Встречаемся с ним днём в театре. Первое, что он мне говорит:
– Я у телефона звук забыл включить и прочитал твоё сообщение только утром.
– Ничего, – отвечаю, – я так и поняла.
Расходимся в разные стороны.
– Представляете, – говорю знаменитости, – вы-то живёте в приличной гостинице, а нас поселили за тридцать километров от города, в ужасной дыре.
– Ну, Кэтси, ты же взрослая девочка, сама решаешь, в какой гостинице тебе жить.
О чём это он, думаю. К себе в номер, что ли, приглашает? Ну-ну. Странный человек, ей-богу.
***
Все гастроли Иван существует сквозь меня.
То есть, он говорит со мной, и на меня смотрит, иногда даже в глаза, но ощущение, что он недосягаем, он в стеклянном колпаке, и нет возможности не то чтобы поговорить, а просто дотронуться, потому что видишь: стекло.
Выполнять свои прямые обязанности, проявлять заботу о его комфорте и приносить горячий кофе стало невыносимым. Что я делаю? Почему я это делаю? Неужели я вот так ещё полгода – до самой премьеры – буду подавать ему чай?
Для чего я здесь?
***
Я говорю с Яной по телефону, меряя шагами пустой коридор. Рассказываю, как мне живётся. Я не плачусь в жилетку, я предпочитаю ругаться – едко, колко и смешно.
Я много смеюсь, когда хочется плакать. Мы с Яной смеёмся вместе.
Иван выходит со сцены. Чтобы попасть в свою гримёрку, ему надо идти мимо меня. Он останавливается, это осознав.
Несколько секунд мы смотрим друг на друга.
Он резко разворачивается, уходит обратно на сцену. Там есть выход в другой коридор.
– Яна, – смеюсь я в трубку. – Он меня боится! Он идёт в большой обход, только бы не сталкиваться со мной нос к носу.
В моем смехе звучат высокие истеричные нотки.
Мне позвонил продюсер из кинокомпании, с которой я работала весь прошлый год, и сказал, что моя сценарная заявка на полнометражный телевизионный фильм утверждена на одном из центральных каналов. Мне выплачивают небольшой аванс – сумму, равную двум моим зарплатам в театре, и за сорок дней я должна написать сценарий.
А я тут готовлю кофе для Ивана Кузнецова, который ходит мимо меня в стеклянном колпаке.
Уходить, уходить с этого проекта. Садиться дома, закрываться на все на замки и писать.
И гори все синим огнём.
Но как уйти? Как бросить всё это?
Я хожу к знаменитости в гримёрку пить кофе. До отъезда на гастроли он попросил принести ему мои сценарии. Теперь он их прочитал, у нас есть тема для разговоров.
Я благодарна ему очень за внимание. За то, что мне есть куда приткнуться на этих гастролях. За то, что меня видят и слушают.
И когда меня долго нет, он шлёт смс:
«Кэт, иди кофе пить, сценариусы обсуждать, про искусство туда-сюда…».
Он сам готовит мне кофе, и у нас даже появилась примета: как только мой кофе готов, его сразу же зовут на сцену.
Я греюсь здесь своей скулящей душой, своим озябшим от одиночества сердцем.
Мы много говорим про кино, про театр, про жизнь.
Общаться с ним легко. Потому что есть какая-то общность позиций, интересов, понимания. Разговаривать – трудно. Диалог строится в основном в форме монолога, часть из которого я не разбираю из-за его плохой дикции. Он сердится, если я перебиваю его каким-то вопросом: «Ты никогда не слушаешь! Если неинтересно, я могу и не рассказывать…» – «Нет-нет, очень интересно, простите, пожалуйста, продолжайте…» Улыбаюсь самой безоружной своей улыбкой: он прав, я действительно часто перебиваю, из-за того, что в голове моей творится полный разлад. Он бурчит себе что-то недовольное под нос, но продолжает.
Иногда обижаюсь я, когда он обрывает меня на втором слове: «Вот то, что ты сейчас хочешь сказать, это всё сто лет как известно…» – «Да? Ну, тогда вообще, может, со мной не разговаривать, если всё, что я хочу сказать, вам сто лет как известно?» – «Ты опять говоришь мне «вы»… – «Ах, простите!»
Иногда он мне рассказывает какие-то театральные байки-побасенки, и я хохочу до слёз, потому что отыгрывает он их мастерски, и это безумно смешно. Он смеётся вместе со мной и становится совсем детским.
Иногда рассказывает про себя, какие-то очень личные вещи.
Иногда внимательно меня слушает. Правда, редко.
Мы много спорим. Доказываем друг другу что-то на пальцах. Переспорить его, конечно, нет никакой возможности, просто в силу бешеной энергетики. Это как против пожара с брызгалкой выступать. Потом, на моё «Мне трудно…» – с удивлением: «Тебе со мной трудно?» – «Ну, конечно, вы же давите всё вокруг своим пылающим темпераментом…» – «Да? Это плохо…»
Но пару раз, на следующий день после спора, он подходил ко мне, легонько касаясь плеча: «То, о чём ты вчера говорила, девочка, ты в этом права, конечно…» И я потрясённая застывала от неожиданности, а когда обретала дар речи, его рядом уже не было. Большая редкость – умение признавать чужую правоту, и заявлять об этом после спора, ради какой-то чистой справедливости.
Мне хочется, чтобы Иван увидел мою востребованность. Не приревновал, нет. Смешно ревновать меня к знаменитости, в наших отношениях – ни грамма секса.
А увидел, что я – нужна кому-то, кому-то интересна, кому-то хорошо рядом со мной.
И не кому-то – а умному, успешному, знаменитому и талантливому человеку.
Как же мне уходить с проекта? Как остаться без знаменитости?
Вопрос КАК разрешается жёстким конфликтом.
В каждой человеческой судьбе есть эта тема: кто-то за нас всё давно решил, а мы только реагируем на те углы, которые в правильной траектории расставлены на дороге и, набивая о них шишки, поворачиваем в нужную сторону. С точки зрения сегодняшнего дня я абсолютно уверена: мой уход с проекта был предопределен с самого начала, как и моё на нем появление. Не было возможности у меня миновать этот роман с Иваном Кузнецовым. Не было возможностей и у этого романа. Не зря внезапно приехала из Москвы Ирина Дмитриева. Не зря нас поселили в разных гостиницах. Не зря мою сценарную заявку утвердили именно в этот момент, и потребовали сценарий, хотя снимать его начнут только через восемь месяцев. Не зря случился у меня конфликт с дирекцией. Всё не зря. Не было у меня шансов остаться работать на этом проекте. Все кусочки данной мозаики теперь сходятся, все фишечки стоят на своих местах, всё ведет меня к встрече с моим любимым.
Неожиданно выясняется, что директор театра в один из вечеров перед самым отъездом, пребывая в алкогольном опьянении, не передал администратору мою заявку на покупку билетов в Петербург. Билеты не купили.
Выяснилось случайно, в телефонном разговоре.
Директор, обозвав меня последними словами, сказал, что заявки от меня не поступало.
– Даже если бы вы были правы, – кричу ему я в трубку, – и я забыла отправить вам заявку, почему вас до последнего не насторожил тот факт, что билеты до сих пор не куплены?
– Да потому что я – директор, а не администратор! – кричит он мне в ответ наипротивнейшим своим голосом, – Я не должен покупать билеты!
– Но ведь все заявки проходят через вас! Вы их сами подписываете!
– Ты не отправляла никакой заявки!
Мы носимся по кругу в этом крике словно бешеные лошади по арене. Ни конца, ни края. Он бросает трубку.
С горящими щеками, как будто меня хлестали по ним долго и с упоением, я звоню продюсеру спектакля. Срывающимся от волнения голосом объясняю, что заявка на билеты была подана. В этом можно убедиться, просмотрев мой почтовый ящик, письмо, отправленное по электронной почте, сохранилось.
Продюсер разговаривает со мной спокойно, но строго. Он не уверен в моей невиновности, и, если окажется, что я вру, публичной казни с вычитанием убытков из моей скудной зарплаты мне не избежать.
Через двадцать минут, добравшись до интернета, я демонстрирую доказательства своей правоты.
Я – невинно пострадавшая. Директор – врун и пьяница. И подлец к тому же.
Добро – в моем лице – оправдано. Зло – обнаружено.
Теперь злодей-директор вынужден поднимать все свои железнодорожные связи, чтобы отправить актеров домой вовремя. Это нелегко, все билеты раскуплены вчистую.
На следующий день я ему позвонила. Ровным голосом сообщила, что работать с ним больше не буду и после возвращения в Петербург ухожу с проекта. Он положил трубку. Вопрос с моим уходом для меня был решен.
Все вечера, отыграв спектакль, Иван пил так, что наутро его было не добудиться.
День уходил на то, чтобы прийти в норму. Вечером, опохмелившись, к семи часам, оживал. Отыгрывал свои сцены, после чего снова отправлялся в кабак.
Я захожу к нему в гримерку с программками спектакля.
– Иван, подпиши, пожалуйста, бабушки-билетерши попросили…
Протягиваю ему программки, показываю, где подписать.
– Как их зовут? – спрашивает.
– Не знаю, они не сказали, а я не спросила.
Берёт ручку, кладёт программку поудобнее, рука застывает над бумагой. Думает.
Я жду.
Думает.
Я не выдерживаю:
– Да напиши просто: «Здоровья и счастья».
– Да? Хорошо…
Пальцы, зажавшие ручку, на секунду дергаются, потом опять застывают над бумагой.
Мне становится весело, я улыбаюсь. Понимаю, что процесс затянулся, сажусь на диванчик.
Иван смущается:
– Да-да, сейчас, просто сосредоточиться не могу…
– Ничего-ничего, – говорю, – я подожду.
Пытаюсь понять: что происходит? Любой автограф для неизвестного лица подписывается в секунды, почему он тянет время?
– Да, да, смешно, – говорит Иван, – что же им написать?
– Может, что-нибудь в стихах? – предлагаю я.
– Да… Смешно.
– Нет, нет. Ты подумай, это не лишнее.
– Да… Меньше надо курить, Ваня, меньше надо курить, – говорит он сам себе.
Так. Значит, не только алкоголь, значит, еще и гашиш, – понимаю я.
Я ненавижу его жену.
Не выпуская из рук телефона, он пишет куда-то бесконечные смс. Руки трясутся, самого колотит в ознобе. Судя по выражению его лица, в ответах, которые он получает, хорошие вести отсутствуют.
Где ты находишься, Ира? На съемках? Что ты пишешь ему такого, что от прочитанного его бьёт током, и он гасит свои эмоции в водке?
Слепому видно, что ему уже не справиться в одиночку с этой бедой. Ты – единственная, кто может помочь, и тебя нет рядом. Где ты находишься, Ира, когда отец твоих двух детей горит у всех на глазах ярким пламенем?
Я хотела бы помочь, но я не могу.
– Я ухожу с проекта, – говорю я знаменитости, заходя к нему в антракте.
Теперь, когда я точно это знаю, я считаю часы до возвращения домой.
Дома – Анька и Яна. Дома кот Филя. Дома меня любят и ценят. Не выкидывают меня за окошко. До дома надо продержаться совсем немного.
– Я знал, что ты уйдёшь, это был вопрос времени – отвечает мне знаменитость.
– Ну, да, наверное, – соглашаюсь с ним.
– Но ты же не уходишь совсем? Ты же будешь появляться?
– Конечно. Я буду приходить в театр. Я буду очень скучать.
Он не спросил причину. Просто что-то свое про меня понял.
В последний день, сразу же после спектакля мы столкнулись с Иваном в коридоре.
– Виски хочешь? – спросила я его.
Два дня назад я купила бутылку виски, половину которой мы выпили минувшим вечером с Наташей в моей комнате. Оставшуюся часть я принесла в театр.
– У тебя есть?
– Есть.
Он улыбнулся:
– Хочу.
– Сейчас приду, – пообещала я, – иди в гримёрку.
Он улыбнулся ещё раз, лампочка – впервые за все гастроли – включилась.
Повернулся, пошёл к себе.
Через десять минут я пришла с бутылкой. Разлил по стаканчикам.
Чокнулись с легким шелестом пластика в руках, глаза в глаза. Выпили.
Он с большим интересом углубился в ноутбук, где листал фотографии до моего появления. Фотографии давние, с отдыха в Китае, он листает их с начала репетиций.
Я их знаю все наизусть. Повисла напряженная тишина.
«А вот фиг тебе, – подумала я, – тебе тяжело со мной, но я не уйду».
Молчим.
– Ещё? – тянусь я к бутылке.
– Наливай, – отвлекается он от ноутбука.
Наливаю. Чокаемся. Молча выпиваем.
Он отворачивается к фотографиям. Я встаю у него за спиной. Смотрю.
– Видишь, – показывает он мне картинку, – это район в Шанхае, где мы жили.
– Интересно… – реагирую я.
Молчим.
Я не хочу говорить ему, что ухожу с проекта.
Пусть будет так: он придёт на репетицию в Питере, а вместо меня – другой человек. Хорошо бы еще сменить номер телефона, думается мне, чтобы, если он захотел позвонить, то не дозвонился бы. Вот так: пропасть без следа, насовсем, навсегда.
Ну, это я, конечно, размечталась. Менять номер, которым пользуюсь уже десять лет из-за какого-то… женатого поганца – слишком большая честь.
Разливаю по стаканчикам виски.
– Еще пьём?
– Давай.
Мы молчим.
Ах, какая неловкость!
Мне смешно. По-горькому смешно, немного истерично. Но я глотаю смех.
Ему, наверное, очень хочется, чтобы я ушла. Но я не ухожу.
Терпи, милый, терпи.
Что мне нужно? Трудно сформулировать. Мне нужны простые человеческие слова.
«Прости за то, что всё так вышло…» – меня вполне устроит. Я пойму, что меня всё-таки держат за человека, и учитывают, что проехались по мне катком, и даже испытывают какое-то подобие вины за это. Я отвечу: «Хорошо». И пойму, что тоже имею дело с человеком.
Мы молчим.
В гримёрку заглядывает костюмер Юля: ей надо забрать костюм. Иван обещает переодеться через три минуты. Юля выходит.
Я отворачиваюсь в сторону: переодевайся. Это нормально в театральных кругах, ничего криминального. Продолжаю тянуть из стаканчика виски.
Неожиданно гаснет свет, какие-то перебои с электричеством. Иван, успевший снять рубашку, шагает к двери. Я поднимаюсь со стула пощелкать выключателем. Мы сталкиваемся в темноте вплотную.
Некоторая неловкость, суета. Я кладу руки на его голые плечи, он обнимает меня.
Смотрю ему в глаза, глаза у него бешеные.
– Соскучился по мне, зараза? – шепчу.
Глаза у него бешеные.
Целую его в губы как тогда.
Руки скользят по его плечам.
Его пальцы оказываются у меня под свитером.
В коридоре слышен голос Наташи:
– Катя! Вы не видели Катю? Катя, тебя зовут…
Я смотрю на Ивана:
– Я сейчас приду.
Выхожу в коридор. В коридоре светло, видимо, у Ивана в гримёрной просто перегорела лампочка. Сталкиваюсь с Наташей.
– Что случилось?
– Зайди к знаменитости, он тебя искал.
Захожу через дверь по коридору в соседнюю комнату, там со светом тоже всё в порядке. Значит, действительно, лампочка.
Знаменитость стоит по центру с собранной сумкой:
– Я тебе тут оставил кое-что.
Сказал, и пошёл, перекинув сумку через плечо.
Ничего не понимая, подхожу к столу. На столе лежит белый альбомный лист, беру его в руки, переворачиваю. На обратной стороне тонкой чернильной линией нарисован грустный человечек в длинном колпаке. Рядом стоят заглавные буквы автографа.
Две недели назад я узнала, что он рисует, и мне понравились его работы. На следующий день я попросила:
– Нарисуйте, мне, пожалуйста, картинку на память.
Он замялся, ответил что-то невнятное. И вот теперь, спустя полмесяца, у меня в руках этот рисунок. Я счастливо прижимаю его к груди. Он сделан для меня. Сердце мне заливает горячей благодарностью. Казалось бы: ну что здесь такого – картинка и картинка? Но меня накрывает волной любви к знаменитости. Не забыл про меня. Чувствует.
Возвращаюсь к Ивану. В гримерке горит свет. Юля собирает раскиданный по частям театральный костюм. Ивана нет.
– Где он? – спрашиваю её.
– Ушел. – отвечает, – Выскочил как ошпаренный. Даже деньги забыл. Вот три тысячи. На столике лежали. Отдай ему.
Юля протягивает мне купюры. Меня душит смех.
– Может, это чаевые? – веселюсь я, – нам троим – тебе, мне и Оле?
Стандарт
О проекте
О подписке