Взгляд иностранца

Я недавно была в Берлине, в первый раз. Берлин мне очень не понравился, особенно место под названием Александерплатц, которое живо напомнило пространство перед станцией метро «Щелковская», каким я его застала в последний раз (лет десять назад). Очень понравились, впрочем, два кролика, мирно жившие своей кроличьей жизнью в парке в самом центре города. Возможно, это был тот самый знаменитый парк Тиргартен, а может, и нет. За полдня (всего-то) у меня все как-то перепуталось. А самое печальное: я поняла, что в Москве-то живу, оказывается, с трудом. Потому что ни один город так не похож энергетически на Москву, как именно Берлин.

Берлин – очень большой. Просто нереально. Как Москва. А Москва-то какая большая!

Я как-то ехала с одной немецко-американской девушкой в гости – с «Маяковской» на «Красногвардейскую». Когда доехали наконец и уже шли от такси к подъезду, она спросила: «Скажи, отсюда дорого звонить в Москву?» Не могла поверить, что мы еще не выехали за окружную. Но только вот какое есть обстоятельство: при равной площади двух городов народу в Москве живет многим-многим больше. В Берлине население всего два миллиона – соответственно, кислороду во всех смыслах больше раз в пять или шесть.

Пробок на дорогах фактически нет. В метро свободно. Кролики, говорю же, – фактически непуганые. Маленькие совсем дети по улицам ходят одни – значит, родители не боятся их отпускать…

Я поняла такую вещь: чтобы почувствовать город, надо обязательно посмотреть на него глазами иностранца, гостя. Тогда штампы (вроде «Москва – большая деревня» или из новейших: «В Москве можно только зарабатывать деньги, а жить здесь невозможно») отступают, проявляются нюансы.

Например, еще Вальтер Беньямин писал в одна тысяча девятьсот бог знает каком году: в Москве на удивление узкие тротуары. Даже в самом центре, на главных улицах. В этом он заметил верный признак того, что Москва не приспособлена для роли европейского столичного города, что для этого у нее слишком как бы «узкие плечи».

Это удивительно справедливо. Причем до сих пор. Тротуары мало что узкие и колдобистые, они еще и заставлены машинами до такой степени, что прохожим вообще невозможно пройти. При этом парковка на тротуаре даже не считается нарушением: алчные автоинспекторы, готовые в принципе штрафовать водителей за что угодно, к парковке на тротуаре не придираются. Иногда только дают гражданам добрый совет протыкать у таких машин шины. Возможно, это и есть зарождающееся городское самоуправление.

Или вот: журнал «Афиша» опрашивал иностранцев, долго работающих в Москве. Были и предсказуемые отзывы («Люди здесь удивительно много читают толстые книги»), и совсем удивительные («Воздух в городе чистый, как в горах»). Хотя ведь действительно стал чище… Но больше всего мне понравилось такое наблюдение: во всех московских ресторанах и кафе все блюда посыпают нарезанным укропом, все – даже блюда иностранной кухни, где укроп совершенно не употребляется. И ведь правда посыпают.

А в московских ресторанах, специализирующихся на японской кухне (абсурдно многочисленных), едва ли не все блюда норовят посыпать зеленым луком.

Обслуживание в общепите, между прочим, на удивление хорошее (по сравнению, например, с Амстердамом), люди по-настоящему стараются. Хотя в их старании есть что-то не вполне естественное, некий ущерб. На самом деле вот: люди, которые работают у нас официантами и барменами, сами обычно в рестораны и бары никогда не ходят и не ходили.

За последние годы огромная часть москвичей необыкновенно ловко переняла образ жизни европейского среднего класса, особенно в том, что касается бытовой техники, пластиковых карт, средств связи, фитнеса и проч.

Но почти у всех в холодильниках зачем-то хранится солидный запас всяких лекарств.

В Москве уже давно не редкость наличие двух автомобилей на семью. Однако средний уровень качества этих машин и особенно бензина, которым их заправляют, довольно угнетающий. Но к любой, даже несущественной вмятине, порче «жестянки» или даже бампера относятся дико трепетно.

Мыть машину многие владельцы считают плохой приметой: могут угнать, или что-нибудь снять, или просто разбить стекло, как-то попортить.

Большинство лестниц в московских подъездах производят такое впечатление, словно их не мыли вообще никогда. Тем более – окна в подъездах.

Даже в Италии нет такого количества девушек, наперекор всему ходящих на шпильках, и дам в норковых шубах – зачастую, впрочем, весьма неновых, плохо выделанных и неважно пошитых. Шуба – это имущество, зимний домик, а зимы у нас, как известно, длинные.

Если по улице идет мальчик-подросток, а навстречу ему привлекательная девушка, он, поравнявшись с ней – с большой вероятностью, – смачно сплюнет на тротуар.

Вообще плевать на улице совершенно не считается зазорным, как и бросать окурки.

А вот домашний мусор люди стали наконец выбрасывать в целлофановых пакетах.

Но покупать специальные пакеты для мусора все еще считается «выпендрежем»… Надо будет при случае продолжить.

Видеоигры
(Эффект желудя)

Кто у нас кумир миллионов, супермегагерой едва начавшегося тысячелетия? Мультяшная Белка- которая-гонится-за-желудем. Из-за этого желудя и этой белки рушатся ледяные горы, смещаются материки, вымирают тысячи видов животных. Мелкие события тянут за собой огромные последствия, все в мире связано, все закрючковано.

Ну, допустим вот: до войны в советских школах изучали преимущественно немецкий язык, позже – английский. Потому что английский – был язык потенциального стратегического противника, американских империалистов. Как это связано с динамикой цен на недвижимость в Белгравии и других районах города Лондона? Проследить несложно.

Лично я многолетнему изучению английского более всего благодарна за выражение to find myself – «обнаружить себя». Англичане бросаются им очень легко, как грамматической формой, но мне здесь чудится некая предварительная амнезия, дурман, прыжок через зону бессознательного. Шел, упал, потерял сознание, очнулся – гипс. Но это как бы экстремальный вариант. А обыденный – когда целый день размышлять о здоровом образе жизни, чтобы далеко за полночь find myself на кухне, задумчиво поглощающей холодную картофелину, прямо в кожуре, макая в остатки выдохшейся горчицы. Как понять? Отчего, почему так? Какие причины и последствия могут быть у столь дикого и бессмысленного образа действий? Нет внятного ответа.

На самом деле я не о себе и не о картофелине с горчицей в полтретьего ночи (хотя и эта тема, как я знаю, болезненно затрагивает многих). О явлении find myself. Как это может получиться: чтобы вот взять и обнаружить себя делающей странные вещи в странной обстановке? И вдруг все вокруг такое вчерашнее, провинциальное, несвежее. А главное – в зеркале мелькает кто-то непонятный; и что тут делать? Наверное, правильный ответ: покопаться в себе. Покопаться, проанализировать, понять. Но только вот именно этого меньше всего хочется; и неприятно.

Интересней и безопасней порыться в том, что вокруг. Отчего мир таков, каков он есть; и что на самом деле ерунда и пустое переливание пустотелых слов из одной пустоты в другую пустоту, а что на самом деле и существенно, и чревато. Какое насекомое из мириадов порхнет так ловко, чтобы закрутить смерч на другой стороне планеты? Какая белка, какой желудь?

Мне страшно нравится теория, что истинной причиной горбачевских реформ и, как следствие, краха всей социалистической системы и железного занавеса – был Интернет. Причем не непосредственно – до этого, в сущности, не успело дойти, – а на уровне как бы предчувствия, предвидения, анализа разведданных. Или вот: в модной американской книжке «Фрикономика» (Freakonomics) Стивена Д. Левита и Стивена Дж. Дабнера просто и доходчиво объясняется, как легализация абортов в 1973 году повлияла на резкое сокращение преступности в начале 90-х. У книжки подзаголовок: «Мнение экономиста-диссидента о неожиданных связях между событиями и явлениями». Очень полезная, в самом деле, книга; читаешь ее и понимаешь, что иногда достаточно просто сформулировать вопрос. Например: какова связь между миграционными процессами на территории бывшего СССР, религиозным и этническим составом населения и абсурдно низкой, что бы там ни говорили, государственной поддержкой рождаемости? И понимаешь, что в вопросе уже заложены все ответы.

Войдя во вкус, замахнешься на более глобальное. Например: что из окружающей нас обыденности окажет наибольшее влияние на Развитие Человека и Судьбы Человечества? И сама себе отвечаешь: видеоигры и стволовые клетки. На видеоиграх уже практически выросло поколение, которое привыкло к тому, что у особи бывает в среднем от трех до девяти жизней. Развитая интуиция, быстрота реакции, точность глаза и ловкость пальцев добавляют тебе еще жизней, так что терять их – не трагедия. Что это если не философия? Отвечу: если не философия, то религия. Видеоигры (а также, в несколько меньшей степени, компьютерные и даже малютка-геймбой) – чисто религиозная практика: «Веруешь ли ты в воскресение мертвых?» – «Ве-ру-ю»… Можно, впрочем, согласиться и на философию, причем в древней и основной ее версии – поисках философского камня. То есть опять-таки – вечной жизни. И вечной молодости. Это я уже плавно перехожу к теме стволовых клеток.

Ну и, конечно, еще одна важнейшая философская задача – выращивание гомункулуса. Оплодотворение из пробирки само по себе не перевернуло бы мир, но овечка Долли – это действительно сравнимо только с открытиями Марии Кюри, Андрея Сахарова и других ребят, которые были нереально умными, но очень плохо понимали, что же все-таки происходит. И оказались все в той же ситуации: to find myself. На другом, конечно, уровне, чем я на своей кухне с картошкой и горчицей, но вряд ли от этого легче.

Вид из окна

«Иди домой! Домой, говорю, иди! Кому сказала я?» Она не пойдет, я знаю. «А ну домой! Ну, что – мяу? А вот кому я веником дам…»

Как же, даст она веником. Сама внизу, а эта красавица на крыше. У нее роман в разгаре. Хозяйка снизу этого не видит, а я вижу. Крыша как раз на уровне моих окон и близко – рукой подать.

– О, Катя, как хорошо у тебя! Как в Париже вид. Можно видеть людей у них в комнатах. Я без этого так в Москве скучаю.

У Аврориных родителей замок рядом с Парижем. Кто бы мог подумать, что для нее лучший вид – на «людей у них в комнатах».

Когда мы сюда только собрались переехать, жалюзи заказали – самые плотные, офисного типа. На все окна – на все тринадцать штук. И на ту сторону, где турагентство, и где церковь, и особенно на ту, где соседний дом. Пока все эти жалюзи не приладили, мы боялись вечером свет зажигать, ходили на ощупь: соседи напротив совершенно откровенно выстроились у своих окон, как в кино. Правда, интересно же, кто там переезжает в квартиру Татьяны Алексеевны. А недавно я тут думаю: когда мы эти самые жалюзи последний раз опускали? И не помню даже. Привыкли. Жалко, что ли, пусть смотрят. Тем более что и мы…

Напротив живут: успешная актриса (черный «хаммер», стеклопакеты), бывший сантехник, а ныне сотрудник префектуры (черная «десятка», решетки на окнах), дворничиха с сыном и кошкой (герани и беленькие деревенские занавески). Остальные жители так явно не маркированы, хотя про них-то я знаю больше всего. Как они пьют чай, какие смотрят сериалы («Друзья» в записи, это я одобряю), как играют в шашки – проигравший лезет под стол и там, я думаю, кричит кукареку. Полная блондинка с длинной косой чистит зубы – изящно наклоняется над раковиной, так беззащитно, женственно. Окно ее ванной как раз напротив окна нашей кухни.

Могли бы протянуть через двор веревку и сушить белье. Веревки много не понадобилось бы, метра четыре, не больше. Но только в Москве так сушить белье не принято.

В Москве теперь так любят: вид из окон должен быть на две стороны, предпочтительно на юг и восток. А еще лучше – панорамный. Хорошо, когда видно какую-нибудь сталинскую высотку и XXС, – почитать хоть риелторские объявления. А из нашего окна в смысле пафоса была видна только светящаяся красная надпись РОССИЯ на гостинице – да и то вдалеке; да и ту уже снесли.

Еще чем похвастаться? – ну, в квартире газ, в смысле колонка, и поэтому с горячей водой проблем никогда нет. Красивая вещь – фирмы «Юнкерс», как самолет. Труба у нее такая, серебряная. И гудит, как самовар. А что там еще было? – сегодня кошка родила вчера котят – ну, это у нас постоянно. Котята выводятся на соседнем чердаке с завидной периодичностью, а я считаю, эти существа как раз идеально предназначены для того, чтобы любить их издали, на безопасном расстоянии и через стекло. Опять-таки, в каждом окне крест какой-нибудь церкви, всего – три.

Раньше мы жили на Тверской, и из наших окон было видно как раз высотку и «Пекин». И много неба, закаты. А теперь никогда не понятно, какая там на улице погода, и еще мне кажется, мы живем как где-нибудь в Тарусе или в Серпухове, хотя на самом деле наш переулок в двух шагах от Кремля. Мой муж, который любит все просторное и имперское, сначала все время ложился на пол, чтобы хоть так посмотреть на небо. Я ему сказала: а ты попробуй воспринимать наш вид не как городской пейзаж, а как натюрморт в раме. Сказала – и самой понравилось. Теперь надо, наверное, герани завести или… бинокль? Такой небольшой. Вуайеризм ни при чем: просто для расширения кругозора.

«Все очень хорошо»

Давайте я расскажу вам, как я живу. Я живу хорошо. Если честно, я так хорошо живу, что даже немного побаиваюсь в этом признаваться, как бы не сглазить. Мой муж очень красивый и добрый, он говорит: «Так и напиши – что я тебя десять лет люблю, как в первый день. Даже больше. Потому что раньше я был несчастный, а теперь счастливый – армейцы в прошлом сезоне выиграли буквально всё!» Ну, я рада. Правда, я очень хорошо живу. Просыпаюсь не по будильнику. Не тащусь в офис, как масса граждан, а иду, скажем, на йогу. Тибетский массаж, имбирный чай, вместо завтрака – десерт, не жизнь, а малина. Забираю младшенького из сада, и мы идем кататься на речном трамвае или в зоопарк. Иногда я заглядываю ему прямо в глазки и говорю: «Ты хоть понимаешь, что мы самые счастливые, живем как короли? Ты понимай!» А он говорит: «Я понимаю». Он правда понимает. Потому что он очень много смотрит телевизор. В основном, конечно, про Губку Боба, но и новости тоже – иногда. Так что у него есть некоторые представления о мироустройстве.

Я очень хочу, чтобы он понимал: мы с ним живем, как королевич и королевна.

Только не знаю, кого я больше уговариваю – может, себя.

Недавно у меня был день рождения – я майская, родилась на позднюю Красную горку. Говорят: «кто в мае родился, тот всю жизнь мается». Так и есть.

Давайте я расскажу вам, как у нас устроена весна, – мы, майские, в этом разбираемся лучше других. Ну вот, сначала идет март – но только он на самом деле никуда не идет. Просто сугробы, просто лежат, просто самая что ни на есть зимняя зима. Потом, уже в основном в апреле, все мучительно долго тает, и течет, и обнажается, и становится очень-очень грязно, а потом еще и очень- очень пыльно. И как-то очень тревожно. А потом уже – бах! – первая жара. Листья, одуванчики, свечи на каштанах, «черемуховые холода», в пригородах уже чуть ли не соловьи. Но у нас, у майских, как будто осколок льда в глазу, как у мальчика Кая.