– Купальская ночь щедра – я тебе травок соберу, – ворожея попыталась перевести разговор в иное русло.

– Себе собери. Даю тебе остаток дня да ночь на размышления. Ну, а опосля не серчай, – старуха смолкла. И, по всему видать, надолго.

* * *

Милава спешила прочь от горбатой хаты, глубоко вдыхая свежий воздух. Как же быть? Как убедить бабку селянам зла не творить? Как черную силу отвадить да помочь Кукобе спокойно в Навье отойти? Слишком мало опыта у молоденькой ворожеи – не успела мать всему научить.

Подворье и крыльцо хаты старосты пустовали. Ворожея немного потопталась, робея, а потом все ж постучала. Тяжелая дубовая дверь распахнулась, но Милаве не удалось рассмотреть ни уголка сеней – проем загородила Услада. Воинственный вид говорил, что та не намерена принимать гостью такого рода. Даже пестрая намитка угрожающе съехала на лоб.

– Мне б дядьку Череду… – стушевалась ворожея.

– А лукошка с самоцветами тебе не подать? – прошипела дочка старосты. Милава невольно отступила.

– Шла б ты прочь с нашей деревни подобру-поздорову. Да бабку б свою с собой прихватила!

Дубовая охранительница захлопнулась. Но ворожея все еще переминалась с ноги на ногу у дома старосты. Ей во что бы то ни стало надобно было увидеть Череду. Как же тот молодец?

– Ты не серчай на нее, красавица.

Милава обернулась – мимо шла пожилая женщина.

– Услада – девка с норовом, но отходчивая. Уже назавтра об обиде запамятует. Передержанная, оттого и нервная чуток.

– Да я не серчаю. Мне старосту позарез видеть надобно.

– А я его только что у кузнеца встретила. Он там Цвета, сына мастера, костерит. Болван, снова коней абы как подковал. Цельный обоз с товаром для Рогачева промеж леса и топи стал. Ведаешь, где хата кузнеца?

– В самой середке деревни? – припомнила девица.

– Верно. А ты сама чьих будешь?

– Я – Милава, внучка Кукобы.

Пожилая женщина вмиг изменилась в лице. И, больше не говоря ни слова, повернулась и заспешила прочь. Добравшись до крыльца ближайшей хаты, она с молодецкой удалью юркнула внутрь, плотно затворив за собой дверь.

Милава пожала плечами и побрела в указанную сторону, где наводил порядок староста. Память быстро помогла найти хозяйство мастера. Оно тоже не сильно изменилось – только хату местами подлатали да кузницу расширили. Как раз подле мастерской и вели жаркий спор трое мужиков, среди которых самое живое участие принимал Череда. Он на чем свет стоит ругал бестолкового мастера. Пунцовый, аки маков цвет, рыжий молодец в кожаном фартуке изучал свои сапоги. Мужик постарше с такими ж солнечными волосами и бородой (видать, батька молодого мастера) махал кулаком перед опущенным носом сына.

Ворожея подошла ближе, но влезать в разговор не посмела. Цвет перевел кончик своего носа с сапог на Милаву. Мужики, заприметив, что краснота лица повинного утратила былую выразительность, тоже переключились на девицу. Рыжие взирали с любопытством, староста – мрачно. Уже и не верилось, что на этом угрюмом лице может цвести светлая улыбка.

– Дядька Череда, пойдем, покажу тебе то место, – замялась Милава.

Староста нахмурился еще боле и обратился к мужикам:

– Я скоро вернусь. А ты, зараза этакая, что б к вечеру все исправил!

Молодой кузнец снова вспыхнул и, подталкиваемый батькиной руганью, скрылся в мастерской.

– Давай отойдем. Не для чужих ушей наш разговор.

Староста хотел было подхватить Милаву под локоть и уже даже поднял руку, но тут же опустил.

Когда они укрылись под сенью раскидистой ивы, Череда взял слово:

– Алесь вернулся… Я-а-а… М-м-м… Понимаешь, Милава… Алесь – мой единственный сын, мой преемник. Он рассказал обо всем, что случилось в лесу, о той девице и тебе. Он признался, что чуть не совершил злодеяние. Повинился во всем. Нечистик его попутал. Я его простил, хотя и наказал. С девицей ведь той все добре?

– Так, но…

– Погоди, Милава. У кого за пазухой провинностей нет? Юн он еще, глуп. На поводу страстей пошел. Ты не серчай на него.

– А как же Воста? Та девица?

– А что девица? – Череда виновато улыбнулся.

– Но ведь он же ее малость не убил!

– Ну, она ж жива… – порозовел староста. – Подалась куда-то…

– Она на постоялом дворе.

– Вона что. – На лбу Череды пролегли морщины. – Тем лучше. С девицей мы все мирно порешим. Ты только помалкивай, не выноси на суд людской…

– Ладно, дядька, но только если Воста согласие даст.

– Даст.

Милава вовсе не была так уверена.

Череда постарался направить разговор по иной тропе:

– Ну, а как там бабка твоя?

– Помирает, – только и нашлась что ответить ворожея.

Что еще можно было поведать? О черной силе? О страшном наказании для всего села в случае неповиновения?

– Подсобить чем могу?

– Нет, дядька. Ничем ты мне тут не поможешь, – обреченно вздохнула Милава.

– Ну-ну, будет тебе. Не расстраивайся: всему свой черед. Старики должны помирать, дорогу молодым уступать – такова природа. Да ты б отвлеклась. С девицами нашими погадала б – Купалье как-никак. Авось папарать-цвет сыщешь, тогда и все старые беды тебя покинут, а новые стороной обходить станут.

– Ладно, дядька Череда, пойду я.

– Ты, если что, не стесняйся – проси подмоги.

– Благодарствую.

Ворожея решила не возвращаться к бабке до самого утра – убедить ведьмарку не удастся, надобно к богам обратиться, попросить, чтобы те оградили деревню от напасти. Она углубилась в лес. Удрученная невеселыми думами, Милава сыскала древнее капище. Могучие идолы высились над лесом и обещали даровать свою опеку тому, кто, следуя традициям, уважит богов подношением.

Милава выудила из мешка медный кинжал и уложила на валуны, распалила костер, бросила в него щедрую жменю ритуального порошка и, запев негромкую молитву, принялась танцевать. Она кружилась и притопывала так, как делала ее мать, а до того сотни предков. Дым очищал сердце и душу, вытесняя все ненужное, все пустое. И лишь когда в разуме осталась только одна, самая важная мысль, острое лезвие рассекло ладонь. Сложенная лодочкой кисть наполнилась до краев – и девица выплеснула набежавшую руду на жертвенный камень. Гортанным воем заполнился лес на множество саженей вокруг, костер разбух подобно гигантской розе. Боги приняли подношение.

* * *

– Гляди, гляди, что вытворяет! Видать, самая что ни на есть ведьмарка, – прошептала темноволосая девица с огромными оттопыренными ушами.

– Ишь, как скачет. Да и где это видано – с пустыми руками к богам идти? – едва слышно возмутилась ее подружка, с волосами, точно злато, и длинным носом-морковиной.

– Точно ведьмарка! Гляди, гляди, у нее там, кажись, нож лежит.

– Да, он самый! – Нос-морковина на миг высунулся и снова схоронился за валуном.

– Ведьмарки, если хотят чего от богов получить, свою кровь на камни проливают!

– Гляди, ладонь порезала! Пойдем отсюда, покуда она нас не приметила. Не то какой пакости нашлет – и до хат не поспеем добраться.

– Пойдем, – согласилась темноволосая краса. – Надобно все старосте рассказать!

– Лучше кажному, кого встретим!

– И то верно!

Девицы выскользнули из укрытия и, пригнувшись, поспешили к деревне.

* * *

Милава оторвала лоскут от нижней юбки и перевязала ноющую ладонь. Боги согласились помочь. Дышать стало легче. Медный кинжал еще не поспел лечь на дно мешка, а ворожея уже принялась за новое дело – надобно было сыскать кой-каких травок-стражей, сварить зелье да окропить каждую хату в деревне. Тогда наверняка бабкины черные силы до людей не доползут.

Добре, что нынче Купалье – вся молодежь по лесам да рекам разбредется. Кому ж не захочется папарать-цвет сыскать да в грядущее хоть одним глазком заглянуть? Вот и добре. А Милаве тем часом никто не помешает исполнить охранительный ритуал.

Солнце было на полпути в Навье, когда она отщипнула последнюю травинку. Лес наполнился дивными и необычными звуками, что не принадлежали ни зверю, ни птице. Шаловливый ветерок мазнул нос дурманными ароматами, а слух – эхом голосов. Никак простоволосые девицы затянули песни, выплетая короны из цветов. Скоро-скоро разгорится яркое очистительное пламя. Скоро-скоро понесет волна венки к берегам суженых. Скоро-скоро сахарные уста оросят горячие поцелуи, а спелые грудки стиснут молодецкие ладони. А ворожея тем часом сможет подступиться к каждому подворью.

Милава неслышно брела к деревне, обходила ели, огибала болотца…

Откуда-то донесся жуткий вой, сменившийся не менее жуткими короткими рыками. Волк в капкан угодил? Милава поспешила на звуки. Рычание становилось все громче. Она развела в стороны густые ветки – последнюю преграду – и обомлела. На земле валялся старый кузнец и бился в агонии. Его тело скручивало, суставы выворачивало. Мужик то стонал по-человечьи, то выл да рычал по-звериному. Его руки и лицо обрастали рыжей шерстью. Нос, рот, подбородок вытягивались. Волколак! Милава подалась назад и притаилась в кустах. Неужто темный? Тут бы с бабкой-ведьмаркой сдюжить, так еще и этот нечистик. Ну да ничего, боги подсобят. Ворожея присела, черпнула землицы и стала втирать в кожу, чтоб человечий запах отбить. Ведь всем ведомо, что нюх у волколака поострей волчьего будет, а к нему ведь разум человечий прилагается. Затем, ступая как можно тише, поспешила к деревне, не дожидаясь полного обращения кузнеца.

Ночь подкрадывалась к деревне со всех сторон. И хотя макушки сосен покуда купались в уходящем багрянце, стволы уже тонули в сумеречной слепоте. Село опустело. Хаты сомкнули веки-ставни. Тишину не разбивал даже псовий лай. Видать, весь люд подался Купалье праздновать. Вот и добре. Вот и ладно. Милава развернула крынку с пахучим варевом и принялась окроплять им ближние к лесу подворья:

– Буйные ветры, унесите чары злые в леса дремучие, в степи широкие, в горы высокие. Воды скорые, воды тихие, утопите чары черные в глубине своей непроглядной…

Солнце уже перенеслось в Навье, а луна вскарабкалась на середку неба, когда ворожее осталось оградить только хаты, выстроившиеся на главной улице. Милава огляделась, но так и не узрев ни одной живой души, снова черпнула охранительного отвара и брызнула на очередную избу:

– Солнце красное, солнце ясное, спали нечистивые помыслы в огне своем жгучем. Луна круглая, луна бледная, охлади лукавые помыслы лучом своим блеклым…

А вот и дивное подворье старосты. Ворожея прислушалась – изба погрузилась в сон.

– Чары злобные, чары черные, слова лихие, помыслы дурные, взгляды косые, уйдите прочь от деревни, от селян местных. Да будет так не на день, а до веку…

Хлопнула дверь. На крыльце появилась Услада.

– Ах ты мерзость нечестивая! Я ведала, что ты снова к нам сунешься! – ядовито зашипела она, с трудом заставляя себя держать светец ровно. – Что, не удалось брата моего в лесу порешить, так ты решила его тут добить?!

– Нет, ты все не так поняла, – попыталась объясниться Милава. Надо ж, тут-то хат всего ничего осталось. – Наоборот, я хотела…

– Я вижу, чего ты хотела! – Взбешенная Услада ткнула толстым пальцем в крынку с зельем да в замазанное землицей лицо ворожеи. – Пришла всю деревню заместо своей бабки извести?! Да только не мысли, я тебя не страшусь. И у здешнего люда найдутся средства супротив такой нечисти, как ты!

Налитая дочка старосты сжала амулет, что болтался на ее полной шее.

– А ну, прочь пошла! И не смей впредь подступаться к нашим воротам!

Милава не стала спорить. Бесполезно помогать людям, коли они того не желают. Ни слова не произнеся, она отвернулась от Услады и побрела в сторону бабкиной хаты. По пути ворожее посчастливилось заговорить еще пару домов.