Возвращаясь в тот прекрасный зимний день, когда я узнала о том, что во мне бьется новая жизнь, я вспоминаю, как изменилась моя собственная жизнь. Она поменялась совершенно. Я как будто остановилась и оглянулась вокруг. Все было как в замедленной съемке, и звук почему-то выключили. Никогда в своей жизни я не задумывалась о том, что буду чувствовать, когда забеременею. Это было удивительно.

Шел снег, я сидела на лавке возле женской консультации и просто смотрела вперед. На улице почти не было людей. В какой-то момент мне вдруг показалось, что я сижу верхом на земном шаре. Я вдруг почувствовала себя богиней. Во мне новая жизнь, и я даже десять минут назад слышала звук часто бьющегося крошечного сердечка. Это чудо. Что может быть удивительнее возникновения жизни? Что может быть удивительнее возникновения этой жизни в моем собственном животе? Да, каждый день зачинаются и рождаются дети по всему миру, и мы привыкли к этому словно к простуде. Каждый день кто-то рождается, и каждый день кто-то умирает, это круговорот жизни, ничего особенного. Так думала и я, до того момента, как эта жизнь возникла во мне.

Мне казалось, я чувствую, как моя кровь протекает сквозь непонятный комочек, который скоро станет походить на головастика, а потом и на человечка. С каждым вздохом мне хотелось вдохнуть больше кислорода, чтобы хватило нам на двоих. Меня вдруг охватила такая радость, я сидела и улыбалась.

А потом включился голос разума. Я недолго взвешивала все «за» и «против». Спустя пятнадцать минут сидения на лавке я вскочила с нее, боясь простудить мою крошечку. Еще месяц назад я не могла и подумать о том, чтобы стать матерью, а сейчас не могла уже помыслить мою жизнь без этого божественного создания в моем животе.

– Пап, лучше сядь, – сказала я отцу, вернувшись домой, он был в кабинете.

– Твоей матери уже шесть лет как нет в живых, а ты все вытворяешь чудеса? – с улыбкой спросил он. – Ты давно уже не удивляла старика, должно быть у тебя что-то важное.

– Очень важное, ты станешь дедушкой.

Отец так и открыл рот.

– Раз ты мне об этом говоришь, значит решила оставить ребенка. И замуж ты конечно не собираешься?

– Да, ты хорошо меня знаешь.

Папа сел в кресло и задумчиво тер подбородок. Я села на стул стоящий рядом со столом и ждала, пока он переварит новость. Минут через пять он расплылся в улыбке.

– Ну что ж, значит будет внук, или внучка. Я думал, что не доживу до этого момента. Надо же как получается, дожил. – Он помолчал с минуту, а потом добавил, – не хочешь замуж, значит не пойдешь, вырастим малыша сами, да?

С того момента, как я вернулась в Москву из Питера наша жизнь стала другой, мы с отцом сблизились, он наконец-то проявил свое родительство и очень помог мне пережить ужасную историю в которую я попала в Питере. Вот уже на протяжении двух с лишним лет мы жили с ним душа в душу, и проживем так еще четырнадцать замечательных лет.

Когда мне сказали, что отец Евы вероятно больше подходит для пересадки, я незамедлительно отправилась к нему. Был разгар рабочего дня, недавно он получил новую должность, и уже стремился к следующей ступеньке карьерной лестницы. Он был очень удивлен, увидев меня в своем новом кабинете. Никогда раньше я не была у него на работе. Ему я тоже предложила сначала присесть. У него не было времени, вот-вот должно было начаться какое-то важное совещание. Но я не могла ждать, моя дочь умирала, и я вывалила на него все разом. Он сидел как громом пораженный, переваривал новость о том, что у него есть двухлетняя дочь.

– Послушай, давай ты потом переваришь это. Сейчас мне нужен всего лишь кусок твоей печени. Просто скажи да.

– Ты с ума сошла, Вера?! Просто кусок печени? Ты вообще понимаешь, что говоришь? О чем меня просишь?!

– Понимаю. И понимаю, что нельзя делать вот так, как я. Ты бы никогда не узнал о том, что у тебя есть ребенок, если бы не крайняя необходимость.

У него зазвонил телефон, его присутствия требовали на совещании.

– И как теперь прикажешь мне работать?

– Как-нибудь отработаешь, ты же умный, – с улыбкой ответила я. – Мне нужен ответ, подумай до конца дня. Если откажешься, я отдам ей часть своей печени, но лучше твоя, меньше вероятности что ее организм отторгнет ее. Операция будет в любом случае в ближайшие дни, потому что у нее просто нет времени. Я не прошу тебя быть отцом, мне просто нужна человеческая помощь, моему ребенку нужна помощь.

Он удалился на совещание, а вечером позвонил домой. Папа подошел к телефону, полминуты он кивал головой, а потом положил трубку.

– Он не может, – сказал отец.

– Он что, даже не позвал меня к телефону?

– Нет. Он сказал, что у него нет времени на объяснения и разговоры, просто просил передать тебе, что он не может, что почитал об этой операции, а ее мало кому делали, и он боится, и все в этом духе. Извинялся.

– Пусть в жопу засунет себе свои извинения!

– Ну а чего ты ждала, дочь? Если бы у вас хотя бы были нормальные отношения, а так… он ведь даже не знал, что у него есть ребенок.

– Не защищай его! Он трус и слабак!

В заботе о своем здоровье все мужики делятся на две категории. Первые, это те, которые с температурой сорок идут на работу и говорят «херня, само пройдет». Этих даже рак не пугает. Я не знаю глупость это или просто наплевательское отношение к своему здоровью, но Леша к этой категории не относился. Он относился ко второй категории, к тем, кто кидается писать завещание с температурой тридцать семь и два, кто кричит, что он смертельно болен, если его вдруг прохватил понос. Эти бегут к врачу по поводу и без, на них платные клиники делают немалые деньги.

Леша был не прочь помочь мне и нашей дочери, но как представил, что его самого разрежут, откромсают у него долю его родной и горячо любимой печенки, его кинуло в дрожь. Нет уж, видимо подумал он, раз я сама могу сделать это, то он никогда не пойдет на такие рискованные авантюры.

Я не знаю, на что рассчитывала, когда шла к нему, я просто должна была сделать это и все. Но его отказ сильнее укрепил мой растущий цинизм и отвращение к мужскому полу. Он даже не смог мне лично сказать нет. А если бы трубку взяла я, он что, бросил бы ее? Фу. Мужская слабость вызывала у меня рвотный рефлекс, да и до сих пор вызывает.

Все в своей жизни я делала сама. Никогда и никто мне ни в чем не помогал, за исключением одного случая, но мне пришлось очень дорого заплатить за это, своей жизнью. Но это было всего раз и давно, и кажется уже не со мной. Я выросла с осознанием того, что помощи ждать неоткуда, и если я сама не сделаю, то за меня никто не сделает.

Переведя на разные языки не один научный труд по психологии, я начинала понимать суть всех своих проблем – это моя семья. Мать, которая не дала мне ничего кроме чувства неполноценности и синдрома отличницы, и отец, пример мужчины, который не участвует в твоей жизни, и никогда тебе не поможет. Мужчина в моих глазах был просто пресмыкающимся.

Однажды я шла из магазина, в обеих руках тяжелейшие пакеты с продуктами, я как всегда не рассчитала свои силы. Вдруг, проходящие мимо меня два молодых парня предложили мне помочь донести пакеты. Первое, что пришло мне в голову, это то, что они сейчас возьмут мои продукты и убегут с ними, украдут их. Помню, я одарила их таким взглядом, что они от меня аж отпрянули. А потом, придя домой, я думала о том, до чего же я дошла. Эти мальчики просто хотели мне помочь! У какого нормального человека возникнет мысль о том, что у него хотят украсть продукты??? Да, мама, я же ненормальный человек. Я не могу положиться на другого человека, особенно, если это мужчина. Это дикое недоверие к людям удивляет меня саму, я как Маугли в джунглях, как дикий забитый звереныш, привезенный в зоопарк.

Я делала сама исключительно все. И не принимала никакой помощи. Я не допускала даже мысли о том, чтобы ее принять. Просить помощи??! Да я лучше съем свои ботинки. Как-то у меня телефон упал за диван, и я непременно должна была его достать. Диван я отодвинула, телефон достала, но вот назад диван я задвинуть не могла, у меня просто не хватало физической силы. Это надо было видеть, как я пыталась его задвинуть назад. Оказалось, что ножка дивана зацепилась за трещину в старом паркете. Я билась над диваном почти час. Я прервалась на слезы от бессилия, сидела и кляла на чем свет стоит всех ублюдско-уродливых мужиков за то, что их нет рядом, чтобы помочь мне. Наревевшись, я встала и все же сдвинула диван с места, вырвав с нутром паркетину.

Я была мужиком в юбке. Все мужчины казались мне слабыми, даже действительно сильные не были сильнее меня. Я со всеми мерялась яйцами, и у меня они всегда оказывались больше. Мне казалось, что я смогу ужиться только с тем мужиком, который будет сильнее меня. Но я ошибалась. Я смогла бы ужиться только с тем мужиком, с которым я просто не захотела бы бороться и соперничать, доказывать, что я круче.

Мне было противно слушать женский бред о принце на белом коне, который прибежит, убьет дракона, и спасет тебя из башни. Я сидела в своей башне и пила с драконом на брудершафт, говоря ему «фас», и он дышал огнем на любого осмелившегося посмотреть в мою сторону мужчину. Я могла сигануть в окно этой самой башни, и приземлиться на четыре лапы, как кошка, отряхнуться и пойти в вольное путешествие. Но в башне мне как-то уютнее, тут все родное и привычное, и дракон всегда на подхвате.

Через два дня Еве сделали операцию. Я помню, как эти два дня ей становилось все хуже и хуже. Она постоянно плакала. Наперекор рекомендациям врача не двигать ее, и вообще по минимуму менять положение в котором она лежит, я брала ее на руки. Я ложилась на кровать, клала ее к себе на живот и гладила по спинке. Она поджимала под себя ножки и ручки, принимая позу эмбриона, и тогда она замолкала, так ей было легче. Я боялась шевелиться и могла пролежать в такой позе долгие часы.

Помню, как лежала в холодной операционной и думала о том, как Еве должно быть страшно в соседней, такой же холодной операционной, среди чужих людей и жуткого больничного запаха.

Когда я очнулась в палате, я увидела рядом с кроватью отца, он сидел на стуле, и тихо молился вслух с закрытыми глазами. В тот момент я испытала безграничную, всеобъемлющую благодарность к нему, потому что папа не верил в бога.

Я посмотрела в окно, было темно.

– Пап, сколько времени?

– Пятый час, операция еще нескоро закончится. Поспи.

Отходя от наркоза, я то проваливалась в сон, то просыпалась, хватая отца за руку и спрашивая, не закончилась ли еще операция Евы. Я так боялась пропустить этот момент. Я должна была быть рядом с ней, когда она очнется. В виде исключения, благодаря знакомствам мамы и крупной суммы денег нас с Евой поместили в одну отдельную палату, с нами первые сутки постоянно была медсестра.

Очнувшись в очередной раз, я не увидела отца возле своей кровати. Я оглянулась и увидела его возле соседней кровати, он сидел рядом с Евой.

– Почему ты меня не разбудил?!

– Ее только что привезли, буквально пять минут назад, сказали, что она еще несколько часов проспит.

Отец лег на маленький диванчик в углу палаты и в ту же минуту заснул. Операция Евы длилась шестнадцать часов, ровно столько же, сколько я рожала ее. Отец не спал последние сутки, и провел их в больнице возле нас с Евой.

Через три недели нас выписали. Все обошлось, мою печень ее организм не отторг. Это было так давно, что теперь нам с Евой об этом напоминали только похожие шрамы.