– Кстати. Ты слышал о зверствах, которые творит старуха Вальтц в своей академии? – как бы между прочим спросил он у отца, но тот был слишком умён, чтобы не понять подоплёку такого интереса.

– Нет, ты меня всё-таки поражаешь, – вздохнув, Альбар с шорохом мантии подошёл ближе к постели и деловито погладил чёрную бородку. – То всячески отказываешься взять фамильяра, то за ночь умудряешься не только клеймо поставить, но и вдобавок пошляться по её голове. Впрочем, хвалю – подчинить себе разум…

– Я никого и не думал подчинять. Случайно увидел её кошмар про то, как Вальтц издевалась над девчонкой в детстве, – быстро отверг предположение Элай, моментально смыв всё довольство с отцовской физиономии.

– И что в этом такого? – тот откровенно удивился. – Будто тебя не заставляли спать на камнях и мыться в проруби. Всех в этом жестоком мире надо закалять. Вот появится собственный ребёнок, тогда и воспитывай, как посчитаешь нужным. Только потом не топай ножкой, когда тепличное растение зарубят в первом бою.

– Ты не понял. Старуха не учила Анни, не прививала какой-то навык. Это было издевательство без практической цели, чисто в удовольствие придурочной бляди, – его передёрнуло, как только в ушах снова встал крик маленькой эйфири. Драконье дерьмо. Теперь от этого хрен отвертишься.

– Послушай, сынок, – Альбар серьёзно нахмурил брови. – Я понимаю, тебе нравится идея отомстить семье Алесты. А «придурочная блядь» едва не стала твоей тёщей, да ещё и, судя по всему, самолично покрывала похождения дочурки. Но не лез бы ты в систему, которая работает веками. Академия никогда не давала столько вышколенного приплода, как при руководстве мадам Вальтц. И как старуха этого добивается – совершенно не нашего ума дело.

– То есть, тебе глубоко насрать, если там девочек начнут четвертовать и кормить ими свиней? Лишь бы показатели не падали?

– То есть я не вижу проблемы в том, что кого-то там высекли за непослушание. За каждую рождённую эйфири Вальтц отчитывается до самого момента продажи, как за собственный зад. Так что никто там не пропадает без вести. Угомонись. И прекрати звать их «девочками», это тебе не люди. Впрочем, ты скоро сам это поймёшь.

Раздражение крепло, челюсть свело от усилия, которое Элай прилагал, чтобы не вступить с отцом в шумный спор. Он уже чувствовал в полной мере, как по пальцам прошла дрожь, и успел подумать только о том, что Уолту придётся стелить новую простынь, потому как эту сейчас прожжёт от его возмущения. Но тут та самая нитка в груди слабо трепыхнулась, в воздухе вместо гари на миг пахнуло лавандой. Сетка огня, проступающего через каждую венку, потухла, не вспыхнув до конца. Будто сдуло порывом ветра, даря освобождение и лёгкость мышцам. Удивление на его лице оказалось так заметно, что и Альбар счёл нужным прокомментировать увиденное:

– Какая умница. Работает, не покладая рук. Хм, с другого конца особняка дотянулась – сильна, – он вновь удовлетворённо хмыкнул, а затем азартно хлопнул в ладоши: – Отлично! Сработаетесь. Завтра вечером жду вместе с ней на приёме – людям надо увидеть, что вопрос улажен, а ты поддержал систему. Формальный повод для праздника тоже есть, официально мероприятие посвящено годовщине битвы при Айгдене. Так что сам понимаешь, твоё присутствие обязательно.

Элай не успел насладиться подаренной Анни лёгкостью – к горлу подкатила тошнота. Неужели прошло восемь лет. Восемь лет, как не стало Леона. Восемь лет тотального добровольного одиночества.

– Я приду, – глухо шепнул он. – Мы придём.

***

Выпроводить отца удалось не сразу. Тот сначала напросился на завтрак, затем ещё около часа шумно распинался о том, сколько девушек знатных семей пригласил на приём, и как каждая из них прекрасна. Элай скучал. И как только за Альбаром наконец-то развеялся последний дымок, тут же направился в библиотеку: благодаря вполне ощущаемой связи он нутром знал, где всё ещё трудилась Аннабель.

Он умел ходить очень тихо, так что когда прошёл через резные двустворчатые двери, никак не обозначая своего присутствия, Анни не обернулась. Она стояла на самой верхушке деревянной лестницы, приставленной к стеллажу, и распихивала на свежевымытые полки тяжёлые тома. Сегодня на ней было то же белое платье академии, безликое и заканчивающееся у торчащих костлявых коленей. Элай подошёл ближе к лестнице, но когда задрал голову и понял, что таким образом взгляд невольно скользит под подол и репьём цепляется за округлость форм, спешно рухнул в первое попавшееся кресло, стараясь скрипнуть погромче:

– Какая чистота, – фыркнул он, скорее, чтобы не молчать.

– Ой, – испуганно пискнула Анни, обернувшись на его голос и едва не свалившись с лестницы вместе с книгами в руках. – Простите, я вас… тебя не заметила, – она густо покраснела, словно прекрасно поняла, какой вид открывался Элаю снизу, пусть даже он состроил невозмутимое лицо.

– Я просто зашёл спросить, как ты себя чувствуешь, – он выцепил взглядом её запястье с клеймом, но судя по всему, мазь сработала отлично: саламандра быстро затягивалась, превращаясь на нежной коже в красноватый рубец. – И заодно поблагодарить за твоё вмешательство утром.

Анни вздохнула, поставила стопку книг на полку и поспешила спуститься. Вид у неё был откровенно виноватый, когда она, неловко кусая губы и изо всех сил смотря поверх головы Элая, начала сбивчиво объяснять:

– Я в полном порядке, спасибо. Ничего не болит. Это я должна просить прощения за то, что вчера так вышло. Дело не в ритуале, а в ваш… то есть, твоей эмоции. Теперь я ощущаю их намного сильней, и мне просто надо привыкнуть. И утром – меня не благодарить нужно, а наказать. Я взяла эту злость без разрешения.

С каждым её тихим словом у Элая крепли мурашки на предплечьях: то ли шок, то ли страх. Насколько же надо было зашугать Анни, чтобы сейчас она извинялась за собственную физиологию или, что совсем ни в какие ворота – требовала наказания за дерзость? Он не понимал, как теперь на это реагировать. Единственное, чего захотелось – закурить, и благо, на круглом полированном столике валялся его серебряный портсигар с фамильными вензелями.

– Давай проясним. Тебе для выживания нужны мои эмоции. Я не собираюсь морить тебя голодом, но должен предупредить: тебе страшно не повезло, потому что вряд ли ты сможешь найти нечто приятное. И даю тебе полное разрешение брать всё, что захочешь и когда тебе нужно, – взяв одну из сигарет, он спешно сунул её в рот и зажёг одним усилием воли – она вспыхнула сама, распространяя по библиотеке отдающий шафраном дымок. Попытавшись расслабиться под взглядом васильковых глаз, теперь наблюдающих за ним с откровенной опаской, Элай откинулся в кресле, сложив ногу на ногу.

– Это же безумство. Не верю, что ты настолько не понимаешь природу эйфири, что сейчас даёшь такое позволение, – прошелестела Анни, несмело ступив вперёд и сокращая расстояние между ними до пяти шагов. Глубоко вдохнув шафрановый дым, всё же выдала свои опасения вслух: – Я же могу выпить всё до дна. Все удовольствия. Сделать жизнь абсолютно тусклой…

– Но ты этого не сделаешь, – лениво и даже слегка устало улыбнулся Элай такой наивности. Грубияном, циником, затворником, воякой – кем угодно, но дураком он не был. – В твоих интересах, чтобы господин был счастлив, чтобы его эмоции были светлы. Вчера ты поклялась беречь мою душу – думаю, в условия такого контракта входит пункт о том, что забирать всю радость до дна у тебя попросту не получится. Вот всякое дерьмо – это пожалуйста, – он горько усмехнулся перед крепкой затяжкой, от которой закололо лёгкие. В привычный аромат сигарет упорно вклинивалась чуждая лаванда, особенно когда эйфири несмело присела в кресло напротив него. Спину она держала неестественно прямо, по-ученически.

– Многие господа… Вовсе предпочитают оставлять всё позитивное себе целиком.

– Если ты найдёшь во мне что-то позитивное, обязательно сообщи, будет интересно узнать, – Элай усмехнулся, а затем его взгляд скользнул по её местами запачканному платью. – Слушай, раз уж ты теперь под моей ответственностью, то эту хламиду точно надо выбросить. И шить самой себе из лепестков тоже какой-то дикий абсурд. Если Уолт не может ничего подобрать тебе в старой гардеробной прежней хозяйки дома, то я отправлю сообщение приличной модистке. Вместе и подберёте, что тебе там нужно, все эти дамские приблуды.

– Это совершенно лишние затраты и хлопоты, – тут же нахмурила Анни светлые брови и с лёгким смущением поправила подол платья. – Уолт уже нашёл для меня несколько отрезов ткани, и я вполне могу сама обеспечить себя всем необходимым. И прошу, убеди его, что мне не нужно приносить еду: меня он не понял.

– Ты не питаешься обычной пищей? – настал его черёд удивляться.

– Раз для тебя предпочтительней, чтобы я сохраняла такую форму, а не уменьшенную, то иногда придётся. Но намного реже, чем едят люди, и только растительного происхождения, лучше всего без термической обработки.

– Иначе говоря, если поставить тебе в комнату вазу с фруктами, то ты меня лишишь удовольствия хотя бы иногда ужинать не в одиночку, – задумчиво пробормотал Элай, и только потом осознал, какую чушь сморозил. Новая затяжка дыма не помогла скрыть, насколько данный факт его разочаровал. Не то чтобы он скучал по собеседнику, да и есть предпочитал в кабинете, а не в огромной пустующей столовой. Но ведь даже предложить Анни сесть с ним за один стол было бы дикостью. Тогда уж сразу и щенкам с отцовской псарни тоже поставить миски.

Одна проблема: сейчас, когда она сидит напротив и так очаровательно краснеет от откровенности их беседы, нет ощущения неправильности. Чем она хуже той же Алесты? Расой? Ха. Да если уж мерить по моральным качествам, то скорее Алесте место на псарне.

– Мне достался слишком странный господин, – вздохнула Анни, прерывая его размышления. – И слишком щедрый на материальное… То, в чём нет нужды.

– В модистке нужда как раз есть. Завтра мне нужно быть на приёме у отца, и тебе тоже полагается там быть. А для этого стоит принарядиться, всё же фамильяр наследника, – он сам же сморщился на это определение, прозвучавшее так, будто от них обоих чего-то ждут.

– Как будет угодно. Я могу продолжить уборку? – она поднялась с кресла, но была остановлена новым распоряжением:

– Тебе не обязательно этим заморачиваться. Мне плевать на пыль, на этот дом и его чистоту. Ты можешь заниматься тем, что тебе нравится. Не знаю, в саду погуляй, свяжи что-нибудь… только не из огонь-травы, – брякнув последние слова, Элай спешно прикусил язык и отвернулся, чтобы затушить сигарету в хрустальной пепельнице, чётко ощущая на себе пронзительный взгляд.

Анни напряжённо молчала. Она не казалась ему глупой, так что наверняка догадалась, откуда он узнал про её кошмар. Но если любой человек начал бы возмущаться, то она просто чуть грустно улыбнулась и подошла к столику, чтобы забрать с него пепельницу.

– Я всё же закончу с библиотекой. Почти все книги выставила в алфавитном порядке, – глухо прозвучал её голос. Так близко, ближе, чем до этого – пока Элай сидел, а она стояла рядом, это был почти один уровень. Лёгкие сжались от запаха полевых цветов.

– Прости, – выдохнул Элай, как можно осторожней накрыв её руку, тянущуюся к пепельнице.

Анни вздрогнула от касания, кожа её казалась ледяной по сравнению с ним. Найдя её растерянный взгляд, он задохнулся, на миг потерявшись в этих раскосых глазах с желтоватым ободком у зрачка. Приличия требовали отпустить, а пальцы сами скользнули по тыльной стороне маленькой ладони, будто погладив. Нежней шёлка. Легче воздуха. Такая хрупкая, такая волшебная. От внезапного желания распустить её косы и сжать в кулак лавандовые пряди у Элая скрутился комок в горле.

– Тебе не за что извиняться, – Анни сама вытянула ладонь из его пальцев, робко улыбнувшись напоследок. – Господин делает так, как посчитает нужным. Даже если ему зачем-то понадобились мои сны.

– Ты не должна так думать. Я переступил твои личные границы, когда ночью заглянул в тот кошмар. Обещаю, что больше не сделаю этого без твоего разрешения, – его голос сел на пару октав. Возможно, от выкуренной сигареты.

И всё же такую реакцию на неё надо пресекать на корню: это полный изврат, она даже не человек. Слуга. Фамильяр. Существо, раса которого тысячу лет назад считалась животной. А что такое тысяча лет, если жить веками? Резко поднявшись с кресла, Элай заставил себя думать именно в этом направлении, добавив отстранённого холода на лицо. Напускного.

Леон бы понял, что с ним творится. У учителя всегда были ответы на любой вопрос.

Может, эта колющая рёбра нежность – нечто вроде того, что испытывают старые кошёлки, когда гладят своих кошек?

– Занимайся… Чем хочешь, – буркнул он напоследок, прерывая повисшее в воздухе молчание. Стараясь больше не смотреть на Анни, шагнул к дверям, но затем с тоской глянул на сияющие чистотой стеллажи с книгами. За неимением универсального источника знаний придётся обратиться к ним.

– Что же такого интересного было в том сне? Это просто воспоминания ребёнка, – неожиданно чётко и громко раздался вопрос за его спиной. Так, что пришлось оглянуться через плечо, и за долю секунды по решимости на светлом лице понять: ответ ей важен.

– Это часть тебя. И раз уж мы связаны, я хотел узнать тебя получше, – соврать этим васильковым глазам не было и шанса.

Анни смущённо кивнула, словно такого ответа и ожидала. И когда Элай с лёгкой поспешностью скрылся в рядах стеллажей, до него слабым шёпотом донёсся ещё один вопрос, который явно не предназначался для его ушей и был задан в пустоту:

– Тогда что снится тебе?..

Какое счастье, что можно не отвечать.