Грязь

Деревянные дома. Топка углем. Сено, солома. Молоко из-под коровки. Навоз на полях. Нечистоты на улицах средневековых городов… До самых недавних, в сущности, времен в мире абсолютно преобладала органическая химия. Сейчас – несложно заметить – настало время химии неорганической. В то же время смысловые наполнения слов «химия», «грязь», «чистота», «мусор» находятся в состоянии странной и многозначительной мутации.

Я была знакома с гринписовцем, шведом, – он носил все натуральное. Усы, бороду, шерсть, кожу, хлопок. Никакой синтетики – таков был его принцип. Коллеги по Гринпису над ним издевались.

– А ну-ка, – говорили, – снимай очки! У них дужки пластмассовые.

– Да ты понимаешь хоть, – говорили, – что в процессе производства твоих ботинок с подошвой из свиньи, черт его знает сколько рек отравили вонючими отходами. А синтетика – дело чистое…

Мне однажды пришлось жить рядом с фабрикой, где делали хлопковые ткани, – там чудовищно воняло каким-то уксусом. А прошлым летом я проезжала мимо пивного завода Efes рядом с Бутовым – и с тех пор больше не пью пиво. Хотя хлопок, честно говоря, все равно ношу. Но без фанатизма – микрофибра на самом деле лучше дышит.

Но только синтетика все равно выглядит синтетикой. Как говорила моя бабушка про эластичные колготки: «химия на тугой резиночке!»

А в утренней передаче одна актриса (амплуа «умница») рассуждала про литературу и сказала, что Уолш, Уэльбек и Пелевин – химия. Я сразу подумала: «На тугой резиночке, что ли? Или не на тугой?»

– В нашей компании принято носить одежду из натуральных волокон! – заявила моя бывшая одноклассница, ныне менеджер по персоналу московского представительства британской консалтинговой фирмы. Увидела на мне что-то лайкровое и уличила.

– Одежда из натуральных волокон выглядит гигиенично, экологично и корректно! Но это не относится к меху. Меховой одежды лучше избегать. Она выглядит неэкологично, некорректно и варварски. Да и – чуть не забыла! – негигиенично! В общем, не по-западному…

Мех – это слишком органично, да. Чем «западнее» цивилизация, тем дальше она продвинулась по пути от органики к неорганике. Крайняя точка тут, видимо, мифологема Силиконовой долины. Виртуальность – вот практически абсолютная, идеальная чистота…

Знаете что? Я ненавижу чистоту. Грязь я тоже недолюбливаю, но чистоту ненавижу. Чистоту символизируют: дезодоранты, фашизм и нейтронная бомба. Ладно, не чистоту (давайте все-таки будем считать, что чистота – это неплохо) – стерильность. Они символизируют стерильность. Фашизм: уничтожим всех уродов. Нейтронная бомба: уничтожим всю органику. А дезодоранты. Вообще отвратительная вещь. Дезодоранты не имеют никакого отношения к чистоте, они из сферы стерильности, потому что уничтожают не грязь, а запах, то есть феромоны. То есть, в общем, жизнь.

Мир Востока все еще органичен, он воняет и одновременно благоухает: специями, ароматическими эссенциями, кальяном. Западный мир стремится к стерильности, и если благоухает, то химией. В бутике Le Form продают духи с феромонами – с молекулами секретных выделений. Западные женщины разучились привлекательно потеть. И западные мужчины тоже. Духи с феромонами страшно дорого стоят, одна моя знакомая на них разорилась, потому что наметила себе цель – в ближайшие два года выйти замуж, а для этого должен быть большой выбор мужчин. Мужчина, говорят, идет на феромон, как щука на блесну. „Она приходит на работу, и через полчаса вокруг нее вьются все офисные девушки. «Ир, а ты сегодня феромонами надушилась, да?» – «Ну, да». – «Ир, а… скажи… они у тебя с собой?» – «Нет, дома оставила». – «Ир, а можно я об тебя потрусь?..»

Запад пытается взять у Востока все лучшее из его органики: соус карри, ароматические палочки. Простая ваниль пахнет несравнимо лучше, чем духи из флаконов с логотипами, но она преступно дешево стоит, и приходится изводить тонны глянцевой бумаги, чтобы убедить покупать логотипы. Но главное – парадокс мусора. В бедных странах, какими по инерции считаются Юг и Восток, может быть полно грязи, всяких рыбьих голов, но мусора мало, потому что все идет в дело: дощечка, щепочка, тряпочка. Из половинок кокосовой скорлупы и морских ракушек можно сделать лифчики для туристок, из коробок – построить бунгало. Каждую крошку – в ладошку. У нас так было – при социализме. Из молочных треугольных пакетов мастерили кормушки для птиц. А уж «импортные» баночки и коробочки просто хранили дома, как ценные сувениры.

Чем богаче страна, тем больше в ней мусора – этих самых упаковок. Почему Москва сейчас задыхается от мусора и развороченных помоек? Потому что она, с одной стороны, превратилась в богатый западный город с супермаркетами, а с другой – еще как бы не поняла того факта, что чистота входит в понятие западного уровня комфорта. Как плевали на асфальт, так и плюют – в Китае-то уже нет. Новые серийные дома по-прежнему строят с мусоропроводом – этим поистине адским изобретением социализма… Но все-таки кое-кто уже покупает мешки для мусора – могло ли раньше это прийти в голову. Во вторник была в IKEA, купила шесть предметов, и все в отделе «Аккуратный дом». Коробки. Вещи, чтобы хранить в них другие вещи. Которые не решаюсь выкинуть.

Как все это уныло.

Дача

Лето у нас – время великого переселения вещей. Что делать вот с этими рваными джинсами? Отдать бедным – неловко, они же рваные. Выбросить – неэкологично. Да и жалко, если честно. Ведь эти штаны хранят память о твоем личном теле, столько часов обнимали твою задницу, теснее некуда, столько пережили вместе. Почти у каждой семьи имеется какая-никакая dacha (одно из немногих русских слов, получивших международное признание), и именно в сторону этой дачи, как перелетные птицы или стайки термитов, летом тянутся старые вещи, чтобы осесть там навсегда, занять достойное место в лучшем углу сарая или потихоньку раствориться в суглинке – как повезет. Получается, что дача – это вроде чистилища для вещей, отстойник между раем и адом.

Если в городские квартиры (а также коттеджи и загородные дома) покупаются вещи, то дачи наполнены истинными артефактами. Крайне редко что-то приезжает сюда из магазина, обычно вещи для дачи не приобретают – их сюда ссылают. Сначала выдерживают на балконе (это уже наполовину как бы не-помещение), потом этапируют за город. Последнее прибежище – дачный сарай, где десятилетиями хранятся вовсе ни с чем уже не сообразные ржавые раковины и кастрюли; но в успешном случае предмет оседает собственно в доме, и это – надолго. Подсвечник в виде рогов. Пять монгольских гипсовых масок с черепами. Пластмассовый веер с оплавленным капроновым кружевцем, драгоценная семейная фотография в рамке из фальшивой бронзы, осыпающаяся оленья шкурка, календарь за 1978 год с подмигивающей японкой, громоздкая деревянная хрень непонятного назначения – сувенир из Болгарии. Переплетенные в картон романы Ирины Грековой и Даниила Гранина из журнала «Октябрь», собрание сочинений писателя по имени Алоизий Ирасек, образцы кристаллов – кварцы и сланцы. Вымпел «Победитель Универсиады». Электрический камин с искусственными угольями: вилка на шнуре давно разболталась, но можно ведь починить…

Такие вот фарфоровые клоуны продаются в любом переходе, но именно этот клоун – он еще бабушкин. И деревянный орел «Привет с Кавказа» стоял у бабушки на комоде, тем и дорог. А вот клеенку с лебедями – ее купили прошлым летом у тетки, к которой ходили за яйцами. Десятку отдали. Клеенка у нее в курятнике валялась, пришлось от помета отмывать. А вещь-то отличная, настоящий раннесоветский рыночный китч – мы понимаем.

Если интерьеры загородных домов и коттеджей – это нечто из журналов и каталогов, то шестисоточный стихийный стиль воспроизводит сам себя. Полугородской, полудеревенский, полупролетарский, полуинтеллигентский. Менее всего крестьянский, очень советский и довольно убогий, но все-таки чем-то приятный – искренний. Поселковый.

Пожив на даче хоть месяцок, кандидаты естественных наук и завкафедрами теряют свою идентичность, превращаясь в дачников – людей с поселковой психологией. Суть ее выражается народной формулой «чтобы не было стыдно». Перед кем – перед своими. Перед соседями.

Если в богатых, как их иногда до сих пор еще называют «новорусских» поселках это «перед соседями» выражается явно и зримо, иногда даже по-нуворишески грубо, то на «шестисотках» – невероятно трогательно. Аккуратный штакетник вокруг участка. Дорожки, обложенные ровными кусками рубероида. Рядом с картофельными грядками изысканные купы лилий, и по сетке-рабице, прикрывающей компостную яму, вьются шпалерные розы – редкого сорта, редкой красоты. Любовно обихоженный уголок для машины – в воскресенье утром машину моют и немножко чинят, так уж заведено.

Очень приняты соседские подношения: стакан смородины, банка малосольных огурцов, кабачок.

Линию горизонта можно увидеть далеко не везде

Дачный забор-штакетник. Рядом, как правило, растут: шиповник, жасмин, желтая акация

На «шестисотках» живут необыкновенно деятельные и трудолюбивые люди. Валяться весь день в гамаке среди некошеной травы тут не получается. Даже выпивают – и то часто втихую, в сарайчике, в перерывах между пересаживанием кустов смородины. «Жить на земле и не возделывать ее – преступление».

Легких путей не ищут: упорно выращивают, например, помидоры, хотя их из год в год поражает черная гниль. Упорно давят сок из облепихи и даже пытаются самостоятельно делать облепиховое масло: «целебнейшая вещь, средство от всех болезней». Воду для питья носят из родника или колодца, фильтруют, замораживают в морозилке, потом размораживают, – чтобы на вкус была как талая. Жарят на завтрак сотни оладий – в крошечной кухоньке, на электроплитке. Консервируют по рецептам, выращивают по книжкам, грибы определяют по таблицам. «Свинушка: произрастает на опушке лиственного леса; пластинчатый; условно съедобный». Перебирают, чистят, вымачивают, вываривают, сливают семь вод. Ловят в пруду плотвиц и пускают их в банку «поплавать». Переживают, что кроты портят грядки: «Но если поставим ловушку, у ребенка будет травма».

Те, кто постарше, бессознательно имитируют деревенский уклад своего детства: где-нибудь под Серпуховом, до войны. Например, кормят своих пуделей и боксеров, как задавали корм поросенку – варят килограммами кашу, сливают воду из-под макарон. Как на убой.

Весь дачный быт вертится вокруг, во-первых, еды, а во-вторых, погоды. Под погодой имеется в виду сложная совокупность обстоятельств от (отсутствия) нужды в поливе грядок до отключения электричества на линии…

И среди всей этой созидательной, муравьиной суеты едва слышно звенят до предела натянутые струны. Потому что подростки живут на этих «шестисотках» теми же страстями, что и молодые герои Достоевского в своем Павловске, и заброшенная котельная на краю поселка – центр настоящей светской жизни. А в солнечных зайчиках, среди кабачков, тимофеевки, лопухов и бузины детишки получают запас счастья на всю последующую жизнь.