Пока Диана с жадностью ест, Саша рассказывает нам план дальнейших действий. Завтра утром Игорь привозит девочку в отделение милиции Саши и рассказывает выдуманную историю. Игорь ездил в музыкальный магазин, он часто там бывает, по пути назад перед его машиной вдруг выскочила Диана. Игорь остановился, Диана умоляла его помочь ей, и тот помог. Пока они едут к ближайшему отделению милиции Диана рассказывает, что Паша, вероятно, забыл или обронил ключи, Диана их нашла и выбралась. Так как было уже поздно, Игорь решает отвезти девочку к себе домой и вызвать Сашу, что собственно и было сделано. Утром Диану передают под опеку милиции. Это все. Я же, найдя газетный сверток просто ушла из дома и больше не вернулась, в гараже я не была. Куда делась не ясно.

На дворе был 1997 год, лихие девяностые, коррупция, бандиты, правды не найдешь, все покупается и все продается. Были бы деньги. Или власть. У Саши была власть, всей этой истории поверят, а он станет главным в поимке серийного маньяка. Все остаются в выигрыше.

– Забери меня с собой, – тихо говорю я Игорю, пока Саша записывает показания Дианы. – Отвези меня в Москву, пожалуйста. Я больше не вернусь в ту квартиру.

– Хорошо, не переживай. Завтра мы уедем вместе. У тебя паспорт с собой?

– Да. Он у меня всегда с собой.

– Тебе может нужно забрать какие-то вещи?

– Нет, – меня передернуло, – мне не нужны вещи, к которым он прикасался.

Следующим утром я позвонила ректору домой, он был очень удивлен, звонить домой, да еще и в субботу утром! Я сказала, что мой отец очень болен, и что я уезжаю в Москву. Сказала, что не вернусь. Документы они мне позже прислали по почте.

До Москвы мы ехали почти молча. Я, то беззвучно плакала, то засыпала, то приходила в себя и кричала о том, что такого с людьми не случается, это какой-то кошмарный сон, это все неправда. Игорь молча слушал. Он меня спас. Он все за меня сделал.

– Я бесконечно тебе благодарна, – сказала я Игорю, когда тот остановил машину у моего подъезда.

– Я тебе позвоню, – сказал Игорь, целуя меня в лоб, – правда позвоню.

Я стояла перед дверью в отцовскую квартиру с одной сумочкой на плече. У меня даже не было сменных трусов. Я нажала на кнопку звонка.

– Вот так гости! – радостно сказал папа, пропуская меня в квартиру. – А почему ты не позвонила? Где багаж? Паша принесет? Пойду вниз, помогу ему.

Я поняла, что без объяснений не обойдется. Но как я ему такое расскажу? Я в миллионный раз за последние двое суток заплакала, и повисла на шее у отца. Он обнимал меня и ничего уже не спрашивал.

– Я одна. Нет Паши, и багажа тоже.

Спустя полчаса мы с папой сидели на кухне, он открывал бутылку виски, которую принес ему один студент за зачет. Папа был в шоке от услышанного.

– Ничего дочь, не переживай, все будет хорошо, – повторял папа.

Через несколько дней отец позвал меня к телевизору, Пашу показывали в новостях. Саша рассказывал о поимке серийного маньяка, которого искали вот уже двенадцать лет. На его счету одиннадцать девочек от двенадцати до пятнадцати лет. Каждую он держал в гараже, бил, насиловал, издевался, красил им ногти и стриг волосы, иногда делал макияж, ровно год, потом убивал, вырезая у них сердца. С каждой жертвы он собирал трофеи, вырывая клок волос.

Оказалось, что Паша женат, и у него трое детей. Трое! Он занимал высокую должность в своем институте (а мне говорил, что он всего-то младший специалист). Конечно, денег у него не было, подумала я, надо же делить на две семьи, платить за съемную квартиру, содержать троих детей, и еще кормить (а он делал это через день) своих пленниц. Когда мы с ним начали жить вместе у него в гараже уже сидела тринадцатилетняя девочка.

Я вспомнила, как впервые увидела Пашу, тогда мне казалось, что я знаю о нем больше, чем он сам знает о себе. Какая чушь! Любовь это самый жестокий и беспощадный обманщик.

– Зачем он вырезал у них сердца так и не признался, – сказал папа, – о тебе, слава богу, тоже ни слова не сказал.

– Я знаю, куда он девал сердца, – сказала я дрожащими губами, – одно из них он принес домой.

Я помню, как он пришел однажды вечером, был июль, мы недавно приехали в Питер, я еще не работала. Паша любил всякие потроха, и время от времени приносил их, а я готовила. Тогда он принес сердце, оно было разрезано на четыре части, сказал, что баранье. Я засомневалась, так как специфического запаха баранины я не почувствовала, а выветриться он еще не успел бы, сердце было еще теплым. Да и вообще было оно каким-то странным. Я сказала, что его обманули и сунули непонятно что. Паша сказал, что будет есть в любом случае.

Он сидел со мной на кухне, пока я готовила его, даже картошку почистил, чтобы быстрее было. Он не мог дождаться, когда же уже попробует блюдо. Получилось вкусно, подумала тогда я. А Паша был какой-то взволнованный, даже слегка краснел, как на первом свидании, глаза странно блестели. С каким же удовольствием он его ел! И я его тоже ела. В тот день после ужина у нас был такой секс, какого потом больше не было, и эрекция у него была такая, какой я еще не видела, и больше не увижу.

Я взялась руками за голову, меня шатало, мне казалось, что я сейчас упаду.

– Папа, он принес его домой, а я его готовила, тушила с картошкой и луком! Папа, я его ела!!!

Я чувствовала, как тошнота поднимается к горлу, я едва успела добежать до туалета, меня несколько раз вырвало. Папа уже на кухне капал в стакан корвалол. Он сунул мне стакан в дрожащую руку и помог выпить содержимое. Потом отвел в комнату и уложил на кровать.

– С чего ты взяла, что это было именно оно? – аккуратно спросил папа.

– Я просто знаю.

Я закрыла глаза и заснула. Папу я попросила больше ничего мне не рассказывать, если вдруг увидит. А он видел, по телевизору еще месяц не стихали новости. В газетах тоже. Ведь такая сенсация!

– Тебе звонил какой-то Игорь, – сказал папа, – я не стал тебя будить. Это тот парень, который привез тебя в Москву?

– Да. Что он сказал?

– Просил передать, чтобы ты перезвонила.

Вечером я лежала в объятиях Игоря в его московской квартире. Он жил один, у него была мать, но она жила на даче за Дмитровом и приезжала очень редко, и никогда без предупреждения. Наши отношения превратились во что-то непонятное. Он звонил, и я к нему ехала, или он приезжал ко мне, пока отец был на работе. Встречи были редкими, мы занимались сексом и почти не общались. Так прошло два месяца.

Потом он исчез. Я звонила, он не брал трубку. Я приезжала к нему домой, но он не открывал дверь, хотя я видела, что в его окнах горит свет. Однажды папа дал мне конверт, который был в почтовом ящике. В нем был листок, на нем одна фраза «прости, что сделал тебе больно». Точка.

– Вера, хватит унижаться, – однажды сказал мне папа.

Я ничего ему не ответила. Я и не замечала, что я действительно унижаюсь. Дальше некуда. Я готова была сделать все, лишь бы услышать его голос, просто увидеть его. Лишь бы он был. Я опять задыхалась без него.

Желудок мне будто в узел завязали, когда я поняла, что больше не увижу его. Я сидела на лавке возле его подъезда, и надо мной будто взрывались бомбы. Мой мир рухнул в тот момент. Он меня бросил. Эта фраза звенела в моей голове назойливой мухой. Он меня бросил! Смысл этой фразы для меня был (да и остается) несколько иной. Он оставил меня одну. Одну со своей бедой. Я опять осталась одна, и разбираться со всем придется самой.

Он был первым и единственным мужчиной в моей жизни, на которого я положилась. Которому я, не доверяющий никому, дикий забитый звереныш, доверяла. Я предоставила ему возможность распоряжаться моей жизнью. Я приняла бы любое его решение, даже самое безумное, потому что я ему доверяла от и до. Наконец появился в моей жизни человек, на которого я могу положиться, который может помочь мне, решить мои проблемы. Которому я позволила это сделать, помогать мне. Я завернула свою жизнь в розовое одеяльце и отдала ему. Не на временное хранение, навсегда отдала. А он меня бросил.

Однажды, уже в Москве, мы лежали в обнимку, он сказал тогда «я здесь, с тобой, и никуда не денусь». И делся. Зачем он это сказал? Видимо просто в тот момент так чувствовал, а о том, что будет после, и что означают для меня эти слова, он не подумал. Как я могу после этого кому-то доверять?

Чуть больше года я пролежала на кровати. Отец молча ждал несколько месяцев, потом пытался растормошить меня, выгнать прогуляться, даже может быть найти работу. Это пугало меня больше всего. Снова выйти в люди. Иногда, когда я выходила на улицу, я чувствовала себя привидением, меня как будто не существовало. Весь этот город пугал меня, в нем не было Игоря. Я снова чувствовала себя одной в целом мире.

Все внутри меня умерло. То, что я пережила за тот год, было самым страшным временем в моей жизни. Я умерла. И он для меня как будто умер. Не ушел, не уехал, а умер. Я была уверена на сто процентов, что больше никогда не увижу его. Это ли не смерть? Я чувствовала себя вдовой.

Я ничего не хотела, ничего не видела, ничего не слышала. Я просто лежала на кровати. Я похудела на одиннадцать килограммов (опять это число). Я лежала и плакала. Я ревела в голос от боли, каждая клеточка внутри меня взрывалась маленькой атомной бомбой, отравляя все вокруг. Папа прибегал ко мне в такие моменты, он ходил вокруг меня кругами, не зная, что делать, потом бежал на кухню и капал в стакан корвалол.

Мне хотелось умереть. Внутри я уже умерла, теперь мне хотелось умереть по-настоящему, чтобы меня положили в гроб и засыпали землей. Мне даже снилось это. Во сне я думала, что наконец-то этот кошмар прекратится. Но я просыпалась, а кошмар продолжался. Помню, мне придумались строчки:

 
огромная дыра в груди
и я валяюсь на полу
я сердце спрятала в карман
я больше никому его не покажу
 

Сейчас, спустя много лет, я иногда нащупываю его там, свое сердце в кармане. Больше я его никому не показывала.

Прошло наверно месяцев десять, я сидела на лавке в парке и кидала голубям крошки от засохшего хлеба. Мне было все так же невыносимо больно. У меня болело сердце, которого у меня внутри больше не было. Фантомные боли. Тогда я впервые задумалась о том, что со мной что-то не так. Ну невозможно столько страдать из-за несчастной любви! Так не бывает! Все живут дальше, так почему же я не могу? Прошло достаточно времени, сколько можно, в конце-то концов? Это ненормально.

Вчера я накинулась на отца за то, что он хотел кинуть в стиральную машинку одно полотенце, этим полотенцем вытирался Игорь, когда приходил ко мне домой. Это было его полотенце. Это был мой гвоздь, который остался после плаща. Когда я осознала это, то повалилась на пол и кричала, поджав колени к подбородку. Бедный папа. Он стоял в растерянности, а потом побежал на кухню и капал в стакан корвалол. Теперь у нас дома всегда было три большие бутылки корвалола. С запасом.

Спустя какое-то время я поняла, что я осталась одна. Что такое Я? Кто Я? Я не могла ответить на этот вопрос. Я была чем-то собирательным, чем-то вроде лоскутного одеяла. Один лоскут – это Игорь, второй – это моя работа, третий – это моя семья с Пашей, моя семья с отцом, четвертый – мои хобби. И так далее. Это лоскутное одеяло было нашито у меня на груди орнаментом. Как и у большинства людей. Игорь, своим уходом сорвал с меня это одеяло, оголив пустое пространство внутри.

Так сложились обстоятельства, что в один момент я лишилась всего. В моей жизни было три главных лоскута, это Игорь, моя любимая работа, и искусство. Игорь ушел. Работать я физически в таком состоянии не могла. Искусство меня больше не трогало. Огромная дыра в груди. Эта дыра называется одиночество. Тогда я дала определение этому слову. Одиночество, это не когда ты один, это не когда ты никому не нужен. Одиночество – это когда ты не нужен сам себе. Когда ты не любишь себя. Вот что такое одиночество. Оно душило меня как домовой по ночам.

Тогда я научилась по-настоящему ненавидеть. Я ненавидела свою мать, ведь это она виновата в том, что я не любила себя. Всю жизнь всеми своими действиями и словами она выражала то, что я нежеланная, нелюбимая, я ничтожество. Во мне родились чувства, которых я никогда раньше не испытывала. Например, зависть. Я завидовала отцу, у него звонил телефон. У меня не звонил вообще. Так странно, я завидовала простому общению. Со мной же не общался никто, даже отец уже оставил попытки воскресить меня.

Почему-то мне так хотелось, чтобы меня любили. Но меня никто не любил. Да и как меня может любить кто-то другой, когда я сама себя не люблю? Тогда я окунулась в себя. Я поняла, что Я, это не что-то собирательное, Я – это цельное. Я, это то, что идет у меня изнутри. Я не может быть снаружи. Советское детство, да еще с такой матерью как у меня даже не предполагало мысли о том, что все, что человеку может быть нужно – есть у него внутри. Я должна была умереть, чтобы понять все это. Я должна была умереть, чтобы родиться заново. Ничто не рождается без боли.

Однажды утром папа разбудил меня с улыбкой на лице.

– Я нашел тебе работу! – радостно сказал он.

Я хотела было открыть рот, чтобы возразить ему, но он осек меня жестом.

– Сначала выслушай. Тебе не придется выходить на улицу и встречаться с людьми. Вооот, я вижу в твоих глазах интерес, – с улыбкой заметил он. – Так вот, нужно перевести учебник с английского на русский. К нам в университет обратился один американец, не буду вдаваться в подробности. В общем, он счастливым случаем попал на меня. А у меня-то есть замечательный переводчик, дома под одеялом лежит. Берись не раздумывая, он хорошо платит, к тому же я знаю, что ты очень скучаешь по работе.

Так началась моя работа самой на себя. Тот американец до сих пор является моим клиентом.

– Ты до сих пор его любишь? – спросила меня Ева.

Рассказывая ей все это, я опустила рассказ о Паше и Диане и других девочках. Я сказала, что просто влюбилась в Игоря, и уехала с ним назад в Москву.

– Нет. Ничто не вечно, и все проходит, любая любовь проходит. Мне было больно не столько из-за того, что я потеряла Игоря, мне было больно из-за того, что я потеряла Себя. Мне было очень больно и страшно умирать. Игорь просто попался под руку, на его месте мог оказаться кто угодно. Я не виню его сейчас, но все же поговорить со мной, и попытаться все объяснить мне он мог бы. На тот момент ему было куда важнее свое личное моральное состояния, нежели мое. Все мужики эгоисты и трусы. Мне казалось, что я, это лоскутное одеяло. Поэтому я всегда у тебя спрашиваю «что ты на самом деле думаешь?», « каково твое личное мнение, независимо от мнения окружающих» и так далее. Мне очень важно, что бы ты знала кто ты.

– А что бы ты сейчас почувствовала, если бы встретила его?

– Ничего. Он совершенно чужой мне человек. Он был в моей прошлой жизни.

– Неужели ты не предалась бы ностальгии?

– Нет. Спустя три года, когда родилась ты, я поняла, что больше совсем ничего к нему не чувствую. Я тогда задумалась над тем, что не такой уж он был и красавец, не так уж было и интересно с ним, и секс был так себе. Сейчас, трезвым взглядом смотря на него… да я бы и общаться с ним не стала. Любовь зла, глупа и бессмысленна. Нет. Не слушай меня. Есть же люди, у которых все складывается хорошо, и они утверждают, что прожили вместе много лет и до сих пор любят друг друга. Живут же люди! Верь лучше в это.

Сама же я думала о том, как сильно любовь возвысили, возвели в ранг культуры! Любовь это безусловный атрибут повседневной жизни. О любви написаны все стихи и книги, сняты фильмы, спеты песни. В любви и есть счастье. Такое чувство, что кроме любви ничего в жизни больше нет прекрасного. Какая же это глупость!

– Значит, получается, что дедушка подтолкнул тебя к тому, чтобы жить дальше?

– Не совсем. Я приняла решение жить дальше. Я решила, что хочу быть счастливой. Любой человек всегда стоит посередине линии, с одного конца этой линии «хорошо», с другой «плохо». Вся жизнь человека зависит от того в какую сторону он повернет голову. Все в этом решении. Я решила повернуть свою голову в сторону «хорошо», и меня прямо потянуло к концу этой линии. Я помню, как однажды утром папа готовил завтрак, а я стояла и смотрела в окно, была ранняя весна, и снег уже начинал таять на солнце. Папа варил кофе, а у меня родились строчки:

 
Слишком пусто внутри,
Может так и должно быть,
Когда жизнь начинаешь с нуля?
Чтоб заполнить себя
Совершенно всем новым,
Чем-то лучше чем было,
Кем-то лучше чем Я.
Когда-то затянутся огромные раны,
Время ведь лечит все,
Я буду жить,
Всем назло,
Я себе обещаю,
И постараюсь жить хорошо.
Утренний кофе,
Мое новое утро,
Яркий, густой аромат,
И в своей новой жизни
Я не позволю кому-то
Больше себя обижать.
 

– Мне тоже хотелось бы уметь писать стихи, – мечтательно сказала Ева.

– Я уже очень давно ничего не писала, на меня накатывало вдохновение когда мне было плохо, когда я была несчастна. Если и у тебя так же, то я хочу чтобы ты никогда не писала стихов.