Глава 2. Раф и круассан

Бам! Хруст. Сдавленный стон. Из-за двери допросной доносились самые многозначительные звуки, а Рик покорно ждал у стены, сложив руки на груди. Он не одобрял методов директора Беккера, более того, презирал такой способ выдавливать правду из подозреваемых. Настоящий полицейский обязан добиваться признания вины нерушимыми фактами, доказательствами: именно этому Рик сам учил новоиспечённых стражей закона на протяжении четырёх лет, именно так правильно. Слышать сейчас, как за тонкой перегородкой кто-то нагло срёт на все эти принципы, было отвратительно. Внутренний перфекционист буквально выл, что нарушается нормальный, логичный и единственно приемлемый порядок вещей. От усилия, которое Рик прикладывал, чтобы не вмешиваться, под левой лопаткой уколола судорога, ушедшая болезненным спазмом до кончиков пальцев. В хорошо проветриваемом коридоре становилось душновато даже в тонкой серой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Привычно болталась на плечах кожаная чёрная кобура: он буквально только что приехал, снова простояв в пробках добрую часть утра, и ещё не успел снять табельное в своём крохотном кабинете. Да и не любил он расставаться с верным девяносто девятым «Вальтером».

Дверь отворилась. Из допросной вышел Беккер, тяжело дыша и сияя лысиной в свете ламп коридора. Небрежно вытирая руки от крови платком в крупный розовый цветочек, он с удивлением поймал осуждающий взгляд Рика.

– Шаттен? Чего тебе? – он захлопнул за собой дверь, потому как за его спиной кто-то тихо простонал. Одутловатое лицо буквально светилось удовольствием только что причинённой боли, на высоком лбу выступили бисеринки пота. Рубашка Беккера была взмокшей, а добротное брюшко висело над ремнём, как холм, под которым безвременно скончался солдат. На ум приходила ассоциация с большим мультяшным жуком в тесных штанишках.

– Доброе утро, директор Беккер, – как можно более невозмутимо и не выдавая своей неприязни, поприветствовал его Рик. – Я по делу о тех иммигрантах.

– Мигранты-шмигранты, – Беккер сморщился, оттирая с костяшек последние красные капли. Поднёс руку к носу, с сомнением нюхнул пальцы и слегка просветлел, словно запах крови прибавил очков настроению. Но это не помешало блёклым рыбьим глазам бросить на Рика снисходительный взгляд: – И чего ты с ними носишься? Достали они меня. Вот уже у меня где эти понаехавшие и изгадившие страну дикари! – он многозначительно поднёс ладонь к горлу: – Серьёзно, Шаттен, неужели тебя не коробит, когда от нас требуют зачёркивать в протоколах слова «грёбанные охреневшие иммигранты» и писать «жители вольного города Гамбурга»?

– Моё личное отношение не имеет значения, директор Беккер. У меня есть обязанности, а эти пропавшие люди – те самые «жители вольного города», у которых тоже есть права, – пожал плечами Рик.

Какая разница, что думал слуга закона, если его единственная задача – поддержание порядка, легендарного немецкого качества жизни для всех без исключения. Эмоции – лишняя деталь, не подходящая в конструктор этого выбора. Его одновременно и поражало, и раздражало, что такие вещи нужно объяснять человеку, который выше на добрый пяток рангов. Он покрутил старые стальные часы на запястье: энергия и злость потихоньку закипали внутри, грозя вылиться в нечто, недостойное звания комиссара.

Вроде пинка под жирный зад, залома рук до хруста костей и размазанного по стенке носа. Кажется, единственное, что ещё пробивало Рика на настоящие желания, а не на искусно изображённые реакции, – нарушение установленного порядка. Всё остальное же, будь то улыбка, смех, заинтересованность или радость, настолько успешно им игрались, что окружающие не замечали никакого подвоха.

Вчерашняя гадалка здорово вжилась в роль фрау Фредерики, только вот его собственная роль не заканчивалась занавесом. Быть нормальным, а не трупом, который не способен ни волноваться, ни удивляться по-настоящему. Апатия к окружающему дерьму – единственное, что когда-то спасло разлетающуюся на куски башку от психушки. И даже несмотря на этот плотный защитный кокон, чёртов директор умудрялся вызывать неприязнь.

– Да, я и забыл, что ты у нас из этих, жалостливых, – сочувственно вздохнул Беккер и неспешно двинулся по коридору, вытирая тем же цветастым платком и вспотевший лоб. Запах крови становился всё более душным, а директор, казалось, лишь задышал ещё чаще и глубже, наслаждаясь этим: – ЕВПОЛ⁸ – это ещё не всё, Шаттен, уж поверь. Тебе никогда не перепрыгнуть в высший эшелон, если будешь продолжать подтирать чёрные зады. Что толку, что ты и другие ребята тратили в этом сраном Афгане лучшие годы и здоровье, пытаясь научить обезьян не стрелять друг друга? Слышал, что они уже опять играют в войнушку? Жди новой волны беженцев, Шаттен. Помяни моё слово, снова крайними останемся мы. И это нам опять зачёркивать их ублюдские фамилии в отчётах про изнасилование несовершеннолетних.

«Не из жалостливых. Из тех, мать твою, кто понимает, что разжигать вражду между нашими и вашими – значит уничтожить всю систему и весь порядок на корню», – с такой мыслью Рик тихо скрипнул зубами, послушно шагая за тучной фигурой Беккера пружинистой походкой, слегка выдающей напряжение.

Хотелось уже не просто пнуть по заду, а отделать его так, чтобы беспардонный осёл мычал на весь штаб полиции. Слышать, как о четырёх, на его взгляд, самых правильных годах жизни говорила с таким пренебрежением какая-то успешно подлизавшая верхам власти мразь, невыносимо. Беккер не заслуживал своей должности. Один его небрежный внешний вид вызывал у Рика, воспитанного во всех немецких традициях образцовости в каждой детали, тошноту. Да, к нашествию иммигрантов можно относиться по-разному, но пытаться сохранить мир – то, на что он положил большую часть своей жизни, за что отдал жизнь его собственный отец и что всегда было и будет наивысшим приоритетом: мир там, в Афганистане, когда учил молодую полицию хрупкой страны защищать своих граждан; мир здесь, дома, не делая разницы между тем, какой национальности, веры и благосостояния жертва и преступник. Потому что плевать на личность. Контроль и закон равны для всех. Когда на улицах становится небезопасно, когда может внезапно исчезнуть несчастная повариха из полюбившейся шаурмичной – это хаос. То, что Рик презирал всей душой. Его бесило, когда хотя бы одна деталь была не на своём месте. Пусть даже это женщина, всегда знавшая, что он любит двойной сырный соус.

Что-то надо было ответить, но говорить выходило с трудом. Единственное, с чем Рику крупно не повезло пять лет назад, когда был комиссован по ранению из ЕВПОЛ, – что в кресле директора криминальной полиции сидел Беккер. Настолько убеждённый расист, что можно и не расследовать ни одного дела, потому как в любом из них будет виноват сириец, ливиец или пакистанец. Видеть творящийся беспредел после нескольких лет мирного соседства с пуштунами для Рика стало пыткой почище осколка под лопаткой и никотинового пластыря вместо сигареты. Несправедливость. Сломанные весы равенства перед законом. Это жгло кислотой самое нутро, всю его суть.

– Директор, я чисто по своему делу, мне особо некогда болтать, – как можно более сухо и серьёзно отозвался Рик спустя бесконечно тяжёлую паузу. – У нас трое пропавших, про которых хоть кто-то заявил, и все они одиночки. Из чего можно сделать вывод, что это могут быть не единственные жертвы. Просто о них некому рассказать полиции. Ситуация может обостриться, не мне вам объяснять политические интересы бургомистра Вайса в этом вопросе, – попытался он воззвать к суровому рационализму.

Беккер грузно вздохнул и остановился у самых дверей в шумный общий офис, заставленный маленькими столами стажёров и низших офицеров. Скучающе посмотрев на Рика, он закатил глаза и недовольно пробубнил:

– Что ты хочешь от меня? Чтобы я пошёл сам прочёсывать гадюшники Санкт-Паули?

– Я прошу сделать запрос в охранную полицию. Мне нужен хотя бы десяток людей в форме на улицы, хоть какой-то внешний контроль, чтобы избежать новых случаев…

– Десяток?! – возмущённо фыркнул Беккер, краснея на глазах. – Ты в своём уме, Шаттен?! Да это патрульные просят у нас помощи на завтра, а мы тебе не сраный Давидваче⁹, чтобы сидеть и сутками напролёт караулить местных чернозадых шлюх!

– Директор…

– Я всё сказал! – отрезал Беккер, не слушая попытки доказать необходимость срочных мер по повышению безопасности района. – Шёл бы ты с глаз моих, Шаттен. И не будь уже лягушкой¹⁰, чёрт тебя дери, займись делом! Настоящим делом, а не сбежавшими обезьянами! – брызнув слюной напоследок, он отвернулся и вышел из коридора в общий офис, где говорить в общем шуме уже сложно.

Догонять урода точно было выше достоинства Рика и всех возможностей даже самой тренированной выдержки. Внутри бурлила злость, отвратный запах пота и крови от директора ещё стоял в носу, вызывая острое желание блевануть. Четыре года в бесконечной жаре песков и вони тонули перед отвращением к Беккеру: казалось, проще заночевать на свалке с крысами, будет не настолько мерзко. Мечтая о капле прохлады и свежести, Рик вышел из коридора и, огибая столики и таскающих стопки документов стажёров, понёсся в сторону уборной. Рассеянно кивнул по дороге пожелавшему доброго утра полицеймайстеру среднего звена, имени которого не помнил. Он не дружил с коллегами. По правде говоря, дружба вообще сильно обесценилась после возвращения из Афгана. Всё мирное копошение родного Гамбурга казалось игрой в песочнице по сравнению с тем, что творилось там. А люди, случайно оказывавшиеся в близком кругу, ощущали себя неуютно, когда до них доходило, что из настоящих эмоций у Рика осталась лишь редко просыпающаяся злость. Даже сестра Вики свела общение к дежурным звонкам, не узнавая брата «до» и «после».

Рик сам не заметил, что, ещё открывая дверь в туалет, непроизвольно достал из кармана брюк затёртые чётки с короткой растрёпанной кисточкой на конце. Склонился над одной из раковин, тяжело дыша и перебирая пальцами левой руки нефритовые бусины. Нечасто его кто-то мог настолько вывести из себя, чтобы захотелось покрепче сжать свой талисман.

Никакой силы и обхвата рук не хватает, чтобы заткнуть рану на раскуроченном животе. Пульсация. Кровь упрямо сочится, да что там, разуй глаза – в ладони сейчас выпадут внутренности, которые будешь собирать по камням. До сознания не доходит, что контроль безвозвратно утерян, что он не властен над тем, как из этого тела уходит жизнь с каждым толчком пульса под пальцами. Взгляд. Извинение. И протянутые ему маленькой окровавленной рукой нефритовые чётки как благодарность за пустую попытку.

Отполированные зелёные бусины стали для Рика постоянным напоминанием, до чего может довести хаос и как важно поддерживать порядок в системе. Вес чёток в руке помогал собраться и вспомнить, кто он и зачем ещё коптит это небо, пока другие зарыты в песок. Немецкая выдержка: никогда не позволяя себе сломаться, пусть даже для этого нужно закрыть лишние эмоции на замок. Вдох-выдох, бережно положив чётки возле раковины и включив ледяную воду. Плеснув себе в лицо, Рик поднял голову и поймал свой успокаивающийся взгляд в зеркале. Порядок. Он справится сам, всегда справлялся, иначе не позволил бы себе носить погоны. Нужно составить план, ещё разок поговорить с Омером, хозяином шаурмичной. Какого чёрта тот соврал, что его повариха ходила к гадалке, если Лора её не узнала? Врёт ушлый турок или та загадочная фрау с ненормально сильными ногами, из-за пинка которой весь вечер ныло колено?

От мыслей о деле заметно полегчало, и Рик, наконец-то, смог услышать за шумом воды в кране, как в ближайшей кабинке кто-то копошился. Быстро и неловко спрятал чётки обратно в карман брюк: лишние вопросы ни к чему, особенно когда тот же Беккер считал его чересчур «жалостливым» к иммигрантам. Увы, это не жалость, а отрыжка от съеденного и пережитого. Но если надо будет нацепить на кого-то наручники, то не будет никакой разницы, турок это, немец или хрен пойми кто с кричаще карими коричными глазами и немецкой фамилией из числа самых заезженных. Выбранная наугад? Всё же Лора далеко не такая простая овечка, какой пыталась прикинуться. Чутьё полицая было отменным ещё до горячих точек, а уж после интуиции он начал доверять целиком.

Звуки из кабинки стали специфичней и чётче. Рик выключил воду. Нет, это уже не спутать: характерное влажное прихлюпывание, будто… Быть не может. Но когда темп ускорился, а финишем стал приглушённый стон, сомнений не осталось. И дрочить прямо в штабе полиции мог только один человек, тут не нужны ни дедуктивные способности, ни гадания. Ни один немец не позволит себе такого, так что…

– Михель, тебе говорили, что ты оборзел? Дома передёрнуть негде? – усмехнулся Рик, попутно срывая бумажное полотенце со стены и вытирая мокрое лицо. Маска нормальности снова плотно прилегла к нему, как вторая кожа, которую уже и не чувствовал. Когда собеседник не видит естественной реакции на раздражители, он становится подозрительным, а Рик научился быть «своим». Иногда он и сам не разбирал, где его настоящие чувства, а где представление для окружающих.

– И тебе доброго утра, Шаттен. Да вот, видишь, с утра не успел и родилась у меня идея кое-кого угостить сладеньким, – скрипнув пластиковой дверцей кабинки, из неё вывалился долговязый паренёк с торчащей каштановой шевелюрой и тонкими прямоугольными очками на длинном носу. В руке у него был бумажный стаканчик из «Старбакса», которым он многозначительно салютнул Рику и свободной рукой поправил ремень на джинсах.

– Ты же не…

– О да, – хищно оскалился Михель, бодро шагнув к подоконнику. На нём мирно покоилась подставка под кофе на два стаканчика и аккуратно пристроенный сбоку пышный круассан. Накрыв своё угощение крышкой, он будто невзначай заметил: – Слышал я, как ты тут бурлил. Думал, стены пинать начнёшь, герр «всегда само спокойствие». Так что, думаю, этому мудлу не помешает немного белка, как считаешь? Натурпродукт!