Часть 4. Клубнично

Эта боль пробралась к ней сквозь собственный сон – удушливой копотью в горле, горьким скрипом пепла на зубах. Аннабель задохнулась, не сразу осознав, где она, и что происходит. Резко села и сжала пальцами бархатный лепесток, на котором предпочла провести ночь вместо слишком широкой для неё постели. Грудь давило, а инстинкт настойчивой пульсацией требовал лишь одного: прекратить это немедленно.

Она не отдавала отчёта своим действиям, машинально спрыгнула с прикроватной тумбы на пол, на ходу принимая человеческую форму. Как была, в одних льняных нижних шортах и майке, босиком выскочила из спальни. Болезненная копоть в горле – горе, настоящая яма. Анни понятия не имела, что заставило её господина так страдать посреди ночи, что слёзы проступили уже на её глазах. Босые пятки смешно топали по мраморным полам, и хоть в особняке эйфири ориентировалась пока очень слабо, но нитка связи, та самая, всегда теперь невидимыми путами обвивающая запястья, тянула её с непреодолимой силой. Впервые за прошедшие с ритуала сутки клеймо обожгло, будто взывая исполнить все клятвы. В коридорах ярко полыхали огни подсветки в лампах под потолком – слишком ярко, так, что в некоторых местах стекло тихо трещало от накала. Хотя на ночь огни заглушались, как только засыпал источник их света.

Когда Анни влетела в распахнутую дверь хозяйской спальни, вкус во рту уже менялся. С копоти на горечь, мерзкую и оглушающую. Ярость. То не поджаренная хлебная корочка, то – настоящие угли. Затошнило, скрутило живот от одной мысли, что это нужно забрать. Но отступать поздно. Стараясь дышать глубже, Анни подошла ближе к постели Элая, мелко подрагивая от страха. Косы тряслись на каждый робкий шаг.

Он спал – без одеяла, в одних хлопковых трико, и в свете крутящихся по периметру спальни огней было видно каждую каплю испарины на поджаром теле. Челюсть сжата так плотно, что мерещился скрип зубов, а голова моталась из стороны в сторону. Анни несмело попыталась дотянуться до его ярости отсюда, но наткнулась на плотную стену запечатанного сознания. Потрясённо ахнула: с таким ещё сталкиваться не приходилось. Всем дрожащим нутром она ощущала, что нужна ему сейчас, но расставаться с кошмаром так просто Элай явно не собирался. Замерев в секундном сомнении, она качнулась на тонких ногах от новой волны гнева, которая одолевала хозяина так упорно. И тихий, глухой стон его отчаяния заставил её с упорством поджать губы.

Кажется, разрешение он ей дал ещё днём – и пусть чёткая печать на его разуме сияла табличкой «не беспокоить».

Анни смело подобралась к самому изголовью кровати, попыталась сосредоточиться на источаемой Элаем ярости. Пропитаться этим вкусом горького отчаяния, не думая о том, что глотать придётся горелые угли. А затем дотронулась кончиками пальцев до его часто вздымающейся влажной груди, прямо над бешено рвущимся из-под рёбер сердцем, усиливая контакт. Это – всегда абсолютная вероятность, ни один человек не выдержит силы, с которой она ломилась к его чувствам. Недаром существовала присказка «не верь сирене, не зли мага и не целуй эйфири». Воображаемая стена дала сетку трещин, кожа Элая пылала под её рукой, но проломить оборону не получилось.

Духи стихий, да он во сне закрыт намного крепче, чем днём. Запечатан в своей боли, которую могла дать лишь потеря.

Это уже оказалось делом принципа. А может, просто пекло глаза от слёз, которые катились по щекам безо всякого контроля. Уйти и оставить Элая бороться в одиночку? Тогда какой она фамильяр…

«Бесполезная слабая букашка», – мысленно ругнувшись на себя, Анни вдохнула поглубже, успокаивая неожиданную тревогу за мечущегося по кровати хозяина, готового вцепиться зубами в подушку. Кажется, её сны – просто смех в сравнении с дном его души.

Она присела на край кровати и решительно обхватила горящее лицо Элая в ладони, успокаивающе погладила скулы большими пальцами. Прикрыв веки, полностью погрузилась в эту темноту, за нитку связи между ней и хозяином вытягивая всю горечь и копоть, впитывая в собственную кровь. Тело протестующе задрожало на такой приток чистого яда. Тошнило неимоверно, но стена наконец-то разлетелась на куски, а Элай шумно втянул в себя воздух освобождения. Остановиться уже было невозможно, слишком много сил потребовалось, чтобы забрать себе этот кошмар, вернее, ту боль, которую он приносил хозяину. Плечи Анни тряслись, но физический контакт здорово помог довести дело до конца, пусть ладони и жгло влагой его испарины.

Она не успела открыть глаз и прийти в себя, как вдруг тело резким рывком за талию бросили на кровать, а к горлу прижалось нечто опаляющее, твёрдое и острое, оставив тонкую мокрую царапину. Громко пискнув от страха, Анни беспорядочно застучала кулаками по плечам нависшего над ней Элая, и тот с трудом проснулся, заморгав и фокусируясь на её искажённом паникой лице.

– Анни? – в ужасе узнавания просипел он, а затем перевёл отсутствующий взгляд с её хватающего остатки воздуха рта на горло. Спешно откинул в сторону раскалённый алый клинок, с шипением прожёгший дыру на мокрой простыне.

– Отпусти… пожалуйста, – хныкнула она, потому что ощущать на себе вес прижавшего её к постели гибкого тела было невыносимо.

Невыносимо жарко – смуглая кожа явно была на грани того, чтобы начать жечь всё вокруг лавой, а напряжённые до предела мышцы груди давили тяжестью. Их разделяла лишь её нижняя майка, и она точно не спасла бы от возгорания. Анни практически не могла шелохнуться, пойманная в хищный капкан, грозящий сделать из неё стейк медиум прожарки.

В обсидиановые глаза долгие несколько мгновений прокрадывалось понимание всей опасности такого контакта, особенно с учётом того, что меньше минуты назад Элай мог своей яростью разнести весь квартал. За эти мгновения Анни успела короткой вспышкой ощутить другую эмоцию, которая оказалась настоящим спасением от тошноты и съеденной горечи. Та самая медовая сладость, словно оживший солнечный свет. Как на ритуале, когда он связывал её ноги. Всё случилось машинально – она робко попробовала крохотную часть этого непознанного чувства, и громко вздохнула от пронзившего каждую клеточку удовольствия.

Элай наконец-то отпрянул, наверняка заметив, как у неё сузились зрачки. Анни попыталась лишь не облизнуться, потому что после долгих лет редких пресных или горелых корок ей досталось что-то абсолютно потрясающее своей яркостью. Даже о том, что лежит на хозяйской постели, а в нескольких дюймах от головы валяется нож, она уже почти не думала. Одно интересно: как называется этот потрясающий медовый напиток?

– Что ты тут делаешь? – Элай сел, прожигая её тяжёлым взглядом. Голос звучал непривычно веско и строго, но Анни не ощущала его злости, скорее… волнение.

– Прости, – торопливо прошептала она, пока он действительно не разозлился на её своеволие. – Я проснулась из-за твоих кошмаров. Ты не должен был вообще почувствовать, как я помогаю, но настолько заперся от меня, что пришлось применить физический контакт. Это было слишком дерзко, знаю, – она резво вскочила, но когда попыталась соскользнуть с кровати, Элай неожиданно остановил её, поймав за правое запястье, здоровое.

– Ты прости. Я тебя порезал, – он виновато кивнул на её горло, и Анни лишь сейчас поняла, что к ложбинке отчего-то немного потяжелевшей груди стекает горячая капля крови. Его вина дурманящим хмелем проступила во рту, и ей вполне могло показаться, но Элай действительно проследил за этой алой дорожкой, пока кровь не впиталась в тонкую ткань майки. Глаза – горящие угли, и вновь приглашающий на обед аромат мёда.

От всего этого вихря чужих ощущений Анни окончательно растерялась. Подумалось, что мадам Вальтц бы высекла её розгами уже за то, что она пачкает своим грязным телом хозяйскую постель. А за неподобающий вид вовсе бы закрыли в карцер на месяц, без солнечного света, еды и тепла. Но вид Элая тоже мало соответствовал этикету, и когда опустила взгляд с его лица на торс, низ живота приятно закололо: отрываться от созерцания этих витых мышц и смуглой кожи не хотелось совсем.

– Это… ерунда, – поняв, что пауза неприлично затянулась, отозвалась Анни шёпотом. – Царапина. Не больно.

Нет, он точно смотрел прямиком в ложбинку, а по его предплечью пробежали нитки зарождающегося огня, и Анни предусмотрительно одёрнула руку из его хватки. В удивлении задрала бровь, потому как сейчас, судя по её вкусовым рецепторам, Элай ощущал лишь кислинку волнения, чуть пьяную и терпкую, а отголоском – медовую сладость, которую пока что не удалось сопоставить с названием эмоции. Но его кожа обычно горит только от злости… Или нет?

– Я могу помочь чем-то…

– Иди, – выдохнул Элай чересчур поспешно. Зажмурился, будто ругнулся на себя, а потом кивнул на дверь: – Спасибо за помощь, Анни. И если будет болеть… Найди в ритуальном зале мазь, крайний правый стеллаж.

– Хорошо, – прошелестела она, в абсолютном смятении сползая с постели. Мраморный пол холодом дал по босым ногам. – Доброй ночи.

– И тебе.

***

До рассвета Анни так и не уснула – возвращаться на лежащий на тумбе лепесток было лень, а хрустящая чистым бельём кровать казалась холодной и чересчур просторной. Она уговаривала себя, что дело именно в этом, но глупо было отрицать, что ей не спалось из-за совершенно очевидно бодрствующего хозяина.

Кутаясь в совсем не греющее одеяло, она думала о температуре его тела, его твёрдости. Силе. Об обезоруживающей грубости, которая сочеталась в нём с желанием сделать её жизнь легче. С интересом прислушивалась к своим вкусовым рецепторам, пытаясь с другого конца особняка понять, почему не спит Элай, о чём думает, хотя тут могла лишь строить догадки. Кислинка, но словно незрелая ягода, мягкая. Хмель и мёд. Нотки шафрана… К рассвету странный коктейль дополнился сочным клубничным послевкусием. Анни и половины его безумных чувств не понимала, лишь то, что он волнуется за этот небольшой случайный порез и чувствует себя виноватым за собственные инстинкты выживания. Но вот в остальных непривычно сладких эмоциях разобраться невозможно. Ах, если бы были словари.

Благо, к рассвету обоим не пришлось больше изображать сон. Судя по тому, что хозяином завладела безвкусная липкая скука, он занялся привычными для себя монотонными делами, и Анни с облегчением приняла такую перемену. Всё же он явно умел держать лицо, как настоящий наследник великого дома. А она должна полностью этому соответствовать.

Умывшись, она быстро переплела косы, всклокоченные после ночного ёрзанья под мужским телом. Даже вспоминать стыдно. Зато теперь Анни надела строгое, тёмно-фиолетовое платье с приличной длиной ниже колена и армейским воротом-стоечкой – вчера выпросить нечто подобное у неразговорчивой хмурой модистки было сложно. Та явно не понимала, отчего молодая девушка просит не шелка и блёстки, а практичность и удобство, и, скорее всего, подслеповатая мадам не замечала, что одевает фамильяра, а не женщину. Или Элай распорядился не замечать. Но теперь гардероб до отказа был заполнен тряпками на любой случай, вот только в ход пошла именно рабочая форма и скромные мягкие тапочки. Пора отрабатывать свалившуюся на неё доброту.

Убедившись в подобающем виде, Анни первым делом шмыгнула на кухню. Уолт готовил для хозяина завтрак, и если удивился её появлению, то вида не подал.

– Доброе утро, – улыбнулась она старику, надеясь, что ворот скрывает царапину на горле. – Я могу помочь?

– Доброе, леди. Не стоит, я почти закончил, – Уолт поставил на серебряный поднос небольшой кофейник, распространяющий приятный аромат, фарфоровую чашку и две тарелки. На одной были три ломтя ржаного хлеба с маслом и сыром, а на второй – горсть крупной спелой клубники.