Ник

Я увидел ее на подходе к школе. В черной кожанке и голубых джинсах, она не шла, летела сквозь вальс белых хлопьев, спускающихся с небес. Волосы прятались под кепкой, а глаза были похожи на небо после шторма. Неужели плакала? Наверняка кто-то обидел. Вот бы взгреть того, кто ее расстроил.

Пока я размышлял, девчонка скрылась в дверях школы, а из-за угла вырулил Карпов. Он шел, глядя в телефон, и никого не замечал вокруг, запнулся, чуть не врезался в такую же поглощенную телефоном женщину, чуть не выронил свой, поймав его в воздухе за пару секунд до падения на асфальт. Надо сваливать, пока он меня не заметил. До урока еще двадцать минут, пережду на третьем этаже, вряд ли Серега вздумает меня там искать.

На третьем этаже я уверенно двинулся в сторону туалета. Где еще провести оставшиеся минуты, как не там? Кто-то схватил меня за руку и больно дернул к окну. Заслонив нас газетой, Ника делала вид что читает, рядом с ней лежали кожанка, кепка и джинсовый рюкзак, весь увешанный значками. Девчонка жевала жвачку и болтала ногами. Краснота вокруг глаз еще не прошла.

– Газета «Мой город – Кострома»? – только и сумел удивленно проговорить я.

– Тише, – не поднимая глаз, ответила девчонка. – Если не хочешь, чтоб нас запалили однокласснички, молчи.

Я не хотел.

От нее пахло клубничной жвачкой. Волосы спадали на лицо, закрывая ее от слоняющихся школьников. Ну и пресса отлично выполняла роль щита. Мне не очень удобно было стоять столбом за газетой, поэтому я положил рюкзак на подоконник и залез к однокласснице на окно.

– Как… э-э, дела, Вероника?

Отличное начало, чтоб ни с кем не подружиться.

Ника проткнула меня взглядом и ничего не ответила. Только газетой зашуршала громче, перелистывая страницы. Здесь были только я и она, отгороженные от других людей огромными шуршащими листами, пахнущими типографской краской.

– Мы за кем-то следим? – спросил я, выглядывая из-за газетных полос. – Чувствую себя детективом из советских фильмов.

– Нет, мы ищем путешественников во времени.

Фраза была сказана с сарказмом. Ника не отрывала взгляд от объявлений. Я даже заподозрил, что где-то там, на страницах, проделана дырка, в которую она за кем-то следит. Не читает же она в самом деле?

– А ты чего на урок не идешь?

– А ты?

– А ты?

– А тебя затыкали коты.

– А тебя собаки!

– Ой, все, иди куда шел.

Ника сложила газету. В глазах блеснуло разочарование. Что-то с ней было не так. Я самым проникновенным голосом спросил:

– Вера…ника, домашку, что ли, не сделала? Хочешь, дам списать?

Ника фыркнула и закатила глаза:

– Еще раз назовешь меня так, я тебе руку сломаю.

– Упс. Это будет эпично.

Прозвенел звонок, ошалелые школьники ломанулись в кабинеты. Коридор опустел, мы остались вдвоем. Сердце отстукивало ритм в ушах.

– Если захочешь рассказать, что случилось, я… Не уверен, что смогу помочь, но хотя бы… может…

Мой голос звучал громко в тишине, и я постарался снизить его к концу невнятного предложения. Уголки губ у Ники дрогнули и опустились в трогательно-обиженной мине. Чуть выдержав паузу, Ника сказала:

– Я тут в туалете занятный разговор подслушала. У Камбалы Ивановны резинки вчера в сумке нашли и засняли. Ролик видел?

Я понимал, что она нарочно переменила тему, но не чувствовал, что могу и хочу настаивать на душевном разговоре. Я бы лучше провалился на второй этаж сразу (желательно) в кабинет литературы.

– Нет. Не видел. Резинки… Для волос?

– Ой, ну конечно для волос, у преподши в сумке! Для чего ж еще. И на этом дело не кончится, уж поверь мне. Следующая физичка. Она из тех, кто орет на каждом углу: «У меня два высших образования, а вы еще в жизни ничего не добились!», зато перед родителями сама лебедь. – Ника сложила руки на груди и сделала умиленное личико. – «Ваши детки такие умненькие!» Слышал бы ты, как она орала, когда ей в прошлом году эти умненькие подложили резиновую какашку на стул. Как сирена.

Мы рассмеялись.

– Может, на урок все-таки пойдем? – спросил я и спрыгнул с окна. Подал ей руку. Ника схватила протянутую ладонь крепко, подалась вперед, дернулась, но прыгнуть не смогла. Я держал ее крепко обеими руками, тянул на себя, девчонка сидела словно приклеенная.

– Черт, все хуже, чем я думала, все-таки вляпалась.

– Что ж ты сразу не сказала?

– И что бы ты сделал?

– А ты?

Ника оглядела коридор.

– Уж явно не это, подержи-ка газету. – Всучив мне прессу, Ника поинтересовалась: – Смотреть будешь или отвернешься?

Я из вежливости повернулся к ней спиной. Трещала материя. Вжикнула молния. Ника долго кряхтела, пыхтела и возилась на подоконнике. Спрыгнула.

– Что ж, иногда физкультура очень кстати, – сказала она. – Поворачивайся уже.

На подоконнике сиротливо лежали свисающие вниз джинсы. Ника стояла в голубой блузке и черных шортах. Если не приглядываться, можно было даже подумать, что так и задумано.

– Еле дождалась, блин. Ну точно, суперклей.

– Ну и как тебя угораздило?

– Да так, есть одни, дебилоиды гиперболоида. Осталось последнее, подожди-ка.

Ника достала из рюкзака тетрадку, вырвала листок и написала:

«Я буду мстить, и мстя моя страшна».

– Что-нибудь добавишь? – спросила у меня, протянув ручку.

Я приписал: «Будешь плохо учиться, тебя тоже похитят инопланетяне». Ника хихикнула и добавила ниже: «Встретимся на Плутоне», достала булавку и приколола записку к джинсам.

Варя

Следы «Дота два»

Разбирательство шло почти два часа. Конечно же, вызвали в школу родителей. Мама перепугалась не на шутку. Отец выглядел спокойно, постукивая костяшками пальцев по столу директрисы.

– Я так и не понял, в чем вы обвиняете мою дочь?

– Ну как же! Вот! – Камбала трясла тетрадкой у родителя перед носом и вдруг разревелась. – Это что же, мне из-за этих блогеров из школы теперь увольняться?

Тоскливо звякнула крышечка на графине, из которого директриса налила полный стакан воды, воду передали русичке. Та, всхлипнув еще пару раз, жадно отхлебнула и, вскрикнув, выдала:

– Гнать! Гнать таких надо! Наснимают в блоги свои поганые. А мне теперь что же делать?

Я сидела на стуле, боясь поднять глаза и еле сдерживая слезы. Казалось, что они хлынут, как только я посмотрю на кого-нибудь. Я сидела сгорбившись, разглядывая узор линолеума, который причудливо сливался в неясные очертания из-за стоявших в глазах слез.

– Да-да, куда деваться нам, педагогам? – включилась директриса. – Учительницу, слышали, уволили за то, что дети увидели, как она выбирала себе белье? А другую за фото в купальнике. А тут такой скандал!

– Так, а дочь-то моя причем? – не выдержал отец.

– Вот! Выложили в Инстаграме обыск сумки учительницы и обнаружили там презервативы…

– Так это же хорошо! – воскликнул отец, – Хороший пример подаете подрастающему поколению!

– Это не мои! – взвизгнула Камбала, – Подкинули!

– Ой, да что ж вы так убиваетесь?

– Дискредитировать педагога легко, а как мне потом репутацию свою восстанавливать?

– Дочь-то моя тут причем? – теряя терпение, бухнул по столу отец.

– Вот, читайте, – Камбала швырнула на стол тетрадь. – «Кем я хочу быть, когда вырасту»: «известным и знаменитым блогером», «снимать пранки и вирусные сторис, писать прикольные посты…»

Все взгляды обратились ко мне. Мама охнула:

– Варь, это правда?

– Нет! В смысле, да. Я уже совсем запуталась.

Ком подкатил к горлу так быстро, что я разревелась. Я же думала, что получу пятерку за то, что выбираю сама, чем хочу заниматься, а не иду на поводу у взрослых.

Директриса заговорила мягко, но твердо, будто уговаривая.

– Мы просмотрели записи с камер наблюдения, отпираться не стоит. Да, камеры у нас стоят только в коридоре, но там все записано: кто входил в кабинет, кто выходил. Последними в кабинет входили вы с Донской. Что вы там делали? Похабщину эту снимали?

– А что, там разве не видно, кто снимал? – тихо спросила мама.

– Нет, не видно: профиль незаполненный, видео только одно, на видео только руки, сумка преподавателя и кабинет. Варя, полиция все равно найдет тех, кто это сделал. Если это вы с Вероникой, лучше сразу сознаться.

Я не могла ничего сказать. Меня возмущала сама постановка вопроса. А еще что все вышло вот так позорно. Что весь класс теперь обо мне подумает? Что Никита обо мне подумает? Что родители сейчас обо мне думают?

Я рассказала, что мы с Никой сочинение писали, а потом приходили его в стопку подложить. Идея о блогерстве возникла спонтанно, и никакого отношения к ролику не имеет, и все это сложилось случайно, хоть в это и сложно поверить. Где Ника сегодня, я не знаю, она трубку не берет.

Директриса грозилась поставить на учет в детской комнате полиции за такие глупые шутки, я рыдала и клялась, что не имею отношения к этому розыгрышу, что он не логичный и я бы не стала писать сочинение про блогера и тут же снимать ролик.

Домой мы с родителями ушли в совершенно разрозненных чувствах. Я звонила Нике несколько раз, но она так и не взяла трубку. Я написала смску: «Позвони, как только сможешь».

Родители шли притихшими. Я думала, что будет скандал, но мама обняла меня перед сном и сказала: «Не важно, кем ты станешь, когда вырастешь: врачом, космонавтом, водителем троллейбуса или даже… дворником. Главное, чтобы ты стала хорошим человеком».

Ник

Как быстро я предал все свои принципы, которые каждый день прописывал в блокноте:

«Никогда ни с кем не сближаться. Никогда ни с кем не дружить».

Прошла пара дней, а я думаю, как там Ника? Ищу ее в толпе. Она так и не пошла на уроки. Мы решили разделиться, чтобы не вваливаться на литературу вместе, а потом как закрутилось все, завертелось. Я оторопело глядел, как на моих глазах разворачивается самый нелепейший спектакль из всех, когда-либо виденных в жизни. Русичка утирала слезы, директриса поджимала губы, обсуждали какой-то нелепый ролик и двадцать упаковок презервативов. У Никиной подружки, забыл, как ее зовут, от слез лицо распухло. Сама Ника как сквозь землю провалилась, а то бы тоже стояла тут зареванная и красная. И чего к ним прицепились? В тот день в кабинете кого только не было после уроков. Я же помню! И девчонки наши там крутились, и кто-то пиццу приносил, и физрук, рассеянно оглядывающийся по сторонам, заглядывал. Ну ясно, что на физрука никто бы не подумал. После уроков за мной все-таки увязался Карпов. Мы шли от школы вроде как вместе и вроде как по отдельности. Он то отставал чуток, то догонял. Мы шли, оставляя следы на тонком снежном покрове. Мело, зима никак не хотела уходить, уступить время весне. Ветер свистел в ушах, а я, как назло, не надел шапку. Карпов что-то говорил, но я не слышал, что именно. Вырвался из своих мыслей где-то на середине карповского потока сознания.

– Я всегда мечтал о собаке, но родители ни за что не соглашались. Тут маму осенило: давай-ка, говорит, свозим нашего парня на жизнь настоящую поглядеть.

– Ну? – без всякого энтузиазма поддержал разговор я.

– Что ну? Вот и свозили. А в приюте знаешь сколько собак?

Я не знал, но и спрашивать не хотел. Видел, что Серега выжидает, и не хотел поддерживать его треп, может, он поймет, что мне неинтересно, и заткнется наконец?

– Ну, сколько? Как ты думаешь?

– Я вообще не думаю!

Серега не ожидал такой бурной реакции.

– Ладно, чего орать-то. Ну неинтересно тебе, так и скажи.

Он развернулся и пошел в обратную сторону. К школе. А я вдруг подумал, что он мог бы мне помочь. Зачем я его так грубо заткнул? Все равно мне не с кем больше посоветоваться: мама вечно на работе, отца у меня сроду не бывало. К бабушке с дедом с таким вопросом не пристанешь, да и живут они в другом городе, не звонить же из-за таких пустяков?

– Эй!

Он не обернулся.

– Серег! Забыл спросить у тебя кое-что!

Я догнал Карпова, нерешительно хлопнув по плечу.

– Че тебе?

Карпов смотрел сердито. Я даже на миг решил, что не скажу ему ничего, что зря я его позвал. Шел бы лучше домой да погуглил свой вопрос. Я готов был развернуться и убежать сломя голову, но Карпов ждал. Не трогался с места, ничего не говорил. Он стоял, сняв с плеча рюкзак, и просто ждал.

– Я не очень общительный человек. Все дело в… старой школе. Мне иногда кажется, что я никогда уже не смогу никому доверять… – Я вздохнул. – Если бы ты хотел подружиться с одним человеком… то… – Мне духу не хватало закончить предложение.

– То я бы подружился, – закончил за меня Серега.

– Как?

Карпов смотрел на меня недоверчиво. Зря я его остановил. Нет от него никакого толку.

– Ну не знаю, сходил бы вместе с этим человеком куда-нибудь. Туда, где было бы обоим интересно.

– А как понять, где ей интересно?

Я понял, что проговорился, слишком поздно. Серега широко улыбнулся и, заговорщицки подмигнув, ответил:

– Спросить. Если у нее боишься, то у ее подружки спроси. Путь к сердцу девчонки лежит через ее подружку.

Вечером я долго сидел на кухне один, мама сегодня на дежурстве в больнице, поэтому никто не мог меня загнать спать пораньше. Соседи сверху снова орали, выясняли отношения. Какая-то женщина визжала, слышались звуки сдвигания мебели, мужской бас.

Про подружку Карпов прав, но если я к самой Нике не представляю, как с расспросами подойти, то к ее подружке и подавно. Да и вообще дурацкая это идея! Дурацкая. Мне бежать от нее надо без оглядки, я же сам решил: «Никогда ни с кем не дружить, никогда ни с кем не сближаться». Я взял несколько альбомных листов и уселся писать: «Никогда ни с кем не дружить». Я исписал штук двадцать, пока не устал. Руку ломило. Весь пол вокруг был усеян скомканными исписанными листами. Я собрал бумагу, разодрал в клочки и засунул в пакет, вспомнил про выброшенный вчера салат и бутерброды: если они там еще немного полежат, будут вонять. Заскочил на кухню и собрал под раковиной мусор, сунул ноги в старые разношенные кроссы и вышел на площадку. Двери наверху открылись. Женский голос орал:

– Не нужен он мне, поняла?!

Мимо меня пронеслась девчонка, чуть не сбив с ног. А сверху ей вдогонку пролетел джинсовый рюкзак со значками.

– И вещи свои вонючие забери! Чтоб ноги твоей здесь больше не было!

Хлопнула входная дверь подъезда. Я поднял рюкзак. До боли знакомый джинсовый рюкзак, увешанный значками.

Я припустил быстрее, вдруг удастся догнать, если девчонка недалеко ушла. На крыльце стояла Ника и плакала.