Мистер Понтелье был довольно галантным мужем до тех пор, пока встречал в жене молчаливую покорность. Но ее новый, неожиданный образ действий совершенно обескураживал. Он шокировал Леонса. Затем его разозлило ее абсолютное пренебрежение своими обязанностями. Когда мистер Понтелье стал грубым, Эдна сделалась дерзкой. Она решила больше не отступать ни на шаг.

– Мне кажется, что женщина, являющаяся хозяйкой большого дома и матерью, поступает крайне неразумно, целыми днями торча в своем ателье, вместо того чтобы стараться на благо семьи.

– Мне хочется рисовать, – возразила Эдна. – Возможно, я не всегда буду этого хотеть.

– Ну так рисуй себе, ради бога! Но не посылай ко всем чертям семью! Возьми мадам Ратиньоль: она продолжает заниматься музыкой, однако не бросает на произвол судьбы все прочее. И музыкантша из нее получше, чем из тебя художница.

– Она не музыкантша, а я не художница. Я махнула на все рукой отнюдь не из-за живописи.

– А из-за чего же?

– О! Я не знаю. Оставь меня в покое. Ты мне докучаешь.

Иногда мистеру Понтелье приходила в голову мысль, не делается ли понемногу его жена психически неуравновешенной. Он ясно видел, что она не в себе. Вернее, он не мог видеть, что в действительности Эдна становится собой и день за днем сбрасывает с себя то фальшивое «я», в которое все мы облекаемся, как в одежду, и появляемся в ней перед миром.

Мистер Понтелье оставил жену в покое, как она просила, и ушел к себе в контору. Эдна тоже поднялась в свое ателье – светлую комнату на верхнем этаже дома. Она работала с большой энергией и увлеченностью, не добиваясь, однако, того результата, который хоть сколько-нибудь удовлетворял ее.

На какое-то время она поставила на службу искусству всех домочадцев. Ей позировали сыновья. Сперва это занятие казалось им забавным, но вскоре оно утратило свою привлекательность, когда мальчики обнаружили, что это вовсе не игра, затеянная специально для их развлечения. Перед мольбертом Эдны часами просиживала квартеронка, терпеливая, как дикарь, за детьми же присматривала горничная, а в гостиной копилась пыль. Но и горничная отслужила свой срок в качестве модели, когда Эдна заметила, что ее спина и плечи вылеплены по классическим канонам, и волосы, выбивавшиеся из-под чепца, стали для нее источником вдохновения. Работая, Эдна порой тихонько напевала: «Ah! Si tu savais!»

Это пробуждало в ней воспоминания. Она снова слышала плеск воды, хлопанье па́руса. Видела отблески луны на поверхности залива и чувствовала мягкие, порывистые дуновения горячего южного ветра. Едва заметный ток желания пробегал по ее телу, кисть чуть не падала из пальцев, и глаза загорались огнем.

Случались дни, когда Эдна бывала очень счастливой, сама не зная почему. Она была счастлива, что живет и дышит, и все ее существо будто сливалось в единое целое с солнечным светом, красками, ароматами, благодатным теплом прекрасного южного дня. Тогда ей нравилось бродить в одиночестве по странным и незнакомым местам. Она открыла для себя множество солнечных, дремотных уголков, созданных для того, чтобы мечтать там. И как же отрадно оказалось мечтать в уединении и тишине.

Случались дни, когда Эдна бывала несчастной, также сама не зная почему. Ей чудилось, что не стоит ни радоваться, ни сожалеть о том, что она живет и дышит. Жизнь представлялась гротескной неразберихой, а люди – червями, слепо ползущими навстречу неизбежной гибели. В такие дни она не могла ни работать, ни лелеять грезы, волновавшие и будоражившие ее.

XX

Именно в таком настроении Эдна пустилась на поиски мадемуазель Райс. Она не позабыла неприятного впечатления, оставшегося у нее с их последней встречи, но тем не менее испытывала желание увидеть эту даму – прежде всего для того, чтобы послушать ее игру. Она отправилась разыскивать пианистку в довольно ранний час, сразу после полудня. К сожалению, визитную карточку мадемуазель Райс Эдна то ли куда-то дела, то ли потеряла, и, узнав ее местожительство из адресной книги, выяснила, что та живет неподалеку, на Бьенвиль-стрит. Однако адресная книга, попавшая ей в руки, была в лучшем случае прошлогодняя, и, наведавшись по указанному адресу, Эдна обнаружила, что дом населяет респектабельное семейство мулатов, сдававших chambres garnies^[40]. Они обитали там уже полгода и абсолютно ничего не знали о мадемуазель Райс, да, собственно, и о прочих своих соседях тоже. Все их жильцы – люди самого высокого положения, заверили они Эдну. Та не стала задерживаться, чтобы обсудить с мадам Пупонн классовые различия, а поспешила в соседнюю бакалейную лавку, уверенная в том, что мадемуазель оставила ее хозяину свой новый адрес.

Лавочник сообщил явившейся с расспросами посетительнице, что знает мадемуазель Райс намного лучше, чем ему хотелось бы. А по правде говоря, и знать ничего не хочет ни о ее обстоятельствах, ни о ней – самой неприятной и непопулярной женщине, когда-либо жившей на Бьенвиль-стрит. Он возблагодарил небеса за то, что мадемуазель Райс покинула округу, и столь же благодарен им за то, что не имеет понятия, куда она переселилась.

Как только возникли эти непредвиденные препятствия, желание миссис Понтелье увидеть мадемуазель Райс возросло вдесятеро. Она гадала, кто мог бы предоставить искомые сведения, как вдруг ее осенило, что ей наверняка поможет мадам Лебрен. Эдна знала, что справляться у мадам Ратиньоль, которая находилась с музыкантшей в весьма прохладных отношениях и предпочитала ничего о ней не знать, бесполезно. Однажды Адель прошлась насчет мадемуазель Райс почти с той же резкостью, что и бакалейщик.

Эдне было известно, что мадам Лебрен уже вернулась в город, поскольку была середина ноября. Был ей известен и адрес Лебренов: Шартр-стрит.

Их дом с железными решетками перед дверью и на нижних окнах внешним обликом напоминал тюрьму. Решетки были пережитком старого régime^[41], и никому никогда не приходило в голову их снять. Сбоку к дому примыкала высокая стена, огораживавшая сад. Калитка и входная дверь были заперты. Эдна позвонила в колокольчик у садовой калитки и стала ожидать на тротуаре, когда ее впустят.

Ей открыл Виктор. У него за спиной маячила чернокожая женщина, вытиравшая руки о передник. Прежде чем увидеть этих двоих, Эдна услышала их перепалку: женщина – неслыханное дело! – отстаивала право на выполнение своих обязанностей, в которые входило и отпирание входной двери.

Виктор был удивлен и обрадован, увидев миссис Понтелье, и не пытался этого скрыть. Это был миловидный темнобровый девятнадцатилетний юноша, очень похожий на мать, но намного превосходивший ее импульсивностью. Он велел чернокожей служанке немедленно пойти и сообщить мадам Лебрен, что ее желает видеть миссис Понтелье. Женщина пробурчала, что отказывается от одних обязанностей, раз уж ей не позволяют выполнять другие, и вернулась к прерванному занятию – прополке сада. После этого Виктор сделал ей выговор в виде залпа оскорблений, столь торопливых и бессвязных, что Эдна не разобрала их. Как бы то ни было, выговор оказался убедительным, ибо служанка бросила тяпку и с ворчанием потащилась в дом.

Эдна входить не пожелала. На боковой веранде, где стояли стулья, плетеный шезлонг и маленький столик, царила благодать. Женщина села, ибо устала после долгой прогулки, и начала тихонько покачиваться, разглаживая складки своего шелкового зонтика. Виктор придвинул к ней свой стул. Юноша сразу же объяснил, что оскорбительное поведение чернокожей служанки вызвано ее дурной вышколенностью, поскольку он еще не успел взять дело в свои руки. Виктор приехал с острова лишь накануне утром и рассчитывал на следующий день вернуться обратно. Он проводил на Гранд-Айле всю зиму, жил там, поддерживая в пансионе порядок и готовя его к летнему приему гостей.

Однако мужчине порой необходим отдых, сообщил Виктор миссис Понтелье, а посему он время от времени подыскивает предлог, чтобы наведаться в город. Но боже, что было накануне вечером! Юноша не хотел, чтобы об этом узнала мать, а потому перешел на шепот. Воспоминания заставили его сиять как медный грош. Конечно, он и помыслить не мог о том, чтобы откровенно поведать миссис Понтелье обо всем случившемся: она ведь женщина и не поймет таких вещей. Однако все началось с того, что какая-то девушка стала глядеть на него и улыбаться сквозь ставни, когда он проходил мимо. О, какая она была красавица! Разумеется, он улыбнулся в ответ, подошел и заговорил с нею. Миссис Понтелье его совсем не знает, если полагает, что он из тех, кто упустит подобную возможность. Юноша невольно позабавил Эдну. Должно быть, в ее взгляде засквозил какой-то интерес или любопытство. Язык у мальчишки развязался, и через некоторое время миссис Понтелье, возможно, обнаружила бы, что ее потчуют цветистыми россказнями, не появись на веранде мадам Лебрен.

Эта дама, по своему летнему обыкновению, все еще носила белое. Взгляд ее излучал чрезвычайное радушие. Не заглянет ли миссис Понтелье в дом? Не желает ли отведать чего-нибудь? Почему она не заходила раньше? Как поживают дорогой мистер Понтелье и милые детки? Может ли миссис Понтелье припомнить такой теплый ноябрь?

Виктор подошел и опустился на плетеный шезлонг позади стула матери, откуда ему было хорошо видно лицо Эдны. Еще во время беседы с ней он взял у нее из рук зонтик и теперь, лежа на спине, раскрыл его и крутил у себя над головой. Мадам Лебрен начала жаловаться, что возвращаться в город было та́к грустно, что нынче она видит та́к мало людей, что даже Виктору, когда он приезжает с острова на день или два, есть чем заняться и заполнить досуг. Тут юноша скорчил гримасу и озорно подмигнул Эдне, а она почему-то почувствовала себя сообщницей преступления и постаралась принять суровый и осуждающий вид.

От Робера пришло всего два послания, и из них мало что можно почерпнуть, сообщили ей. Виктор, когда мать попросила его принести письма, заявил, что они вовсе не стоят того, чтобы за ними ходить. Он и так помнил их содержание, которое, надо сказать, будучи подвергнуто проверке, отбарабанил весьма гладко.

Одно письмо было написано в Веракрусе, другое – в Мехико. Робер встретился с Монтелем, который сделал все возможное для продвижения Робера по службе. Пока что финансовое положение молодого человека по сравнению с тем, какое было у него в Новом Орлеане, не улучшилось, но перспективы, безусловно, были весьма заманчивы. Он описывал Мехико, здания, людей и их обычаи, условия жизни, которые там обнаружил. Передавал приветы родным. Вложил в конверт чек для матери и выразил надежду, что она будет с любовью вспоминать о нем в беседах со всеми его друзьями. Таково было примерное содержание обоих писем. Эдна сочла, что, будь у Робера для нее сообщение, его бы ей передали. Ею снова начало овладевать угнетенное состояние духа, в котором она ушла из дому, и ей вспомнилось, что она хотела разыскать мадемуазель Райс.

Мадам Лебрен знала, где живет мадемуазель Райс. Она дала Эдне адрес, сожалея, что та не согласилась провести остаток дня у нее, а визит мадемуазель Райс нанести в какое-нибудь другое время. Дело было уже к вечеру.

Виктор проводил Эдну до улицы, раскрыл ее зонтик и держал его над ней, пока вел к трамваю. Юноша умолял миссис Понтелье не забывать, что его сегодняшние откровения были строго конфиденциальны. Эдна рассмеялась и немного подразнила его, слишком поздно вспомнив, что ей следует сохранять достоинство и сдержанность.

– Как хороша была сегодня миссис Понтелье! – сказала мадам Лебрен сыну.

– Обворожительна! – согласился Виктор. – Атмосфера города пошла ей на пользу. Словно совсем другая женщина.

XXI

Кое-кто утверждал, что мадемуазель Райс всегда выбирает квартиры под самой крышей с той целью, чтобы ее не беспокоили попрошайки, бродячие торговцы и визитеры. В ее маленькой гостиной было множество окон. По большей части грязных, но зато почти всегда распахнутых настежь, так что это не имело особого значения. Зачастую они впускали в комнату немало дыма и копоти, но вместе с тем много света и воздуха. Из окон виднелся изгиб реки, мачты судов и большие трубы миссисипских пароходов. Все помещение гостиной заполнял собой великолепный рояль. В соседней комнате мадемуазель Райс спала, а в третьей, и последней, стояла бензиновая плита, на которой она стряпала, когда не хотела спускаться в ближайший ресторанчик. Там же она и ела, держа все столовые принадлежности в старинном буфете, измаранном и обшарпанном за те сто лет, что им пользовались.

Деликатно постучав в дверь гостиной мадемуазель Райс и войдя, Эдна обнаружила, что та стоит у окна и то ли штопает, то ли латает старую прюнелевую гетру. Увидев миссис Понтелье, маленькая музыкантша громко рассмеялась. Смех ее сопровождался конвульсивными подергиваниями лица и всех мышц тела. В предвечернем свете мадемуазель Райс казалась поразительно некрасивой. Она по-прежнему носила выцветшие кружева и искусственный букетик фиалок в волосах.

– Итак, вы наконец-то вспомнили обо мне, – произнесла мадемуазель. – Я говорила себе: «Ба! Она никогда не придет».

– Вам хотелось, чтобы я пришла? – с улыбкой поинтересовалась Эдна.