Быстрой Рукой и Быстрой Ногой, – объявил сашем, который был никем иным, как Сакандагой – потому что во всем этом он превосходит лучших моих воинов. До этого дня я не верил тому, что о нем говорят; теперь же я вижу, что рассказчики все это скорее преуменьшали. Если он столь же бесстрашен, как и быстр, то должен стать лучшим воином Что ты на это скажешь, Массасойт? Пойдешь ли ты со мной и моими молодыми воинами сражаться с гуронами, которые, как я услышал, вышли на тропу войны против нас?

Минуту юноша колебался. Он глянул на старого стрелодела, но тот был неподвижен и ничем не выражал своего отношения. Потом он посмотрел на Отшату, лицо которой выражало отчаяние, и которая жестами умоляла его отказаться от этого предложения. Наконец он повернулся к Аеане, которая неподвижно стояла, отведя глаза, но ее лицо и поза говорили яснее слов: «Он просто скво и никогда не осмелится ступить на тропу войны».

В это мгновение Нахма принял решение, и он так ответил Сакандаге:

– У меня нет опыта военной тропы, и я не знаю ни об одном народе, кроме этого, народа моего отца и моих сестер. Если эти гуроны – враги Кавераса и его дочерей, то я с радостью пойду с тобой, чтобы сражаться с ними.

– Это хорошо, – ответил Сакандага, очень довольный тем, что смог получить столь многообещающего воина. Провели эту ночь с моими молодыми воинами, которые научат тебя многоим полезным вещам, и утром мы выходит.

Несколько часов спустя, когда лагерные костры стали гаснуть и лежавшие вокруг них уснули, два человека тихо вышли из хижины Кавераса и направились к укромному местечку на речном берегу, где, как они надеялись, смогут обсудить важные вопросы, не будучи подслушанными. Это были Сакандага и старый стрелодел, и, когда они пришли на это место, последний нарушил молчание:

– Прошло много дней с тех пор, как я узнал, что Сакандага решил оказать мне честь, посетив мою бедную хижину. Узнал я и о том, что его интересует, хотя он никому этого не говорил.

– Много ли есть таких вещей? – спросил тот.

– Сны приходят ко всем, но лишь немногим дана сила понять их, – ответил Каверас. – Многие сны видны, пока человек спит, и забываются сразу после пробуждения. Некоторые вспоминают их и понапрасну пытаются понять их значение; но с Каверасом сны говорят на языке, который понятен ему так же хорошо, как следы в лесу или голоса птиц, живущих на ветках деревьев.

– Это я и услышал, и по этой причине я здесь, – сказал Сакандага. – Теперь скажи мне, в чем мое желание и сбудется ли оно.

– Гуроны, как слышно ступили на тропу войны, ведущую в землю ирокезов, и желание твое – как можно быстрее выступить против них, чтобы застать их врасплох и разбить на их земле. Потом ты хочешь пройти по их поселениям и уничтожить их, чтобы сила наших врагов была уничтожена навсегда.

– Это действительно то, о чем я все время думаю, но всегда втайне, и то, что брату моему это известно, доказывает, что я не ошибся, придя к нему за советом, – сказал Сакандага. – Так что же теперь будет, Каверас – увенчается ли мой план успехом и избавимся ли мы наконец от волков, вой которых так долго беспокоит наши уши?

Пророк долго колебался, прежде чем дать ответ, Потом он с печалью ответил:

– Иногда картины, которые приходят во сне, столь многочисленны и так быстро сменяют друг друга, что трудно бывает отделить одну от другой, как трудно понять слова одного человека, когда говорят многие. Я видел битву. В ней участвовали макуа и гуроны. Макуа преследовали врагов и убивали их. Было утро, светило солнце. Видел я и другую битву, в которой гуроны одолели макуа и взяли много пленных. Там были громы и молнии, убившие многих. Какая из них истинная, я не знаю, поэтому не могу дать совет моему брату.

– Тогда я растолкую их и объясню тебе, что они значат, – объявил Сакандага. – Оба они истинные, и вот их значение. Я и мои молодые воины выйдем на тропу войны против собак-гуронов и наверняка одолеем их. Если это будет ясным утром, когда не видно будет никаких признаков грозы, мы одолеем и сотрем их с лица земли. Если мы встретим их утром и не станем нападать на них до полудня, Великий Дух рассердится и нашлет огненные стрелы, которые уничтожат нас. Это хорошо, брат мой. Я буду помнить о том, что нужно искать встречи с врагами ясным утром и избегать их в грозу. Теперь я хочу задать тебе еще один вопрос. Что говорят твои сны о молодом воине, которого называют Массасойтом?

– Только то, – ответил Каверас, – что он – сын вождя, и сам станет предводителем, превосходящим мудростью и властью своего отца.

– Но кто его отец?

– Этого я не знаю, но в последнее время склоняюсь к мысли о том, что это Нахма, пропавший сын Длинного Пера.

– Этого не может быть, потому что я сам говорил с сыном Длинного Пера и знаю, что он и этот юноша – разные люди.

– Не называл ли он себя также и сыном Каноникуса?

– Да, он так говорил.

– Тогда он мог тебя обмануть; Ункас, могиканин, недавно известил меня о том, что Нахма и Миантиномо – это два разных человека, которые не любят друг друга, и между ними нет ничего общего.

– Если известие Ункаса окажется правдой, и окажется, что Каноникус ввел меня в заблуждение, заставив заключить с ним договор, то гнев Сакандаги обрушится на наррангасетов, как на змею, готовую ужалить. Я тщательно выясню все это, когда вернусь из похода на гуронов. До этого будет правильно, если этот юноша всегда будет у меня на глазах.

Тем временем юноша, о котором шла речь, проводил самый приятный вечер, какой только могла помнить его короткая память. Он был словно мальчик, который всю жизнь провел с нянькой в женском обществе, а теперь оказался свободным мужчиной, в мужской компании. У него не было воспоминаний о том, как он общался с людьми своего пола и возраста, поэтому молодые воины, принявшие его в свой отряд, вызвали у него столь же теплые чувства, какой и сам он вызвал у них интерес.

Как много они знали, и как много интересного ему рассказывали! В то же время как приятно было слышать из похвалы в свой адрес! До сих пор он и не знал, что заслуживает похвалы, и думал, что любой может бегать и стрелять так же, как он сам. Он не помнил, как учился всем этим вещам, и не имел случая сравниться с другими с тех самых пор, как оказался в хижине Кавераса. Теперь он удивлялся, как и радовался, тому, что оказался в положении настоящего героя благодаря способностям, которые сам считал че-то обычным.

Таким хорошим был вечер, который он провел со своими новыми товарищами, что, когда Сакандага приказал закончить разговоры, чтобы его воины смогли лечь спать, чтобы быть готовыми рано утром выступить в поход, Нахма был переполнен радостными ожиданиями новой жизни, открывшейся перед ним, и удивлялся, как мог он довольствоваться той жизнью, которую вел в хижине Кавераса.

С первыми лучами солнца он первым вскочил на ноги и начал готовиться к походу. Было это несложно и быстро, но для него было очень важно. Новые мокасины и леггинсы из оленьей кожи, легкий плащ из мягких шкур, чтобы укрываться по ночам, и перо из хвоста большого орла в волосах были его одеждой. Кроме этого, он взял лук и колчан со стрелами превосходной работы, который утром подарил ему Каверас, каменный топор, или томагавк, и медный нож для скальпирования, бывший единственным предметом из его прошлой, но позабытой жизни. Помимо этого у него был запас провизии – большая, плотно закрывавшаяся корзина молотой кукурузы.

На рассвете все быстро поели и все было готово для того, чтобы отряд отправился в путь. Каверас обнял Нахму, пожелав ему заслужить себе имя. Слезы текли по щекам Отшаты, когда она прощалась с ним и вкладывала в его руки пару красиво расшитых мокасин, чтобы он помнил ее. Юноша искал взглядом Аеану, но ее нигде не было видно. Только когда их каноэ отплыло уже достаточно далеко, и он бросил прощальный взгляд на место, которое так долго было его домом, то увидел ее, стоявшую на небольшой возвышенности и смотревшую в его сторону одинокую фигуру, которая, как он точно знал, могла быть только девушкой, которая так сурово к нему относилась.

Несколько дней спустя он нашел спрятанный в носке одной из мокасин Отшаты маленький мешочек для трута, сшитый из мягчайшей кожи, который в последний раз видел висевшим на стройной шее Аеаны.