Ольга Сергеевна тихо опустилась на табурет в кухне, и сидела так, прижав к груди кухонное полотенце, которое на тот момент было в ее руках. Бесчисленное количество раз она повторяла про себя «спасибо», но и сама не понимала, кого именно она благодарит, потому что в бога она не верила.

Спустя некоторое время в кухню вошел Иван Ефимович, он почувствовал запах горелого и хотел было сказать жене об этом. Ольга Сергеевна все так же сидела на табурете, прижав полотенце к груди. Он молча взял ложку и начал помешивать пригорающую картошку, которую Ольга Сергеевна жарила к обеду. Потом поцеловал ее в лоб и сел рядом.

– Жива курва! – сказал он уже рассерженным голосом. И тут Ольга Сергеевна ожила.

– П-п-п-очему курва? Ч-ч-ч-то она на-а-а-творила? – хозяйка еще не пришла в себя, и не могла сообразить, почему муж обзывает Лену.

Он рассказал то, что ему сообщили по телефону. Один парень, разведчик, свой, нашел ее, а она оказывается там по собственному желанию, и уезжать не собирается, а когда соберется, то закрытые границы для нее проблемой не будут, потому как у нее особый допуск.

– Как она может так с нами? Со мной? Как может? – говорила Ольга Сергеевна сквозь слезы, – почему она только о себе всю жизнь думает?

– У нее просто детей нет, появятся, тогда она поймет.

– Не поняла она Мася ни черта. Видимо не каждой женщине дано быть матерью. Ты даже представить себе не можешь каково это. Я все эти два месяца почти не спала, боялась пропустить новость о ней, телефонный звонок, или хотя бы мельком увидеть ее по телевизору.

Когда она была маленькая, да когда все они были маленькие, было так же. Когда отселяешь своего ребенка в другую комнату, потому что не может он всю жизнь спать с тобой в одной постели, то каждую ночь умираешь и спать не можешь. Я все лежала и прислушивалась, как она там, за стенкой. Лена ведь первая у меня, и с ней было тяжелее всего. Никто к этому не готовит, в роддоме учат как пеленать и мыть, кормить и прочую ерунду рассказывают, которой все учатся за две недели. Никто не говорит о том, что стать мамой, это заиметь три сердца, и каждое из них разрывается на мелкие кусочки, когда твой ребенок плачет.

И вот я засну на секунду, и просыпаюсь от ее плача, Ваня спит мертвым сном. А я вскакиваю и бегу к ней в комнату, мне кажется, что ее там уже убили и на куски разрезали, а она просто проснулась ночью, потому что описалась, а вокруг темно. Или сон приснился плохой. И она ко мне прижмется так, будто я ее спасение от всего в этой жизни, и не могу я ее уже отпустить, так и засыпала с ней в кроватке. Отец потом ругал меня, сколько ссор из-за этого было. Я и сама понимала, что нельзя так, но ничего не могла с собой поделать.

Так и тогда, Мася, засну на секунду, и мне уже снится, что она кричит, и зовет меня. Я по привычке вскакиваю, о том, что эта привычка остается на всю жизнь тоже никто не рассказывал. Забегаю в ее комнату, а там пусто. Я ложилась на ее кровать, иногда там и засыпала. Один раз Ваню утром нашла там, тогда и поняла, что он тоже умирает потихоньку от этого незнания.

Ольга Сергеевна сидела на диване, и разрешила мне забраться к ней. Она гладила мою голову, лежащую у нее на коленях, и продолжала рассказывать, а я слушал.

Иван Ефимович понимал, что Лена уже не маленькая, и распоряжаться ее жизнью он больше не может, но он должен был хотя бы попытаться «направить дочь на путь истинный». Несколько раз он разговаривал по телефону с «Небоскребом» и выяснил, что Лена скоро возвращается. Иван Ефимович собрал сумку и поехал в Москву.

Лена не ожидала по возвращении увидеть отца в своей квартире. У родителей были ключи, но они никогда раньше ими не пользовались. Иван Ефимович держал себя в руках, и не накинулся на дочь с порога. Он приготовил ужин, и даже купил бутылку коньяка. Лена знала зачем отец ни с того ни с сего вдруг приехал, потому что из журнала ей сообщили, что родители уже все телефоны оборвали. Она не подавала вида, и ждала пока отец сам начнет разговор. И он начал.

– Рассказывай, где была, что видела.

– Ты ведь и сам все знаешь, и приехал учить меня жизни.

– Как думаешь, у меня получится?

– Нет, и это ты тоже сам знаешь. Меня поражает твое упрямство.

– Не очень-то приятно смотреться в кривое зеркало, правда?

Лена даже не подозревала, как сильно она похожа на отца, своим упрямством, гордыней, своенравием, просто они были разного пола, а мужчине это все прощается, и в некоторой степени вполне нормально. Но Лена была женщиной, а им быть такими не полагается. Она даже не поняла, что имел в виду отец, говоря о кривых зеркалах.

– Ладно, что ты хочешь? Чтобы я уволилась из «Небоскреба»?

– Нет, я хочу чтобы ты не подвергала себя опасности, и сидела себе в теплом кабинете, а не шлялась по войнам и окопам.

– Я не могу, мне надо там быть. Ты не понимаешь, никогда не поймешь.

– Не пойму! – вдруг крикнул отец, и грохнул кулаком по столу, – не пойму! Поле боя не место для женщины, не место для моей дочери! Как ты этого не понимаешь?!

Повисла пауза. Лена не знала, как объяснить отцу, что она должна там быть. С того самого момента как она начала выезжать в горячие точки ей хотелось рассказать об этом родителям, ей хотелось чтобы они приняли это, поняли. В мыслях она часто пыталась подобрать правильные слова, такие, которые можно сказать, и все вдруг станет ясно. Но она и сама себе не могла объяснить, почему ее тянет туда.

– Папа, люди должны знать. Все совсем не так как нам пытаются представить, все гораздо запутаннее. Хотя бы попытайся меня понять.

– Я понимаю, что ты хочешь донести правду, – вдруг совершенно спокойным голосом ответил отец, – но ты не думала о том, что не всю правду нужно доносить людям? Политика сложная вещь, многоуровневая, к ней нельзя подходить вот так как ты – в лоб. Ты даже не представляешь какой силой обладает толпа, и поверь мне, ею нужно уметь грамотно управлять, иначе будет хаос.

– Оглядись вокруг, в стране и так хаос.

– А что ты можешь с этим сделать?

– Рассказать обо всем.

– И что, люди послушают тебя и задумаются?

– Да, это вполне может быть.

– Я тебе еще раз говорю – толпа это страшная сила, и страшна она тем, что не имеет организации и контроля, а сила ненаправленная в нужное русло разрушительна. У нас многие любят порассуждать о политике, сидя на кухне за стаканом водки. Видела таких? Валера, сосед с третьего этажа яркий представитель, я когда-то имел удовольствие с ним пообщаться в таких условиях. Представь, сидит он за кухонным столом в семейных трусах и майке, которую не снимал с себя недели две. На майке желтые пятна от горчицы, от самого воняет немытым телом и неизменным перегаром, ногти на ногах не стрижены пару месяцев точно. Холодильник пустой, жрать нечего, но водка есть всегда, и огурцы на закусь. И вот сидит он и разглагольствует о том, какое же плохое наше правительство, и горячо так разглагольствует! Его там не хватает, понимаешь? Он бы все проблемы разом решил, всего-то и надо сделать это и то. А они там сидят, жопы греют, деньги лопатами гребут, а ума не хватает. У него хватает. Только он на кухне водку жрет, а они деньги гребут.

И вот у него все силой решается. Это знаешь, когда слов у человека не остается, дипломатии не хватает, то в ход идут кулаки. Толпа, Лена, это сила, которая все решает дракой, и итог ее война. Там ты не найдешь правды. Война это следствие, а не причина. Что ты хочешь освещать людям? Ход войны? Ее минусы и издержки? Как страдают люди, смерти? Ты это хочешь освещать?

– Да папа. Может быть тогда люди поймут, что война несет в себе только разрушение, и не решает проблем, а лишь создает новые. Хоть одна война в мире закончилась чем-то положительным? Я имею в виду политические войны, нового поколения, а не те, что раньше были между племенами.

– Нет. Об этом я тебе и говорю. Ты себе глотку сорвешь, крича «остановитесь люди, вы глупы», тебя все равно никто не услышит.

– Но ведь если все будут молчать, то ничего и не изменится. Чем больше нас будет кричать, тем громче мы будем звучать.

– Только не так много желающих покричать, правда ведь?

– Это не имеет значения, я буду делать то, что считаю нужным. Я в это верю.

Я в это верю. Это именно те слова, которые так долго искала Лена. Слова, которые можно сказать, и все вдруг станет ясно. Они еще долго разговаривали, но в глубине души отец понял Лену, не принял и не согласился с ней, но понял.

– А все равно ведь осталась виновата я, Масянь. Ваня мне до самой смерти говорил, что если бы я тогда не настояла на том, чтобы она учиться в Москву уехала, то ничего бы этого не было. Нашли бы ей мужика, выдали бы замуж, и все было бы хорошо, жили бы как все нормальные люди. Так нет, же, я встряла. Ваня просто не видит того, что сейчас вижу я. Не я виновата в том, что жизнь Лены так сложилась, сама она виновата, сама выбрала себе мужика. Не того выбрала. Не зря ведь говорят, что надо выбирать тех, кто любит тебя больше, чем ты сам, это как гарантия качества будущих отношений. Только Лена и здесь все сделала по своему, а виновата в итоге я.

Шли годы. Отношения Лены с Виталиком оставались прежними. Не сказать, что Лена очень хотела замуж, просто так положено, ей уже за тридцать, и неплохо было бы официально быть замужем, да и много лет они уже вместе. Виталик не отказывался, и всякий разговор на эту тему заканчивался положительно. Да, поженимся, обязательно, сейчас только материал сдадим. А там подходила новая работа, и новые командировки и задания. Они никогда этого не обсуждали, но каждый из них знал, что из очередной командировки они могут и не вернуться. Виталик не отказывался, и это Лену устраивало. Так и жили.

Но на самом деле Виталик не любил Лену так, чтобы связать с ней жизнь навсегда, пойти в ЗАГС и узаконить свои отношения. Пока этого не случилось он чувствовал себя вольной птицей, знал, что никому он ничего не должен. А стоит только жениться, как долгов наберется столько, что не потянуть.

Был 2008 год, назревал серьезный конфликт в Северной Осетии, и Лену с Виталиком отправили туда. Виталик всегда хвалился тем, что он «родился в рубашке», за все годы его работы по горячим точкам и в непосредственных местах ведения боя его ни разу ни ранили, даже не споткнулся и не упал ни единого раза.

Шли бои за Цхинвал, и тут Виталика покинула удача, он был серьезно ранен и контужен. Госпитали к тому моменту были уже переполнены, и местное население забирало некоторых людей и ухаживало за ними. Несмотря не то, что простое гражданское население сильно пострадало от обстрела реактивной артиллерии, они оставались людьми.

Виталика забрала к себе Лейла. С ней они познакомились много лет назад в Чечне.

– Мне кажется, что про Лейлу я тебе не рассказывала, – сказала Ольга Сергеевна, потрепав меня за ухо, – ведь и ей нелегкая доля выпала.

А это и правда что-то новенькое! Иногда хозяйка рассказывает что-то новое, важное, интересное, но и вместе с тем страшное. Такие истории я всегда слушаю с особым вниманием, а она потом говорит, что зря она мне это рассказала, потому что после этих историй я становлюсь грустным.

– Только этого Масянечка не хватало, чтобы еще и ты грустил. Хватит и меня. Я же ведь козел отпущения, значит я и грустить должна, а все остальные радоваться.

И что за глупая женщина, думал я. Как же она не поймет, что говоря я, она говорит мы. Ведь мы с ней вместе, и незримой нитью связаны. Видимо эту нить видят только собаки.