Ник

Люди обманывают мои ожидания. Новичок, с которым я познакомился на первом же уроке, только сначала показался нелюдимым. Спустя десять минут, как мы познакомились, пацан разговорился, сообщив, что его зовут Серега. Он не пользовался популярностью в классе и обрадовался, что с ним сел хоть кто-нибудь, потому что все остальные его не слишком привечали.

– Класс-то хороший. Беспроблемный. Дураков и борзых нет, но и с распростертыми объятиями никто не кидается, – рассказывал мне сосед по парте.

Меня это вполне устроило. Не хочу ни с кем сближаться, от этих мнимых друзей мне легче не станет, а у них будет шанс втереться в доверие и потом ударить. Сильнее всего бьют близкие люди, и в тот самый момент, когда от них не ждешь. Предательство друзей – самое страшное, что может случиться в жизни. «Больше никогда не заводи друзей».

Эту фразу я записал уже раз сто, не меньше, но каждый день напоминал себе о ней, записывая снова и снова.

На перемене, пробегая мимо меня, одна девчонка наступила на ногу. Я чуть не взвыл от каблука, вонзившегося в пальцы. Ботинок, конечно, спас положение, сиди я тут с голыми ногами, пришлось бы ехать на скорой с переломом. А эта дура только глазами похлопала, ухмыльнулась и гордо удалилась. Сидела потом в стайке таких же разряженных тупиц и глазами стреляла в мою сторону.

– Слушай, – сказал Серега на перемене между четвертым и пятым уроком, – может, и домашку будем вместе делать?

Я кисло улыбнулся и сказал, что сегодня не получится, очень болит живот, не заразить бы Серегу ротавирусом.

– Ну, если у тебя эта хрень, то я уже заразился, – оптимистично возразил он. – Может, в столовку сходим? Поешь, и все пройдет.

По опыту столовки старой школы этот поход не сулил мне ничего хорошего. Столовский чай пах тухлыми тряпками, а вилки и ложки я бы без перчаток лучше не трогал. Помню, как одна девчонка заявила поварам, что нашла в рисе гвоздь, ей ответили: «Что ж нам теперь, из-за тебя всю крупу перебирать?» Ее подружки шутили, что в рисе просто оказалось слишком много железа, а подрастающему организму оно ох как нужно.

– Серег, без обид, я не очень компанейский парень, – попытался отбиться от назревающей дружбы я.

Серега вроде все понял и даже отстал, следующие два урока прошли в напряженном молчании, но после очередного звонка он как ни в чем не бывало сказал:

– Поможешь мне с уравнениями? А то я в них не секу…

Так и хотелось сказать: «Я свою позицию уже обозначил, если кто-то не понял, я не виноват», но язык не повернулся, особенно глядя в несчастные глаза Карпова.

После уроков я немного побродил по новой школе. От нечего делать уселся на окне возле туалета. В класс, в котором мы занимались на первом уроке, то и дело кто-то заходил. Девчонка, что наступила мне на ногу, тоже крутилась неподалеку, а потом куда-то делась. Ее я сразу приметил: короткая модная стрижка, серая толстовка с Наруто из второго сезона и короткая джинсовая юбка. Вся из себя «фефочка», как говорит мама. Как правило, с такими, кроме как о модных шмотках и школьных сплетнях, говорить больше не о чем.

Она возникла из ниоткуда, вот шли мимо только два парня, я моргнул, и тут она.

– Давно за мной следишь?

– Э-э-э… что?

– Ой, да ладно, я так и поняла, что жутко нравлюсь тебе, так уж и быть, можешь проводить меня сегодня домой.

От такого поворота событий я невольно опешил. Я слышал, что наглость города берет, но не ожидал, что так стремительно.

– Прости, не помню, как тебя зовут…

– Даша. Даша Беркович.

Она улыбалась так мило, и так плотоядно, что я растерялся. Убить час на выслушивание Дашиных новостей о школе и классе, или того хуже, на еще более пустой треп, совершенно не хотелось. Уж лучше с Карповым домашку делать. Хотя нет. Здесь ничего лучше нет.

Я сообщил, что страшно тороплюсь домой, потому что мама заболела и кот… давно не ел.

Я спрыгнул с окна и чуть не напоролся на Карпова, задумчиво плетущегося по коридору, резко развернулся и бросился бежать.

Что ж, первый день прошел неплохо. Именно поэтому я сидел в чужой раздевалке и ждал, когда мои одноклассники уйдут домой, чтоб за мной никто из них не увязался.

Из коридора послышалось:

– Ник, ты идешь в столовую или нет? Я уже сдохла тебя ждать…

Вот прилипала…

Варя

Kara Kross «Блогинг»

– Ника, – протянула ему руку подруга.

– Ник, – ответил он и пожал ее узкую ладошку.

Они так еще стояли какое-то время, а потом рассмеялись:

– Ну и как нам с тобой существовать в одном классе? Нас же вечно путать будут?

– Придется тебе привыкать быть Вероникой, – встряла я и добавила самым елейным голосом, который только был в моем арсенале: – Ну что, Вероничка? Может, пойдем уже?

– Конечно, Варежка, пойдем, – уколола она в ответ. Знает ведь, что меня бомбит от этого прозвища. Настроение вмиг испортилось. Ника появилась в разгар нашего затянувшегося пробуравливания друг друга взглядами и мигом заполнила собой все пространство. – А ты правда летчиком решил стать? А я вот самолетов боюсь. А Варька вообще не знает, кем будет работать. В столовой, кстати, не обязательно есть, мы вот там все время чем-то интересным занимаемся.

Мне хотелось провалиться под землю. «Она специально, что ли? Вот зачем меня позорит? Ну я ей покажу еще!» Я свирепо разглядывала расписание, буквы расплывались.

– Что-то у меня нет настроения писать сочинения сейчас, – вяло отмахнулась я, сделав упор на слове «нет».

– Ну ты чего! Камбала же порвет, а потом мама…

– Камбала? Это кто? – спросил Никита, убрав за уши волосы, доходящие до середины скулы.

– Ну русичка, ты же видел, какое у нее лицо, глаза вечно выпучены, а рот открыт. И когда злится, она еще руками так смешно всплескивает, как плавниками. Кстати, ее вообще-то зовут Анна Амирановна, но между нами Камбала Ивановна. Только при ней не ляпни…

Я встряла в эту милую беседу, желая избавиться от Никиты, которого так пыталась удержать Ника. Сразу ведь видно, вон как перед ним расстилается.

– Я все равно не знаю, что писать.

– Ой, Варька, конечно, тот еще блогер, двух слов связать письменно не может, так и приходится ей все помогать…

– Ник, ты, по-моему, уже заговариваешься.

– А что такого-то?

– Ничего.

Зазвенел звонок прямо у нас над головами, разрывая мозги на части. Я дернула ее за руку и, сердито, развернувшись, потащила подругу в другую от столовой сторону и зашипела, как змея из «Гарри Поттера»:

– Не надо при чужих людях обо мне так говорить…

– Как?

– Не знаю, вот так… – Я передразнила, сильно коверкая слова, язвительным тоном: – «Варька у нас тот еще блохер».

Сердце колотилось так сильно в груди. Похоже, разволновалось не на шутку. Я осторожно оглянулась, Никита ушел. «Боюсь даже предположить, что он обо мне подумал».

– Ой, покраснела вся!

– Мало ли кто тут покраснел, – проворчала я. – Будешь помогать писать или нет?

– Ну, конечно, буду! А ты обещай, что будешь самым лучшим и расторопным помощником шеф-повара на кулинарном поединке!

– Торжественно клянусь.

Ника обняла меня за плечи и потащила в столовую.

– Ну что! Кем ты у нас там станешь, когда вырастешь? Литератором?

– Блогером, – буркнула я.

Мы писали минут сорок, не меньше, я уж хотела поставить точку, но подруга все продолжала и продолжала вещать, выдавая все новые и новые перлы. Моя любимая ручка в виде кошачьей лапки скрипела под рукой, старательно выводя буквы, я радовалась, следя за мыслью Ники, красной нитью, протянутой через все повествование. Как же здорово у нее получалось! Я вот так не могу, мысли мои путаются, и если я начну писать про какого-нибудь Чингачгука, то закончу обязательно рецептом морковно-яблочного пирога.

Ник

Мы все носим маски, носили до этого и будем носить после. И я сейчас не о масках от ковида. Я о других… Тех, которые мы надеваем для чужих людей. Невидимых, к которым я долго не мог привыкнуть.

Я много наблюдал за людьми. Вот, например, соседи. Ночью, лежа в кровати, я долго слушал, как сосед этажом выше орал на жену, обзывал ее последними словами, слышал звуки потасовки и звон разбитой посуды. Утром же он, чисто выбритый, аккуратно одетый и застегнутый на все пуговицы, излучал спокойствие и уверенность. В глазах читалось: «Вижу цель, не вижу препятствий». Кто он для других людей? Уважаемый коллега, приятный собеседник, верный друг, чей-то строгий, но справедливый начальник. А бабулька из первого подъезда? Брови мохнатые вразлет, на голове «блин» (мама так называет берет), в глазах вселенское зло, губы изогнуты в брезгливой мине. А сама гладит котиков и корм им выносит. И каждую собаку во дворе приветливо встречает, птиц кормит, ну не бабка, а ангел.

Размышляя, я готовил любимый мамин салат. Она часто хвасталась, что в ее рецепте есть секретный ингредиент, от которого обычная «Мимоза» становилась изысканнейшим блюдом. Никто из друзей семьи не мог угадать, отчего мамин салат такой нежный, а все дело в масле. Мама замораживала кусок сливочного масла в морозилке, а потом терла его на ошпаренный и остуженный лук.

Уложив салат слоями в глубокую миску, я поставил его на окно. Темно уже, в доме напротив свет в окошках, у кого-то мелькали картинки в телевизоре, кто-то до сих пор не разрядил елку, ничего, что март на улице, а кто-то явно развел огород на окне, о чем свидетельствовала насыщенно-розовая подсветка. Взгляд скользнул с окон дома напротив к подъездам, а от них к парковке, там возле фонаря стояли двое. Ветер развевал волосы женщины, и белая юбка ее колыхалась на ветру, как будто эта женщина не на земле стояла, а плыла на корабле. И все вокруг нее колыхалось и волновалось. «Как будто в бурях есть покой…»¹ – вспомнилась строчка из школьного стихотворения.

Я вернулся к холодильнику. Мама рассказывала, что в детстве очень любила бутерброды-кораблики. Причем они не выглядели как-то особенно, просто хлеб, масло, сыр. Почему они назывались корабликами? Я достал масло, медленно намазал его на хлеб. А потом вытащил квадратики сыра в индивидуальной упаковке, снял ее с одного кусочка, нанизал его на зубочистку, расправил и поставил этот парус на хлеб с маслом. Маслиной украсил. Будет толстенький моряк.

Скрипнул ключ в замочной скважине, а потом завозился, заскрежетал радостно. Я бросился встречать маму, наверняка ведь устала с работы.

Она пришла не одна. Пряча глаза, за ее спиной стоял мужик, он снял обувь и поставил ее возле обувницы, деликатно кашлянув. От неожиданности я попятился и врезался в дверной косяк. Мужик как мужик. Одет опрятно: из-под синего свитера виднелся светло-голубой воротник рубашки, на ногах джинсы и черные носки. На руке часы. И кольцо.

– Никитка, ты чего не спишь? – весело спросила мама.

– Так я… э-э-э, тебя ждал.

– Так вот ты какой, – сказал мужик и протянул руку. Пожал крепко, по-мужски. Похлопал меня по плечу, замялся, не зная, куда девать руки.

– Иди ложись, а мы на кухне посидим, нам есть о чем поговорить. – Мама потащила мужика на кухню, даже не объяснив, кто это и как его зовут.

Я демонстративно взял ведро под раковиной, решительно подошел к столу и сгреб все бутерброды и салат в мусорку.

– Ничего себе восстание пупсиков, – отметила мама, а потом, как бы извиняясь, сказала мужику: – Не обращай внимания, небольшой бунт на корабле.

Я хлопнул дверью своей комнаты и упал на кровать. Не покидало чувство, что я веду себя как истеричная девчонка, но что мне делать? Устраивать скандал еще более не по-мужски.

Я лежал один в темноте и долго не мог сомкнуть глаз. Во-первых, не верилось, что мать так легко забыла все, что с ней было совсем еще недавно: ревность, побои и совершенно дикие условия жизни в полной зависимости от другого человека; во-вторых, не верилось, что я ничего не сказал сейчас. Снова ничего не сказал и ничего не сделал. Как тогда. Но имею ли я право приказывать ей? Устроить скандал, выгнать этого человека, поставить ее перед выбором: или он, или я?

Черной дырой разрасталась в груди тревога. В нашем доме снова не пойми кто.

Варя

Пошлая Молли «Контракт»

Из кухни слышались голоса и доносился запах кофе с молоком. Родители говорили громко, мама, волнуясь, перебивала отца. Я прислушалась, пытаясь понять, о чем такой оживленный спор.

– Почему они слушают песни группы «Пошлая Молли»?

– А что там за песни?

– Ну… всякие пошлые…

– А почему мы в их возрасте слушали «Красную плесень»?

– В их возрасте?

– Ну… плюс-минус. И ведь выросли хорошими людьми.

– Плюс-минус.

Понятно. Родители решили послушать мой плей-лист². Я медленно сползла с кровати и просочилась в ванную комнату, включила воду потихоньку, чтобы родители не сразу заметили мое присутствие. Но дослушать разговор не удалось, он, видимо, сам собой сошел на нет. После чистки зубов и умывания я снова перетекла в свою комнату и долго копалась в шкафу, пытаясь найти хоть что-нибудь нормальное в своих шмотках, но все, что там находилось, жутко не нравилось. Все было старое и сто раз уже ношеное, и если раньше меня это ничуть не смущало, то теперь все изменилось. Как идти в школу в обносках, когда там он?

Раньше я бы сразу позвонила Нике, и она бы уж точно посоветовала что-нибудь или притащила что-то свое. Но сейчас звонить нельзя. Засмеет. Да и, похоже, он ей тоже очень понравился. Хотя… Она не раз говорила: «У нас вкусы разные». Конкурировать с Никой мне казалось глупым и совершенно бесполезным делом, оставалась надежда, что ее симпатия мне только показалась. Я восхищалась ее тонкими чертами лица, длинными густыми ресницами, словно наращенными. Восхищалась ее густыми русыми волосами. Хотя у меня самой были не менее густые светло-русые волосы до лопаток.

Толстовку с надписью Gamer отмела в сторону. Помню, Ника вроде бы говорила, что, если не знаешь, что надеть, выбери рубашку, топ и джинсы. Или платье? Нет! Только не платье, тогда точно все догадаются.

Однако же я плелась на уроки в черном платье в мелкий белый цветок и черных колготках. Правда, к нему отлично подходил чокер с буквой В, красиво и плотно прилегающий к шее. Хрустя сапогами по снегу, я предвкушала пятерку по литературе и тайно надеялась, что наряд сочтут уместным для такого случая, ведь мы с Никой вчера отлично потрудились.

На улице бушевала метель. Это только из окна выглядит загадочно и красиво, когда ты лежишь под одеялом и любуешься буйством природы в тепле и сухости. А когда пробираешься сквозь пургу в школу, то красота не так очевидна. С неба неслись огромные пушистые снежинки, забиваясь в нос, рот, слепя глаза. Лишь бы тушь не потекла. Зима, похоже, забыла, что она весна. По календарю уже второе марта, и совсем недавно все таяло и текло ручьями, сегодня же все изменилось.