В конце концов оказалось, что все-таки да, с оговорками, правда, ну так у кого их нет? И от мысли проводить психотерапию в квартире Шанса определенно следовало отказаться.
– Я спрошу ее сегодня, – сказал Шанс.
– Не сомневаюсь, что спросишь, – заметила Дженис и, уже вставая, добавила, что, как правило, возражает против подобных уловок.
– Мы закончили? – спросил Шанс.
Она ушла, ничего больше не сказав.
Шанс позвонил со своего мобильника прямо из кафе.
– Это не самый подходящий номер, – сказала ему Жаклин Блэкстоун. – Дайте мне пять минут, и я перезвоню.
Его телефон зазвонил через десять.
– Хорошо, – сказал он, – кажется, я кое-что придумал. – В ту ночь, когда он ей позвонил, они поговорили совсем коротко. Шанс упомянул, что у него есть план, но в детали не вдавался и попросил, чтобы она дала ему пару дней. – Вам удобно говорить?
– В смысле сейчас?
– Сейчас, потом, в любое подходящее для вас время.
Некоторое время в трубке было тихо, только что-то пощелкивало фоном, да на заднем плане из радиоприемника звучала музыка.
– Я сейчас на работе, – сказала она. Радио замолкло. – Сегодня вечером в кампусе будет лекция. Я собираюсь пойти. Это на математическом факультете. Один из аспирантов прочтет лекцию «Аксиома выбора». – В трубке опять помолчали. – Может, вы хотите? – Она не закончила свой вопрос.
Судя по ее голосу и по тому, как она сформулировала приглашение, оно далось ей не без труда, Шанс сразу вспомнил о ее уязвимости, а потом об изысканной форме ее руки, сжимавшейся и разжимавшейся на небесно-голубом одеяле, когда он сидел возле нее в мрачной палате, и город был до самого горизонта окутан мглой.
– Боюсь, я не смогу ее оценить, – сказал Шанс не без некоторого сожаления. Он не рассчитывал, что она попросит о встрече. Она ничего не сказала сразу, и Шанс ждал с телефоном у уха. По улице шел поток транспорта. – Недалеко от кампуса, на Шаттак-авеню есть небольшой тайский ресторанчик, – неожиданно сказал он. – Вы его знаете?
Это был странный момент – как расколотый, словно он одновременно говорил и слушал собственные слова.
– Мы могли бы потом там встретиться? – Ее голос стал тихим, почти превратившись в шепот.
– Могли бы.
– В семь?
– В семь.
Разговор закончился.
Шанс заплатил по счету и пошел вниз по Маркет-стрит, эйфория в нем боролась с опасениями; что может быть лучше тайной встречи, чтобы события дня пошли по новому руслу? Он думал о Жаклин и думал о лекции, на которую она его пригласила. «Аксиома выбора». Подходит ситуации, как ничто иное. Чтобы успокоить нервы, он решил навестить свою мебель.
Войдя, он услышал, как Карл говорит по телефону. Старик в темно-коричневом костюме и блестящем желтом галстуке расхаживал между платяным шкафом, относящимся к позднему французскому модернизму, и скульптурным кофейным столиком японского дизайна. Односторонний разговор был невнятным, но оживленным, старик, все еще в бинтах, оттопыривал палец на ноге на манер яркого самодовольного петуха, его свободная рука дирижировала невидимым оркестром. Заметив присутствие Шанса, Карл прервался ровно настолько, чтобы движением все той же руки и мимикой направить посетителя в дальнюю часть здания. Во всяком случае, Шанс решил интерпретировать сложную комбинацию кивков, улыбок и поднимающихся бровей именно так. Мимоходом он подумал, что либо старику вскружил голову восторг от возможного появления в его жизни нового кожаного парнишки, либо он просто под стимуляторами.
Шанс двинулся вглубь магазина. Он задержался у рабочего окошка Ди, но не смог увидеть через него свою мебель. Шум снаружи привел его к задней двери с видом на переулок, где Ди сражался с новым радиатором к «студебеккеру» 1950 года. Модель «Старлайт купе», если быть точнее.
– Что с Карлом? – спросил Шанс, выходя из магазина. – Новый бойфренд?
– Как вы догадались?
– У него, как говорится, влюбленный вид.
Ди кивнул и поднатужился. Радиатор встал на место. Ди схватил тряпицу и вытер об нее руки.
– Слыхали о замерзшем озере?
– Не уверен, что понимаю, о чем вы.
– Значит, не слыхали. Это когда хочешь чего-то так сильно, что пойдешь за ним даже на середину замерзшего озера.
– Туда, где самый тонкий лед.
– Только об этом даже не думаешь. Все остальные думают, а ты – нет. Только не ты. Я узнал об этом в «Рейнджерах». Допустим, тусуюсь я со своими парнями, и кто-то говорит мне: «Братан, да ты на замерзшем озере». И это значит, я должен остановиться и подумать, что творю… Мне надо остановиться, так как другой видит что-то, чего не вижу я. И пусть мы дома, я запал на жену своего приятеля, и он на это среагировал. Да что угодно. У каждого свое замерзшее озеро. В бою… если ты нашел озеро противника, считай, уделал его. Старику нравятся его кожаные пареньки.
– А ему вы напоминали об этом? О замерзшем озере?
Ди обреченно вздохнул:
– Тысячу раз. Только что с ним поделаешь? Этот кретин стар как мир.
Шанс улыбнулся, хотя думал о замерзших озерах, и отнюдь не в связи со стариком. Он разглядывал «студебеккер», сверкающий, лимонно-желтый. Остроносый спереди и сзади, тот напоминал лодку.
– «Старлайт купе», – сказал Шанс, – у моей бабушки был точно такой же.
– Реально. – Ди то ли заинтересовался, то ли просто сделал вид.
Шанс подозревал второй вариант, но все равно решил дать себе волю. Этот автомобиль был машиной времени.
– Когда я был маленький, то думал, что эти купе выглядят как НЛО. И вот что мы с бабушкой как-то сделали: поехали на распродажу военного имущества и купили старый противогаз. Потом бабушка подпирала багажник палкой, чтобы он не закрывался, и разъезжала туда-сюда, а я сидел там в противогазе и стрелял из пластмассового ружья.
– Повезло, что ей никто не въехал в жопу.
– Она была где-то четыре с половиной фута ростом, еле над рулем торчала. Автомобиль был весь во вмятинах. Это был вроде «Дестракшн Дерби».
– А вы, значит, сидели в багажнике.
– С огромной радостью, – сказал Шанс.
Ди принялся затягивать болты, закрепляя радиатор.
– Карл тоже водит неважно, – он кивнул на магазин. – Видели стикер на бампере: «Торможу из-за галлюцинаций»?
– Так это его «студебеккер»?
– Отхватил на какой-то распродаже имущества. А я вот теперь для него чиню… Сгодится на что-нибудь.
Эти слова напомнили Шансу, зачем он, собственно, пришел, и он спросил о своей мебели.
– Ушла, – сказал Ди.
Шанс усомнился, не ослышался ли он, и переспросил:
– Ушла?
– Вчера. Думал, вы потому и здесь.
Как раз в этот момент старик появился у задней двери. Бинты все так же выглядывали из-под полей его шляпы, но припухлость вокруг глаз спала. Шарф, изящно наброшенный ему на шею, идеально гармонировал со «Старлайт купе».
– Молодой человек, – нараспев произнес Карл. Он смотрел прямо на Шанса, и его улыбка сияла золотым зубом. – Скрасит ли ваш день чек на сумму восемьдесят тысяч долларов?
Перед тем как мебель покинула магазин, Карл сфотографировал ее, приклеил фотографии к черной бумаге, а потом поместил их в черную картонную папку, которую сейчас держал Шанс. Он думал после посещения мастерской вернуться к себе в офис, к Берни Джолли. Отчет следовало представить к концу недели, и нужно было еще подготовиться к даче показаний. Но продажа мебели выбила его из колеи, и предвечерние часы он встретил за пивом в прибрежной части города с видом на залив и Окленд. Чек на восемьдесят тысяч долларов от «Старинной мебели Аллана» он положил в свою банковскую ячейку. Учитывая проблемы с налоговой, казалось разумным проконсультироваться с адвокатом, перед тем как внести деньги на счет. Но это только половина дела, и не из-за этого на Шанса накатывали волны головокружения, учащенного сердцебиения и потливости. Их причиной стал сам чек. Его гарнитур продали как оригинал.
– Но я думал, мы так и договорились, – сказал Карл, удивленный его порывом отказаться от чека. – Поэтому-то мы и сделали всю работу.
В общем, так оно и было, но разве Шанс не полагал, что ему предоставят некую последнюю возможность пересмотреть свою позицию, когда придет время, и покупатель будет найден? Гарнитур ушел мистеру Владимиру из Сан-Франциско за сто тысяч долларов, из которых Карл удержал двадцать тысяч как плату за работу Ди и свои собственные комиссионные.
– Таковы условия сделки, – добавил старик. – Ди вы нравитесь. Мне тоже. И мы знаем, что творится у вас в жизни.
Конечно, качество работы Ди сомнений не вызывало. Так же, как и Карл, Шанс готов был заплатить ему по справедливости, его тревожило другое. За неимением лучшего термина он решил думать об этом как о темной стороне вещей.
– Я думал, вы сильнее обрадуетесь, – сказал тогда Карл.
Что ему оставалось после такого, кроме как поблагодарить и откланяться?
Потом он вернулся к себе в офис ровно на то время, которое понадобилось, чтобы отпустить Люси на всю вторую половину дня. Он собирался оставить там и папку, но обнаружил, что вновь и вновь пересматривает фотографии, желая лишний раз убедиться: его вещи действительно выглядит в точности как те, из книжек, у которых на месте все детали.
– Владимир? – Это было последнее, что спросил Шанс, перед тем как уйти из мастерской. – Так он русский, что ли?
Все с каждой минутой усложнялось. Шанс думал о статье, которую прочел в «Кроникл», где упоминалось о русской банде в Сан-Франциско. Но Карл лишь хмыкнул и покачал головой:
– Ваш товар выглядит потрясающе, мой юный друг. Мистер Владимир очень богат. И теперь он очень счастлив. Возможно, этот гарнитур не уйдет из его семьи еще лет сто, так что вам следовало бы тоже быть счастливым.
Шанс согласился попытаться. Он положил папку перед собой на стойку бара и сидел, снова и снова заглядывая в нее в бледном свете, льющемся сквозь высокие окна с видом на мост через залив и Окленд, но счастье все так же ускользало. Исхлестанные недавним ветром, лежащие меж двумя городами воды казались серыми и зловещими, обожженные горы, по большей части, скрывались за густым туманом, окутавшим окрестности, как окутывает бинт сочащуюся кровью рану, но Шанс знал, что скрывается под его покровом: лишенные деревьев склоны и вершины, похожие на скелет останки. Он понимал, что к чему, а русский быстро все узнает, если обман вскроется. И тогда навряд ли покупатель хорошо отнесется к их махинациям.
К тому времени, как Шанс покинул бар ради еще одного сомнительного начинания, туман превратился в легкую дымку. Он подумал, что еще не слишком поздно позвонить и все отменить. Папку с фотографиями прижимал к ноге, чтобы снимки не повредил влажный воздух. Вечер казался необычно суетным, а горожане – раздраженными. Но, возможно, дело было в нем самом. По пути к метро у Пауэлл-стрит Шанс увидел, как какая-то бродяжка справляет большую нужду в телефонной будке. Бродяжка была темнокожая и безнадежно толстая, а телефонная будка – старого образца, Шанс до сих пор считал, что таких уже не существует. Эту, казалось, привели в порядок, сделав сияющим артефактом ушедших времен, и, тем не менее, кабы не это гротескное представление, он мог бы пройти мимо, не заметив ее. Несчастная женщина заняла всю будку целиком, ее громадные ягодицы прижались к стеклу, словно бы соперничая размером с морскими слонами или, возможно, плодами воображения Лавкрафта, когда она задирала подол малинового платья выше широченных бедер. Всякий мог понять, что грядет. Люди отводили глаза, ускоряли шаги. Некоторые практически бежали. Это было ужасно. Шанс не стал исключением. Оно обнаружилось у входа в метро: прислонившийся к выложенной плиткой стене худой, как палка, человек неопределенного возраста, тощие руки все в татуировках, как у моряка, если не бродяга, то уж точно обитатель какой-нибудь ночлежки; Шанс пролетел мимо достаточно близко и заметил, что, прежде чем встретиться с ним взглядом, мужчина с величайшим интересом наблюдал за кошмарной сценой в телефонной будке. Взглянув Шансу прямо в глаза, мужчина удостоил его сияющей, опаленной солнцем ухмылкой пьянчуги со стажем.
– Мужик, это жесть, – сказал он, кренясь в сторону будки.
– История уже идет за этой империей, – ответил ему Шанс.
Человек протянул ему руку, но Шанс прошел мимо. Проказа не была в этом городе чем-то неслыханным, равно как и новые, устойчивые к антибиотикам штаммы туберкулеза, самые вирулентные из которых, как говорят, являются продуктом российской пенитенциарной системы.
Шанс побаивался землетрясений, и ездить под заливом не любил, это чувство лишь усилилось из-за краткой, но раздражающей задержки на станции Пауэлл-стрит. Свет мигнул, погас, потом снова зажегся. Пассажиры обменялись взглядами. По громкой связи передали сопровождаемое помехами, невнятное объявление, разобрать которое было невозможно. Шанс, всегда слегка подверженный клаустрофобии, отреагировал соответственно. Основной чертой панической атаки, в соответствии со «Справочником по диагностике и статистике психических расстройств», является дискретный период сильного страха в отсутствие реальной опасности, сопровождающийся как минимум четырьмя из тринадцати соматических и когнитивных симптомов. Учитывая, что в Области Залива [25] находилось в лучшем случае три крупных и десятки мелких геологических разломов, а после предыдущего катастрофического проявления сейсмической активности прошли годы, Шанс был склонен классифицировать текущий эпизод как отчасти ситуативный, его сопровождали лишь два соматических и один когнитивный симптом, и, следовательно, до клинически диагностируемого он не дотягивал. Тем не менее к моменту прибытия в Рокридж Шанс чувствовал себя не слишком хорошо.
Шанс всегда верил, что проблемы отступают перед разумом, если только подойти к ним с незамутненным взором и открытым сердцем. Его ранило, когда он видел, как мучается живая душа. Радовало, когда считал, что нашел выход. И, честно говоря, ему нравилось представлять себя рыцарем Жаклин Блэкстоун, хотя он прекрасно понимал, как не преминула бы заметить Дженис Сильвер и как на самом деле и было, что ступил на почву, опасную даже для человека, не имеющего такого прошлого, как у Шанса, и его пристрастий.
Дело в том, что продажа мебели в ее необратимости заставила его взглянуть по-новому на некие нюансы своего недавнего поведения. Он вдруг стал куда менее уверен в себе, чем всего несколько часов назад, покидая офис перед встречей с Дженис. Возможно, думал он, еще не поздно все исправить, заставить идти своим чередом. Сама мысль об этом вроде бы заставила его дух воспрянуть, и он решил именно так и поступить. Все, что он делал до настоящего момента, касающееся хоть Жаклин, хоть «Старинной мебели Аллана», было своего рода помрачением ума. Но теперь туман рассеялся. Предстоящая встреча станет краткой и деловитой. Никаких больше странных желаний. И это только начало. Он начал думать о том, как бы исправить все и с русским тоже. В конце концов, деньги еще не потрачены. Он не станет подставлять Карла или Ди, объяснит, что сам все затеял. Этот русский купил мебель именно в том виде, в каком Шанс привез ее в магазин. Он, Шанс, единственный, кто знает ее тайную историю. Он, и только он. Но сейчас, когда гарнитур уже продан, он взял и понял, что это неправильно. Или – тут Шанс был не прочь оставить для себя лазейку – он мог заявить, что сам стал жертвой. И сам только сейчас узнал правду об этом гарнитуре. Так что их всех обманули. Ему позвонил какой-то аноним, да и вообще, какая разница, главное, истина открылась. Суть в том, что он предложит вернуть русскому его деньги, ну или хотя бы часть денег, если тот все-таки решит оставить себе гарнитур. Утром пойдет к Карлу. Все уладит. И с Жаклин все тоже уладит. Очень жаль, но план с прокуратурой не сработает. Дженис готова продолжить психотерапию, но со всем остальным Жаклин придется разбираться самостоятельно. Шанс сделал все, что мог, чтобы запустить процесс, но дальше этого он из этических соображений зайти не готов.
Можно вообразить, будто подобные колебания сопровождались чувством вины или, во всяком случае, мимолетными приступами чего-то похожего, особенно если учесть безрассудство, с которым Шанс еще недавно был готов отказаться от всех прежних планов и намерений. И хотя он не исключал появления подобных чувств в дальнейшем, сейчас, выходя из поезда и направляясь в Маркет-холл к кофейному магазину, – там продавали прекрасный сорт, к которому Шанс питал слабость, и именно поэтому всегда выбирал ветку Питтсбург – Бей-Пойнт вместо более прямого ричмондского поезда, – он ощущал лишь, что с его плеч упала огромная тяжесть. А с чувством вины жить можно. Ничего нового.
Он купил кофе в зернах, сдобные булочки к завтраку, собираясь поделиться ими с дочерью, и сел в такси возле станции метро. Машину вел сухонький чернокожий старик лет, пожалуй, восьмидесяти. Шанс решил, что водитель гаитянского происхождения, отчасти потому, что тот слушал странную религиозную программу, отдававшую сантерией [26] (оставалось загадкой, откуда она транслировалась и как вообще могла существовать). Возможно, ее записали на кассету или CD в каком-то более экзотическом месте, чем то, где они сейчас находились. Хотя времена сейчас стояли странные, небеса к вечеру слегка прояснились, последние длинные лучи света порой сверкали на почерневших горах и обгоревших строениях, напоминавших гнилые зубы, и, когда автомобиль подъезжал к кампусу, Шанс вдруг понял, что старик за рулем тихонько подпевает на иностранным языке доносящимся из динамика ритуальным песнопениям.
Ресторан остался в точности таким, каким Шанс его запомнил, маленьким и темным, декорированным бамбуком и расцвеченным разноцветными огоньками. Шанс пришел рановато. Возле окна с видом на усаженную деревьями улицу за кампусом расположились немногочисленные посетители, в основном студенты. Он прошел вглубь помещения, уселся в кабинке, отделанной темно-красным винилом, и заказал горячий чай. Он все еще представлял грядущие разговоры на тему его будущего и мебели, когда в зал вошел человек. Шанс не сразу разглядел его как следует. А когда разглядел, то понял, что это Реймонд Блэкстоун.
О проекте
О подписке