Отзывы на книги автора «Кен Кизи»

- Скажите, зачем? Вы жалуетесь, вы целыми днями ноете, как вам противно здесь, как вам противна сестра, и все её пакостные штуки, и оказывается, вас тут никто не держит.

Но вы-то, какие же вы ненормальные?

Мир давно уже сошел с ума, иначе зачем бы нормальным – совершенно нормальным, психически здоровым, адекватным людям – годами скрываться за стенами психиатрической лечебницы. Да, здесь так уютно, все по заранее установленному распорядку, здесь нет неожиданностей и можно даже пожалеть себя (и поплакать даже), и никто не осудит. Здесь не будет неприятных неожиданностей (приятных, кстати, тоже, но это уже другой вопрос), здесь все понятно и так привычно. И даже мисс Гнусен (ну и имечко:) такая привычно-родная, как примета (вернее, символ) из того далекого враждебного мира, который оказался там, за толстыми стенами этого дома – этого приюта для людей, у которых не осталось сил (или желания) бороться с миром и обществом, которые боятся его осуждения, которые заранее смирились со своим поражением и приняли его как нечто, само собой разумеющееся. Хотя это не так, совсем не так.

— Хардинг, что это такое? Что случилось?
— Ты имеешь в виду все это?
Макмерфи кивнул.
Хардинг покачал головой:
— Не думаю, что смогу дать тебе ответ. О, я, конечно, в состоянии привести тебе фрейдистские причины, всякие причудливые слова, которые звучат тем убедительнее, чем больше ты их произносишь. Но то, что тебе нужно, — это причина причины, и я не в силах тебе ее объяснить. Да и никто другой, правду сказать. Моя личная причина? Вина. Стыд. Страх. Самоуничижение. Я в самом раннем детстве открыл, что… если быть добрым, то я бы сказал, — отличаюсь от других. Это лучшее слово, более общее, чем какое-нибудь другое. Я позволял себе определенные вещи, которые наше общество считает постыдными. И заболел. Дело было не в вещах, я не думаю, что в них, дело было в ощущении, будто огромный, беспощадный указующий перст общества устремлен на меня — и величественный голос миллионов скандирует: «Стыд. Стыд. Стыд!» Таков образ действия общества по отношению ко всякому, кто от него отличается.

В этот уютный (= затхлый и стоячий) врывается, как свежий ветер, как ураган, этот бунтовщик Макмерфи, чтобы доказать всю пагубность заранее обреченного взгляда на мир. Нет, это неправильно, говорит он этим людям, заложникам своих собственных мыслей, лучше короткая, но яркая жизнь, в которой ты сам отвечаешь за все, чем вот такое безвольное, пусть и долгое, прозябание…

— Я отличаюсь, — сказал Макмерфи. — Но почему со мной ничего такого не случилось? Люди обзывали меня психом то по одному поводу, то по другому, насколько я могу припомнить, но вот посмотри-ка — это не свело меня с ума.
— С ума тебя сводит совсем не это. Я не думаю, что моя причина — единственная. Хотя одно время, пару лет тому назад, в свои лучшие годы, я всерьез полагал, что общественное порицание — единственная сила, которая ведет тебя по дороге к безумию, но ты заставил меня пересмотреть мою теорию. Есть что-то еще, что ведет людей, сильных людей вроде тебя, вниз по этой дороге.
— Да? Не то чтобы я признавал, что иду по этой дороге, но что же это такое — что-то еще?
— Это — мы. — Хардинг описал перед собой рукой мягкий белый круг и повторил: — Мы.

И неслучайно поэтому мне роман Кизи напомнил роман «Планета КА-ПЭКС» (и по сюжету, и по посылу). От нас все зависит в этом мире, рано опускать руки; пока ты можешь помочь хотя бы одному человеку, встретившемуся тебе на пути, значит, ты живешь не зря…

Во все времена обществу было легче объявить непохожих на остальных людей ненормальными, безумными и упечь в психушку (Чацкий, Септимус…да мало ли кто еще). Уникальность, неповторимость, оригинальность – лозунги пока что на бумаге; в жизни отчего-то до сих пор они не в цене и не то что не поощряются, а наказываются даже…Как и способность мыслить, задумываться и размышлять о несовершенствах мира...

- Кажется, вы сегодня задумчивы, мистер Макмерфи.
- А-а, я вообще задумчивый, - отвечает Макмерфи.

Вступить в схватку с Системой, бюрократией, властью (властью большинства причем) – для этого действительно нужна смелость (еще какая), безрассудность, а итог почти всегда предрешен. Оттого и финал такой печальный…

- Мы думали, ты не для того, чтобы выигрывать...
- Выигрывать, елки зеленые, - сказал он, закрыв глаза. - Слыхал? Выигрывать...

В этой игре выиграть невозможно...

Слово мудрым. Нет, серьезно, есть такие вещи, о которых я просто не способен написать, в первую очередь, конечно же, из-за своей инфантильности, эгоизма и постоянного желания глупо пошутить. Я, правда, очень хотел бы написать достойную рецензию: обсудить понятие "сумасшедший", особенности восприятия "нормальности-ненормальности", провести пару параллелей с сегодняшними реалиями. Но вместо этого, как назло, вспомнил своего старого друга Егора, который очень сильно испугался в детстве работающего заднего стеклоочистителя в машине. А потом его едва ли не убил фазан пару лет спустя. Ну и как тут о чем-то серьезном речь вести, когда ЕГОРА ЕДВА ЛИ НЕ УБИЛ ФАЗАН. Поэтому я не стал брать на себя ответственность и лишний раз выставлять напоказ свою незрелость, о который уже и так полгорода говорит. И, поэтому, поверьте, так будет лучше - пускай об этой книге расскажет другой человек.

Я познакомился с Даном Сэмэтару абсолютно случайно, да и вообще не уверен, что это можно так назвать. Три года назад я путешествовал по Румынии (серьезно, есть и такие люди) и одним из пунктов моей экскурсионной программы, разумеется, был легендарный замок Бран, где, по легенде, жил тот самый Влад Цепеш, более известный в широких кругах как граф Дракула. Вылазка к этому самому замку планировалась из находящегося неподалеку городка Брашов, последнем глотке цивилизации перед смертоносными трансильванскими пустошами, усыпанными человеческими костями. Перед поездкой мне требовалось как следует набраться сил (и какого-нибудь алкоголя), поэтому в свой первый и последний брашовский вечер я пошел в местный бар, который, как я хорошо помню, назывался Tipografia. И там я встретил его, хотя сначала я встретил ее.

Она сидела совершенно одна у барной стойки, миниатюрная, но с огромными черными (ЧЕРНЫМИ) глазами, с пышной цыганской копной и блуждающей улыбкой, и не отрываясь смотрела на маленькую импровизированную сцену, где что-то громко вещал молодой человек. Местная легендарная цуйка (это такой сливовый самогон) уже потихоньку делала свое грязное дело - махнув рукой на то, что меня вполне могут за такие знакомства местные юноши порубить на куски, я устремился к этим глазам. Но в тот день я мог быть и говорящим ежом или иметь три головы - она бы все равно не обратила на меня внимания. Потому что каждая душа в этом заведении, включая ее, была вывернута навстречу молодому зычному голосу, который что-то вдохновенно вещал. Политика, религия, скабрезные анекдоты - кто это и о чем он говорит, черт возьми, я хочу так же! Оказалось, он говорил про книгу "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи. А звали его Дан Сэмэтару, чье имя я теперь храню в своем пантеоне великих людей с очень смешными именами.

Все это я узнал уже после окончания его короткой, но пламенной речи. Хлопали ему почти что искуплено, кто-то не щадил рук, а сидящая рядом со мной трансильванская королева с оглушительным грохотом стучала своими огромными ресницами. Скажу честно, мне было не очень интересно, что это был за перформанс, цуйка мне шептала на ухо другие вещи, но, чтобы завязать более крепкое знакомство, мне пришлось вступить в активную коммуникацию, а конкретно - смиренно последовать за своей брашовской богиней к столу, куда победоносно уселся юный оратор. Как я сразу понял, знали его в городе почти все, он был поэтом, критиком, сумасшедшим, кем угодно. "Дан", - сказал он, пожал мне руку и посмотрел в душу. Я что-то промямлил в ответ, мол, очень приятно, Дан, но давай, дружище, в другой раз потрещим? Быстро и шумно завязались какие-то разговоры, принесли очень много вина (в Румынии есть вино!), а я все старался совсем незаметно понюхать волосы своей румынской нимфы.

Я был так увлечен своими обонятельными экзерсисами, что не сразу понял, что перешли на английский язык (кроме меня оказалось есть еще пара-тройка душ, не говорящих на местном). Кизи, Рэтчед, Макмерфи - все эти фамилии устремились навстречу мне, и я вдруг начал понимать, что румынская молодежь на полном серьезе обсуждает на пьянке современную американскую литературу. Цуйка тут же перестала шуметь в голове, я вспомнил весь свой оксфордский словарный запас и начал слушать. И успел вовремя, потому что, во-первых, я узнал, как зовут объект моих переживаний (Сандра) и, во-вторых, услышал нечто особенное - это Дан, громко прокашлявшись, выдал сжатую версию своего выступления на английском. Которая была записана на телефон и пересмотрена потом не раз. Собственно, теперь и для вас - Дан Сэмэтару и краткая запись его монолога о книге "Пролетая над гнездом кукушки".

Иногда я бываю Макмерфи. Я очень громко смеюсь, громко плачу, хочу кусаться и безумно, абсолютно безумно люблю весь мир. Я люблю Брашов, я люблю Румынию, я люблю это чертово место. Если бы я мог, то я бы расцеловал здесь всех и вся, да так, чтобы каждый раз зубы стучали. Тебе грустно, что-то не так? (указывает на сидящего рядом парня, который не очень хорошо понимает по-английски). Тебе плохо? (неожиданно громко и крепко его целует в губы; все смеются). Никто не должен грустить, давайте смеяться. Пускай они все думают, что я сумасшедший, а мне нравится быть сумасшедшим. Если в Брашове идет дождь, то я иду и бегаю под дождем! Если в Брашове кто-то умирает, то я иду и плачу со всеми, но только для того, чтобы потом со всеми вместе смеяться. Ну, или хотя бы подраться (все смеются). И если мне нужно быть Макмерфи, чтобы другим было лучше, я буду им. Ну а что делают они с Макмерфи? (показывает пальцем в окно).

(после паузы) А иногда я бываю Рэтчед (все смеются, потому что Дан специально произносит фамилию как wretched). Я ненавижу этот город, ненавижу эту страну, страна душевнобольных идиотов (все почему-то смеются). У нас постоянно идет дождь, но мы даже не чертова Англия. Да, у нас красиво, но полстраны идиотов и психов. Вы видели молодежь в Бухаресте? Да по этим людям плачут больницы и тюрьмы. А ведь это будущее страны, хотя какое может быть будущее у бедной, ни на что не способной страны, которая ничего не производит. Потому что нет системы. Нет правил и нет законов. Всем бы лишь только баклуши бить, да пить цуйку (неожиданно берет рюмку со своим напитком и выливает его на пол). Так мы ничего не добьемся. Время для важных решений (опять показывает пальцем в окно; все немного нервно смеются).

Но чаще всего, я тот самый индеец (садится на свое место). Я нем (очень долго молчит; кто-то начинает хихикать, но быстро смолкает). Я бы хотел что-то изменить, но боюсь мне может не хватить сил. Я вижу разных Макмерфи и разных Рэтчед. Они все вокруг меня. Я и сам он и она. Все мы здесь макмерфи и рэтчеды. И вот в чем суть - кем вы хотите больше быть, Макмерфи или Рэтчед? Потому что весь этот мир - одна большая больница, а вы сами решаете кем в ней быть. Но для этого нужно открыть рот.

Все громко хлопают, а спустя пару минут я встаю, беру Сандру за руку и ухожу вместе с ней гулять по ночному Брашову.

Дан Сэмэтару, храни тебя Господь за этот прекрасный вечер.

Оригинал выступления, кстати, вы можете увидеть по этой ссылке.

Слово мудрым. Нет, серьезно, есть такие вещи, о которых я просто не способен написать, в первую очередь, конечно же, из-за своей инфантильности, эгоизма и постоянного желания глупо пошутить. Я, правда, очень хотел бы написать достойную рецензию: обсудить понятие "сумасшедший", особенности восприятия "нормальности-ненормальности", провести пару параллелей с сегодняшними реалиями. Но вместо этого, как назло, вспомнил своего старого друга Егора, который очень сильно испугался в детстве работающего заднего стеклоочистителя в машине. А потом его едва ли не убил фазан пару лет спустя. Ну и как тут о чем-то серьезном речь вести, когда ЕГОРА ЕДВА ЛИ НЕ УБИЛ ФАЗАН. Поэтому я не стал брать на себя ответственность и лишний раз выставлять напоказ свою незрелость, о который уже и так полгорода говорит. И, поэтому, поверьте, так будет лучше - пускай об этой книге расскажет другой человек.

Я познакомился с Даном Сэмэтару абсолютно случайно, да и вообще не уверен, что это можно так назвать. Три года назад я путешествовал по Румынии (серьезно, есть и такие люди) и одним из пунктов моей экскурсионной программы, разумеется, был легендарный замок Бран, где, по легенде, жил тот самый Влад Цепеш, более известный в широких кругах как граф Дракула. Вылазка к этому самому замку планировалась из находящегося неподалеку городка Брашов, последнем глотке цивилизации перед смертоносными трансильванскими пустошами, усыпанными человеческими костями. Перед поездкой мне требовалось как следует набраться сил (и какого-нибудь алкоголя), поэтому в свой первый и последний брашовский вечер я пошел в местный бар, который, как я хорошо помню, назывался Tipografia. И там я встретил его, хотя сначала я встретил ее.

Она сидела совершенно одна у барной стойки, миниатюрная, но с огромными черными (ЧЕРНЫМИ) глазами, с пышной цыганской копной и блуждающей улыбкой, и не отрываясь смотрела на маленькую импровизированную сцену, где что-то громко вещал молодой человек. Местная легендарная цуйка (это такой сливовый самогон) уже потихоньку делала свое грязное дело - махнув рукой на то, что меня вполне могут за такие знакомства местные юноши порубить на куски, я устремился к этим глазам. Но в тот день я мог быть и говорящим ежом или иметь три головы - она бы все равно не обратила на меня внимания. Потому что каждая душа в этом заведении, включая ее, была вывернута навстречу молодому зычному голосу, который что-то вдохновенно вещал. Политика, религия, скабрезные анекдоты - кто это и о чем он говорит, черт возьми, я хочу так же! Оказалось, он говорил про книгу "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи. А звали его Дан Сэмэтару, чье имя я теперь храню в своем пантеоне великих людей с очень смешными именами.

Все это я узнал уже после окончания его короткой, но пламенной речи. Хлопали ему почти что искуплено, кто-то не щадил рук, а сидящая рядом со мной трансильванская королева с оглушительным грохотом стучала своими огромными ресницами. Скажу честно, мне было не очень интересно, что это был за перформанс, цуйка мне шептала на ухо другие вещи, но, чтобы завязать более крепкое знакомство, мне пришлось вступить в активную коммуникацию, а конкретно - смиренно последовать за своей брашовской богиней к столу, куда победоносно уселся юный оратор. Как я сразу понял, знали его в городе почти все, он был поэтом, критиком, сумасшедшим, кем угодно. "Дан", - сказал он, пожал мне руку и посмотрел в душу. Я что-то промямлил в ответ, мол, очень приятно, Дан, но давай, дружище, в другой раз потрещим? Быстро и шумно завязались какие-то разговоры, принесли очень много вина (в Румынии есть вино!), а я все старался совсем незаметно понюхать волосы своей румынской нимфы.

Я был так увлечен своими обонятельными экзерсисами, что не сразу понял, что перешли на английский язык (кроме меня оказалось есть еще пара-тройка душ, не говорящих на местном). Кизи, Рэтчед, Макмерфи - все эти фамилии устремились навстречу мне, и я вдруг начал понимать, что румынская молодежь на полном серьезе обсуждает на пьянке современную американскую литературу. Цуйка тут же перестала шуметь в голове, я вспомнил весь свой оксфордский словарный запас и начал слушать. И успел вовремя, потому что, во-первых, я узнал, как зовут объект моих переживаний (Сандра) и, во-вторых, услышал нечто особенное - это Дан, громко прокашлявшись, выдал сжатую версию своего выступления на английском. Которая была записана на телефон и пересмотрена потом не раз. Собственно, теперь и для вас - Дан Сэмэтару и краткая запись его монолога о книге "Пролетая над гнездом кукушки".

Иногда я бываю Макмерфи. Я очень громко смеюсь, громко плачу, хочу кусаться и безумно, абсолютно безумно люблю весь мир. Я люблю Брашов, я люблю Румынию, я люблю это чертово место. Если бы я мог, то я бы расцеловал здесь всех и вся, да так, чтобы каждый раз зубы стучали. Тебе грустно, что-то не так? (указывает на сидящего рядом парня, который не очень хорошо понимает по-английски). Тебе плохо? (неожиданно громко и крепко его целует в губы; все смеются). Никто не должен грустить, давайте смеяться. Пускай они все думают, что я сумасшедший, а мне нравится быть сумасшедшим. Если в Брашове идет дождь, то я иду и бегаю под дождем! Если в Брашове кто-то умирает, то я иду и плачу со всеми, но только для того, чтобы потом со всеми вместе смеяться. Ну, или хотя бы подраться (все смеются). И если мне нужно быть Макмерфи, чтобы другим было лучше, я буду им. Ну а что делают они с Макмерфи? (показывает пальцем в окно).

(после паузы) А иногда я бываю Рэтчед (все смеются, потому что Дан специально произносит фамилию как wretched). Я ненавижу этот город, ненавижу эту страну, страна душевнобольных идиотов (все почему-то смеются). У нас постоянно идет дождь, но мы даже не чертова Англия. Да, у нас красиво, но полстраны идиотов и психов. Вы видели молодежь в Бухаресте? Да по этим людям плачут больницы и тюрьмы. А ведь это будущее страны, хотя какое может быть будущее у бедной, ни на что не способной страны, которая ничего не производит. Потому что нет системы. Нет правил и нет законов. Всем бы лишь только баклуши бить, да пить цуйку (неожиданно берет рюмку со своим напитком и выливает его на пол). Так мы ничего не добьемся. Время для важных решений (опять показывает пальцем в окно; все немного нервно смеются).

Но чаще всего, я тот самый индеец (садится на свое место). Я нем (очень долго молчит; кто-то начинает хихикать, но быстро смолкает). Я бы хотел что-то изменить, но боюсь мне может не хватить сил. Я вижу разных Макмерфи и разных Рэтчед. Они все вокруг меня. Я и сам он и она. Все мы здесь макмерфи и рэтчеды. И вот в чем суть - кем вы хотите больше быть, Макмерфи или Рэтчед? Потому что весь этот мир - одна большая больница, а вы сами решаете кем в ней быть. Но для этого нужно открыть рот.

Все громко хлопают, а спустя пару минут я встаю, беру Сандру за руку и ухожу вместе с ней гулять по ночному Брашову.

Дан Сэмэтару, храни тебя Господь за этот прекрасный вечер.

Оригинал выступления, кстати, вы можете увидеть по этой ссылке.

Слово мудрым. Нет, серьезно, есть такие вещи, о которых я просто не способен написать, в первую очередь, конечно же, из-за своей инфантильности, эгоизма и постоянного желания глупо пошутить. Я, правда, очень хотел бы написать достойную рецензию: обсудить понятие "сумасшедший", особенности восприятия "нормальности-ненормальности", провести пару параллелей с сегодняшними реалиями. Но вместо этого, как назло, вспомнил своего старого друга Егора, который очень сильно испугался в детстве работающего заднего стеклоочистителя в машине. А потом его едва ли не убил фазан пару лет спустя. Ну и как тут о чем-то серьезном речь вести, когда ЕГОРА ЕДВА ЛИ НЕ УБИЛ ФАЗАН. Поэтому я не стал брать на себя ответственность и лишний раз выставлять напоказ свою незрелость, о который уже и так полгорода говорит. И, поэтому, поверьте, так будет лучше - пускай об этой книге расскажет другой человек.

Я познакомился с Даном Сэмэтару абсолютно случайно, да и вообще не уверен, что это можно так назвать. Три года назад я путешествовал по Румынии (серьезно, есть и такие люди) и одним из пунктов моей экскурсионной программы, разумеется, был легендарный замок Бран, где, по легенде, жил тот самый Влад Цепеш, более известный в широких кругах как граф Дракула. Вылазка к этому самому замку планировалась из находящегося неподалеку городка Брашов, последнем глотке цивилизации перед смертоносными трансильванскими пустошами, усыпанными человеческими костями. Перед поездкой мне требовалось как следует набраться сил (и какого-нибудь алкоголя), поэтому в свой первый и последний брашовский вечер я пошел в местный бар, который, как я хорошо помню, назывался Tipografia. И там я встретил его, хотя сначала я встретил ее.

Она сидела совершенно одна у барной стойки, миниатюрная, но с огромными черными (ЧЕРНЫМИ) глазами, с пышной цыганской копной и блуждающей улыбкой, и не отрываясь смотрела на маленькую импровизированную сцену, где что-то громко вещал молодой человек. Местная легендарная цуйка (это такой сливовый самогон) уже потихоньку делала свое грязное дело - махнув рукой на то, что меня вполне могут за такие знакомства местные юноши порубить на куски, я устремился к этим глазам. Но в тот день я мог быть и говорящим ежом или иметь три головы - она бы все равно не обратила на меня внимания. Потому что каждая душа в этом заведении, включая ее, была вывернута навстречу молодому зычному голосу, который что-то вдохновенно вещал. Политика, религия, скабрезные анекдоты - кто это и о чем он говорит, черт возьми, я хочу так же! Оказалось, он говорил про книгу "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи. А звали его Дан Сэмэтару, чье имя я теперь храню в своем пантеоне великих людей с очень смешными именами.

Все это я узнал уже после окончания его короткой, но пламенной речи. Хлопали ему почти что искуплено, кто-то не щадил рук, а сидящая рядом со мной трансильванская королева с оглушительным грохотом стучала своими огромными ресницами. Скажу честно, мне было не очень интересно, что это был за перформанс, цуйка мне шептала на ухо другие вещи, но, чтобы завязать более крепкое знакомство, мне пришлось вступить в активную коммуникацию, а конкретно - смиренно последовать за своей брашовской богиней к столу, куда победоносно уселся юный оратор. Как я сразу понял, знали его в городе почти все, он был поэтом, критиком, сумасшедшим, кем угодно. "Дан", - сказал он, пожал мне руку и посмотрел в душу. Я что-то промямлил в ответ, мол, очень приятно, Дан, но давай, дружище, в другой раз потрещим? Быстро и шумно завязались какие-то разговоры, принесли очень много вина (в Румынии есть вино!), а я все старался совсем незаметно понюхать волосы своей румынской нимфы.

Я был так увлечен своими обонятельными экзерсисами, что не сразу понял, что перешли на английский язык (кроме меня оказалось есть еще пара-тройка душ, не говорящих на местном). Кизи, Рэтчед, Макмерфи - все эти фамилии устремились навстречу мне, и я вдруг начал понимать, что румынская молодежь на полном серьезе обсуждает на пьянке современную американскую литературу. Цуйка тут же перестала шуметь в голове, я вспомнил весь свой оксфордский словарный запас и начал слушать. И успел вовремя, потому что, во-первых, я узнал, как зовут объект моих переживаний (Сандра) и, во-вторых, услышал нечто особенное - это Дан, громко прокашлявшись, выдал сжатую версию своего выступления на английском. Которая была записана на телефон и пересмотрена потом не раз. Собственно, теперь и для вас - Дан Сэмэтару и краткая запись его монолога о книге "Пролетая над гнездом кукушки".

Иногда я бываю Макмерфи. Я очень громко смеюсь, громко плачу, хочу кусаться и безумно, абсолютно безумно люблю весь мир. Я люблю Брашов, я люблю Румынию, я люблю это чертово место. Если бы я мог, то я бы расцеловал здесь всех и вся, да так, чтобы каждый раз зубы стучали. Тебе грустно, что-то не так? (указывает на сидящего рядом парня, который не очень хорошо понимает по-английски). Тебе плохо? (неожиданно громко и крепко его целует в губы; все смеются). Никто не должен грустить, давайте смеяться. Пускай они все думают, что я сумасшедший, а мне нравится быть сумасшедшим. Если в Брашове идет дождь, то я иду и бегаю под дождем! Если в Брашове кто-то умирает, то я иду и плачу со всеми, но только для того, чтобы потом со всеми вместе смеяться. Ну, или хотя бы подраться (все смеются). И если мне нужно быть Макмерфи, чтобы другим было лучше, я буду им. Ну а что делают они с Макмерфи? (показывает пальцем в окно).

(после паузы) А иногда я бываю Рэтчед (все смеются, потому что Дан специально произносит фамилию как wretched). Я ненавижу этот город, ненавижу эту страну, страна душевнобольных идиотов (все почему-то смеются). У нас постоянно идет дождь, но мы даже не чертова Англия. Да, у нас красиво, но полстраны идиотов и психов. Вы видели молодежь в Бухаресте? Да по этим людям плачут больницы и тюрьмы. А ведь это будущее страны, хотя какое может быть будущее у бедной, ни на что не способной страны, которая ничего не производит. Потому что нет системы. Нет правил и нет законов. Всем бы лишь только баклуши бить, да пить цуйку (неожиданно берет рюмку со своим напитком и выливает его на пол). Так мы ничего не добьемся. Время для важных решений (опять показывает пальцем в окно; все немного нервно смеются).

Но чаще всего, я тот самый индеец (садится на свое место). Я нем (очень долго молчит; кто-то начинает хихикать, но быстро смолкает). Я бы хотел что-то изменить, но боюсь мне может не хватить сил. Я вижу разных Макмерфи и разных Рэтчед. Они все вокруг меня. Я и сам он и она. Все мы здесь макмерфи и рэтчеды. И вот в чем суть - кем вы хотите больше быть, Макмерфи или Рэтчед? Потому что весь этот мир - одна большая больница, а вы сами решаете кем в ней быть. Но для этого нужно открыть рот.

Все громко хлопают, а спустя пару минут я встаю, беру Сандру за руку и ухожу вместе с ней гулять по ночному Брашову.

Дан Сэмэтару, храни тебя Господь за этот прекрасный вечер.

Оригинал выступления, кстати, вы можете увидеть по этой ссылке.

Раз пять я подступался к этой рецензии: набирал пару абзацев, стирал, набирал сызнова, переставлял их местами, снова стирал... «Не то, все не то!». В голове моей относительно этой книги происходит полнейший бедлам. Поэтому просто расскажу, как я ее увидел, и не обессудьте уж.

Поначалу это достаточно любопытная история слегка повредившегося в уме индейца-полукровки, пикантность которой в том, что до самого конца книги невозможно очертить пределов этого повреждения. Он рассуждает и излагает вроде бы как почти нормальный человек, но время от времени на сцену выползает какой-то сюрреализм и какая-то чертовщина. Очень медленно и очень плавно — не получается сказать, в какой момент началось помутнение, но в его присутствии сомневаться не приходится: живой человек кашляет болтами и гайками, трансформирует свою руку в кувалду и вырастает на метр.
В повествовании очень тесно, до полного смешения, сплелись три ключа — объективное бытописательство, гипербола в духе магического реализма и простой бред психически больного. Где заканчивается одно и начинается другое?

Потом акцент смещается, вносят новые декорации.
Тут уже появляются какие-то отзвуки нонконформизма-максимализма, борьбы с системой и восстания маленького человека против большого общества. Видите ли, эта больница слишком хорошо работает.
Побудка в восемь, завтрак в девять. Ноль-ноль, конечно же, только ноль-ноль.
Бритье строго по понедельникам. Гости только на два часа. Сидеть только в этом кресле, а моргать только по метроному.
Надо как-то оживить этот механизм. Вбросить мышь в эту бухгалтерию. Поджечь петарду в этом пыльном архиве старых желтых бумаженций.

В синем углу — Старшая Сестра (в контексте книги этот, не побоюсь этого слова, титул звучит почти так же устрашающе, как «Большой Брат»). Центр паутины, глава больницы, мозг и сердце этой идеальной, стерильной машины по превращению людей в добропорядочных граждан.
В красном углу — разбитной рыжий ирландец, грубиян, хам, аферист, рубаха-парень, жулик и просто душа компании. Пышет жизнью, сверкает глазами, лучится оптимизмом, ну, и ко всему прочему, просто косит от тюрьмы в психушке.
Рингом в данном случае выступает лечебница не столько как помещение, сколько как замкнутый социум со всеми живущими в нем персонажами (и всеми живущими в их головах тараканами), их сложными взаимоотношениями, традициями и внутренним распорядком.
Борцы, уж поверьте, стоят друг друга, да и все противостояние получается весьма колоритным — по-дурдомному анекдотичным, абсурдным и развязно-балаганным.

Постепенно это веселое разгильдяйство сходит на нет, а остается мысль очень серая, невзрачная и безнадежно тоскливая: борьба с социальными контрактами.
Огромную кучу вещей люди вообще делают не для пользы, не из чувства долга, да и вообще ни для чего — единственно потому только, что так принято. Такова традиция, все так делают.
Дурацкий институт, куда восемь из десяти человек пришли просто за корочкой. Дурацкая пара по философии у группы с мехмата. Дурацкая армия, способная лишь строить дачи и мести плацы, от которой хотят откосить поголовно все...
Такие вещи не создают никакого блага, не преумножают добра и ничего после себя не оставляют; они даже не имеют здравого смысла — но мы, в силу инертности общественного сознания просто делаем это. Просто так надо, понимаете?
И вот когда один человек, каким бы свободомыслящим он ни был, каким бы гибким умом и широким взглядом ни обладал, начинает бороться с этими контрактами — он неизбежно проигрывает.
Ты можешь прогуливать пары, мотивируя это тем, что «ты уже понял, что тебе в жизни надо». Ты можешь игнорировать мораль и правила приличия — «потому что они нелепы». Ты можешь выплевывать таблетки, которые впихивают в тебя санитары. Ты можешь всегда выходить в окно, даже если в доме десять тысяч дверей...

«Здесь невозможно одержать окончательную победу — здесь можно выигрывать только отдельные бои, один за другим, бесконечно. Но рано или поздно ты оступишься — и ты проиграл. Навсегда». Комбинат пожирает всех.
Вспоминая Ремарка: этот Комбинат не из железа, а из резины. Железо можно сломать, но резину — лишь согнуть, и она все равно разогнется.

И вот тут, — автор предельно честен — не должно быть никаких иллюзий.

7, хорошо.

Раз пять я подступался к этой рецензии: набирал пару абзацев, стирал, набирал сызнова, переставлял их местами, снова стирал... «Не то, все не то!». В голове моей относительно этой книги происходит полнейший бедлам. Поэтому просто расскажу, как я ее увидел, и не обессудьте уж.

Поначалу это достаточно любопытная история слегка повредившегося в уме индейца-полукровки, пикантность которой в том, что до самого конца книги невозможно очертить пределов этого повреждения. Он рассуждает и излагает вроде бы как почти нормальный человек, но время от времени на сцену выползает какой-то сюрреализм и какая-то чертовщина. Очень медленно и очень плавно — не получается сказать, в какой момент началось помутнение, но в его присутствии сомневаться не приходится: живой человек кашляет болтами и гайками, трансформирует свою руку в кувалду и вырастает на метр.
В повествовании очень тесно, до полного смешения, сплелись три ключа — объективное бытописательство, гипербола в духе магического реализма и простой бред психически больного. Где заканчивается одно и начинается другое?

Потом акцент смещается, вносят новые декорации.
Тут уже появляются какие-то отзвуки нонконформизма-максимализма, борьбы с системой и восстания маленького человека против большого общества. Видите ли, эта больница слишком хорошо работает.
Побудка в восемь, завтрак в девять. Ноль-ноль, конечно же, только ноль-ноль.
Бритье строго по понедельникам. Гости только на два часа. Сидеть только в этом кресле, а моргать только по метроному.
Надо как-то оживить этот механизм. Вбросить мышь в эту бухгалтерию. Поджечь петарду в этом пыльном архиве старых желтых бумаженций.

В синем углу — Старшая Сестра (в контексте книги этот, не побоюсь этого слова, титул звучит почти так же устрашающе, как «Большой Брат»). Центр паутины, глава больницы, мозг и сердце этой идеальной, стерильной машины по превращению людей в добропорядочных граждан.
В красном углу — разбитной рыжий ирландец, грубиян, хам, аферист, рубаха-парень, жулик и просто душа компании. Пышет жизнью, сверкает глазами, лучится оптимизмом, ну, и ко всему прочему, просто косит от тюрьмы в психушке.
Рингом в данном случае выступает лечебница не столько как помещение, сколько как замкнутый социум со всеми живущими в нем персонажами (и всеми живущими в их головах тараканами), их сложными взаимоотношениями, традициями и внутренним распорядком.
Борцы, уж поверьте, стоят друг друга, да и все противостояние получается весьма колоритным — по-дурдомному анекдотичным, абсурдным и развязно-балаганным.

Постепенно это веселое разгильдяйство сходит на нет, а остается мысль очень серая, невзрачная и безнадежно тоскливая: борьба с социальными контрактами.
Огромную кучу вещей люди вообще делают не для пользы, не из чувства долга, да и вообще ни для чего — единственно потому только, что так принято. Такова традиция, все так делают.
Дурацкий институт, куда восемь из десяти человек пришли просто за корочкой. Дурацкая пара по философии у группы с мехмата. Дурацкая армия, способная лишь строить дачи и мести плацы, от которой хотят откосить поголовно все...
Такие вещи не создают никакого блага, не преумножают добра и ничего после себя не оставляют; они даже не имеют здравого смысла — но мы, в силу инертности общественного сознания просто делаем это. Просто так надо, понимаете?
И вот когда один человек, каким бы свободомыслящим он ни был, каким бы гибким умом и широким взглядом ни обладал, начинает бороться с этими контрактами — он неизбежно проигрывает.
Ты можешь прогуливать пары, мотивируя это тем, что «ты уже понял, что тебе в жизни надо». Ты можешь игнорировать мораль и правила приличия — «потому что они нелепы». Ты можешь выплевывать таблетки, которые впихивают в тебя санитары. Ты можешь всегда выходить в окно, даже если в доме десять тысяч дверей...

«Здесь невозможно одержать окончательную победу — здесь можно выигрывать только отдельные бои, один за другим, бесконечно. Но рано или поздно ты оступишься — и ты проиграл. Навсегда». Комбинат пожирает всех.
Вспоминая Ремарка: этот Комбинат не из железа, а из резины. Железо можно сломать, но резину — лишь согнуть, и она все равно разогнется.

И вот тут, — автор предельно честен — не должно быть никаких иллюзий.

7, хорошо.

Раз пять я подступался к этой рецензии: набирал пару абзацев, стирал, набирал сызнова, переставлял их местами, снова стирал... «Не то, все не то!». В голове моей относительно этой книги происходит полнейший бедлам. Поэтому просто расскажу, как я ее увидел, и не обессудьте уж.

Поначалу это достаточно любопытная история слегка повредившегося в уме индейца-полукровки, пикантность которой в том, что до самого конца книги невозможно очертить пределов этого повреждения. Он рассуждает и излагает вроде бы как почти нормальный человек, но время от времени на сцену выползает какой-то сюрреализм и какая-то чертовщина. Очень медленно и очень плавно — не получается сказать, в какой момент началось помутнение, но в его присутствии сомневаться не приходится: живой человек кашляет болтами и гайками, трансформирует свою руку в кувалду и вырастает на метр.
В повествовании очень тесно, до полного смешения, сплелись три ключа — объективное бытописательство, гипербола в духе магического реализма и простой бред психически больного. Где заканчивается одно и начинается другое?

Потом акцент смещается, вносят новые декорации.
Тут уже появляются какие-то отзвуки нонконформизма-максимализма, борьбы с системой и восстания маленького человека против большого общества. Видите ли, эта больница слишком хорошо работает.
Побудка в восемь, завтрак в девять. Ноль-ноль, конечно же, только ноль-ноль.
Бритье строго по понедельникам. Гости только на два часа. Сидеть только в этом кресле, а моргать только по метроному.
Надо как-то оживить этот механизм. Вбросить мышь в эту бухгалтерию. Поджечь петарду в этом пыльном архиве старых желтых бумаженций.

В синем углу — Старшая Сестра (в контексте книги этот, не побоюсь этого слова, титул звучит почти так же устрашающе, как «Большой Брат»). Центр паутины, глава больницы, мозг и сердце этой идеальной, стерильной машины по превращению людей в добропорядочных граждан.
В красном углу — разбитной рыжий ирландец, грубиян, хам, аферист, рубаха-парень, жулик и просто душа компании. Пышет жизнью, сверкает глазами, лучится оптимизмом, ну, и ко всему прочему, просто косит от тюрьмы в психушке.
Рингом в данном случае выступает лечебница не столько как помещение, сколько как замкнутый социум со всеми живущими в нем персонажами (и всеми живущими в их головах тараканами), их сложными взаимоотношениями, традициями и внутренним распорядком.
Борцы, уж поверьте, стоят друг друга, да и все противостояние получается весьма колоритным — по-дурдомному анекдотичным, абсурдным и развязно-балаганным.

Постепенно это веселое разгильдяйство сходит на нет, а остается мысль очень серая, невзрачная и безнадежно тоскливая: борьба с социальными контрактами.
Огромную кучу вещей люди вообще делают не для пользы, не из чувства долга, да и вообще ни для чего — единственно потому только, что так принято. Такова традиция, все так делают.
Дурацкий институт, куда восемь из десяти человек пришли просто за корочкой. Дурацкая пара по философии у группы с мехмата. Дурацкая армия, способная лишь строить дачи и мести плацы, от которой хотят откосить поголовно все...
Такие вещи не создают никакого блага, не преумножают добра и ничего после себя не оставляют; они даже не имеют здравого смысла — но мы, в силу инертности общественного сознания просто делаем это. Просто так надо, понимаете?
И вот когда один человек, каким бы свободомыслящим он ни был, каким бы гибким умом и широким взглядом ни обладал, начинает бороться с этими контрактами — он неизбежно проигрывает.
Ты можешь прогуливать пары, мотивируя это тем, что «ты уже понял, что тебе в жизни надо». Ты можешь игнорировать мораль и правила приличия — «потому что они нелепы». Ты можешь выплевывать таблетки, которые впихивают в тебя санитары. Ты можешь всегда выходить в окно, даже если в доме десять тысяч дверей...

«Здесь невозможно одержать окончательную победу — здесь можно выигрывать только отдельные бои, один за другим, бесконечно. Но рано или поздно ты оступишься — и ты проиграл. Навсегда». Комбинат пожирает всех.
Вспоминая Ремарка: этот Комбинат не из железа, а из резины. Железо можно сломать, но резину — лишь согнуть, и она все равно разогнется.

И вот тут, — автор предельно честен — не должно быть никаких иллюзий.

7, хорошо.

Не знаю даже, что и говорить. У меня лихорадочное состояние с ночи, и хочется то ли ногами затопать, то ли заплакать злыми восторженными слезами. Прямо до пяток пробирающая внутренняя дрожь. С чего бы это вообще, ведь где я, а где житьё-бытьё суровых орегонских дровосеков, которые каждую минуту жизни кому-то или чему-то противостоят.
А эти городские ландшафты, загнанные по клумбам цветы, чёткие лужайки, стоячие пруды с лодками и утками вместо коварной реки, дремучих лесов и скалистых обрывов?
А эти рутинные события и мелкие чувства по сравнению?
Работа, дом, развлечения, бытовые дрязги и мелкие неприятности - и сражение со стихиями, и борьба за первородство, и брат, пришедший украсть у брата..а нужно ли воевать за то, что так легко оказалось украсть?
Ох, тут поневоле начнёшь суровый пересмотр.

Кто вообще сказал, что "уныло, мрачно, тоскливо, нудно, непонятно"? Да это самый охрененный гимн жизни, что я читала вообще. Именно жизни, и воли к ней, несмотря на кучу несообразностей, и препятствия, и отсутствие, и недостаток, и хроническую нелюбовь и ненависть даже, и тревоги, и беды россыпью, и отношения искалеченные. Жизнь насквозь, как трава, которая на камне растёт, и которой по фигу, что ей запрещено.

Я думаю, я уверена, что совсем юных эта книженция просто с хрустом разжуёт и выплюнет прочь с головной болью, неприятием и недоумением. Так, лет семь назад, она и меня выплюнула, и я ее забросила после десятка страниц, и даже подарила потом с лёгким сердцем. Подарила бушующую бумажную реку, надо же. Подарила такое сокровище неописуемое. И не знала, и не догадывалась.
Нужно было же поломаться местами, где-то прогнуться, где-то искорёжиться, чтобы совпасть с этим яростным творением действительно великой литературы. Если две-три такие книги тебе в жизни попадутся, то считай, что ты читал, водил пальцем по строчкам не зря, и букварь твой был не напрасно, и миссия истинной художественной литературы - разбросать тебя по кочкам, истерзать, вскрыть ржавым ножом, заставить пережить написанное на своей шкуре, и примерить на себя, и пересмотреть происходящее с учётом, ой, да что я втираю - состоялась.

Никогда ещё так красиво и тонко выписанная любовная сцена не вызывала почти физическую тошноту и негодование, отвращение просто запредельное, и никогда я не болела так за исход брутальной кулачной драки - давай, бей его, топчи, сожри, разметай!
И ведь ждёшь, боишься, но ждёшь, что автор не сможет дальше держаться, вот-вот стратит, сольёт сцену, не выдержит планку, сверзится под ноги и его придётся пожалеть, ведь..а вот и нет. Ни единого прокола! Сцена за сценой, эпизод за эпизодом, и планка не слетает, а задирается всё выше и выше. Боже мой, канадские гуси, последнее каверзное бревно, наслаивающееся прошлое и настоящее время, и океан, и труба дьявола в песке, у корней сгнивших сосен, и рука на флагштоке, и..

Это самый настоящий сплав по великой внутренней реке между брёвен юрких и смертоносных, среди всякого прибрежного говна, когда ноги отмёрзли напрочь, внутри плещется чистый ужас, но ты прёшь вперёд, расталкивая обезумевших оленей, что направляются прямо в океан.

Честное слово, у этой книги такая мощная энергетика, что непременно хочется купить каску и бензопилу, записаться в дровосеки и укатить в дремучие края зелено-голубого Орегона. Хочется понаблюдать с безопасного расстояния на ленивых медведей, бродящих в густых зарослях колючей ежевики; выбраться в верховья могучей реки Ваконда-Ауга на нерест лосося; прислушаться влажным вечером к тоскливому крику летящей на Юг стаи канадских гусей.

После неудачной попытки самоубийства, разочаровавшись в жизни и в людях, молодой Лиланд Стемпер возвращается из Нью-Йорка в родной Орегон. Семья Лиланда – профессиональные лесорубы, которые занимаются частными заказами, отказавшись вступить в единый профсоюз. Повредивший руку глава семейства Генри, временно оказывается не у дел; и тогда старший сводный брат Лиланда Хэнк пишет тому письмо с просьбой помочь семейному делу, в котором могут подвизаться исключительно члены клана Стемперов. Письмо буквально настигло Ли на пороге, и оказалось как нельзя кстати. Не откладывая в долгий ящик, Лиланд выезжает из Нью-Йорка, имея далекоидущую цель отомстить брату Хэнку за свои детские обиды.

Девиз "Не уступай ни дюйма!" характеризует абсолютно всех членов этого упёртого, несгибаемого семейства. Начиная, от Генри Стемпера, нетерпимого к собственным сыновьям, и заканчивая хрупкой, но только с виду, жены Хэнка Вив. И только изнеженный и полный комплексов Лиланд, отрезанный ломоть, с трудом пытается заново влиться в семейный коллектив.

С трудом и я "вливалась" в книгу. Если на бумаге сплошной текст воспринимается без труда, то на слух, по крайней мере, в начале возникают трудности. Автор ведёт повествование от разных лиц, без определения особых границ между их потоками сознания или видения одних событий с точек зрения нескольких героев. Так что приходится быть внимательными, чтобы не потерять след. Но это того стоит, так как море великолепных метафор и аллегорий, метких сравнений и шикарных литот делают из текста гимн художественного слога.

Для сравнения можно посмотреть одноимённый фильм, где Пол Ньюман в роли Хэнка Стемпера чертовски неотразим и неимоверно брутален.

Группа авторов, создававших этот шедевр под кодовым именем "Кен Кизи", потрудилась на славу. Произведение не просто объемное - оно бесконечное. Даже если вы читали ранее "кукушкино гнездо", смотрели оба фильма, то не забудьте еще про Тома Вулфа. В эту группу авторов вошло несколько вариантов самого Кен Кизи разной степени обдолбанности. Необъятен и всеобъемлющ многослойный мозг укурыша, сумевшего создать такое гигантское, цельное и разноплановое произведение. И я даже верю, что он особенно и не старался. Пример великой поэмы изменчивого сознания, который всегда стоит у меня перед глазами, "Москва-Петушки", не очень равнозначен, ибо ее писали всего два человека - Венедикт Ерофеев Пьяный и Венедикт Ерофеев с Бодуна. Второй был основным идейным вдохновителем, хотя и написал раз в 50 меньше.

В случае с Кен Кизи все еще гораздо сложнее, но торчку проще, чем другим, быть несколькими людьми одновременно. Уровень страдания в произведении практически нулевой, поэтому автор перемежает такие чудные вещи как прекрасное понимание людей и скотское отношение к ним на всякий случай. Яркие образы человеков очень даже получились, но они так долго оставляют читателя равнодушным, что даже затрудняюсь представить - как пробирались через это произведение первые его исследователи, если доподлинно не знали - какой приз и в какой именно трубке их ждет в самом конце. И, хотя нигде в тексте не было указано, что Ли везет с собой целый мешок травы, я все же склонен считать, что он привез его с собой, а не вырастил на близлежащей опушке. Потому что все, все необходимое для собственной жизни, нужно всегда носить с собой.

Автор очень долго и скрупулезно обсасывает два таинственных момента - внутрисемейные отношения Стэмплеров и забастовку лесорубов. Причем и мне в данный момент тоже приходится вести себя также, как престарелой кокетке, всячески скрывая эти два вполне конкретных момента, дабы не затронуть чувства любительниц спойлеров. Длительное галлюциногенное топтание на одном месте с одной стороны интригует, а с другой - раздражает. За ним обычно следует энергичный стремительный драйв, который вновь переходит в созерцательную, заковыристую дремоту. Оригинальные словообороты автора довольно успешно разбавляют сонные потоки сознания, но на русском не всегда таковыми выглядят. Творческий экстазивный коитус переводчика в ярком фентезийном выражении представляется как эпический подвиг транссексуала где-то на склонах Кавказских гор с охранной грамотой от Папы Бенедикта XVI. Господин Сабаров, мое почтение. Надеюсь, что ваше здоровье не пострадало.

Великий процесс "расширения сознания" не считаю таковым. Даже называю его "изменением сознания", а еще чаще "искривлением". Да, это конечно личное собачье дело каждого - в каком состоянии что-то писать, но давайте не будем культивировать торчков и считать их суперлюдьми. Эллис в каком-то своем великом графоманском труде долго вещает на тему особенностей великой наркоманской расы и я ему с удовольствием еще раз советую собрать весь свой белый порошок и сделать себе одну большую вкусную клизму.

Произведение страдает тем же недостатком, как и любое другое подобного плана, где повествование ведется от лица нескольких героев. Но, ради справедливости, стоит отметить, что страдает гораздо меньше. Если обычно нас всегда не покидает ощущение, что пишет один и тот же человек, который думает, что изменив стиль, пол и добавив пару эмоциональных всплесков можно ввести в заблуждение читателя, то Кен Кизи гораздо больше органически многолик, что, впрочем, не особенно радует, а под таким соусом больше пугает. Но если бы два брата, скажем, вылезли не из одной головы - (заметьте, они даже думают попеременно и думают очень похоже), то было бы странным, если они бы не оказались одним целым. Война печени и почек до полного уничтожения противника.

В итоге я рад, что выстрадал Кен Кизи до конца и рад безмерно, хотя вот он, пример перед глазами, чтения вопреки. Произведение неординарное, очень выделяется на фоне другой торчковой американской литературы простотой и отсутствием идиотского слэнга, что делает его достоянием мировой литературы, ибо оно хотя бы читаемо.

p.s. Истина, до которой каждый доходит своей шкурой, - нами управляют наши слабости.