«В человеке всё должно быть прекрасно»

…Тогда в гостях у мамы была, кажется, тётя Лина. Такая красивая женщина, на которую я смотрела с нескрываемым восхищением. (К слову: тётя Лина была из тех персонажей моего детства, которые потом исчезли навсегда, и довольно долго мне было непонятно, почему. Понятно стало много позже). Мама, конечно, была красивее всех на свете, но вот эта тётя Лина, она была, как бы это сказать… ухоженная, что ли… Я тогда не знала ещё такого определения, но видела сильную разницу между мамой и её подругой. У тёти Лины были красиво уложенные волосы (у мамы такой прически не было никогда, она вообще крайне редко посещала парикмахерские, разве что только для «перманента»); у тёти Лины были длинные, красивые ногти бледнорозового цвета – это был маникюр. У мамы я такого не видела ни разу. А еще у тёти Лины красиво накрашенные ресницы, как-то удивительно волнующе изогнутые брови… Я спрашивала маму потом, почему она себе ТАК не делает и заодно интересовалась, почему не носит серьги, как тётя Лина и другие её подружки, или кольца, браслеты… Мама вздергивала подбородок:

– Я и так лучше всех! – и с гордым видом, резкими движениями наносила морковную помаду на свои удивительно тонкие, бледные губы.

Украшений, обычных женских украшений у нас в доме практически не водилось.

– Мещанство! – фыркала мама. – Я и так всегда привлекала всех мужчин безо всяких побрякушек и тонн косметики.

Видимо, она говорила правду. Ведь и папа ей никогда ничего такого не дарил. Он и без этого её обожал и восхищался ею. Наверное…

Но никуда не деться от того, что с каждым годом мне труднее было принимать внешний вид моих родителей. Каким бы «мещанством» это ни было, но всё-таки мы, люди – животные общественные… Я переживала сильно, старалась как можно деликатнее что-то маме советовать по поводу её одёжки и вообще внешнего вида, пыталась водить её к мастерам-парикмахерам, косметологам… Всё тщетно: ей это не нравилось, возможно, она искренне продолжала считать себя и без того совершенством. Впрочем, пожалуй, вру, не поэтому она пренебрегала нормальным женским позывом «выглядеть». Просто она искренне считала, что глупое мещанство, вроде ухаживания за своим лицом и телом, поиск приличной одежды и использование косметики ниже её достоинства, несовместимы с высоким интеллектом, что и без этой ерундистики она неотразима и привлекательна для мужчин любого возраста и положения. А мне, когда я смотрела на маму, агрессивно упорствующую в своём нежелании привести себя в порядок, всё чаще приходила в голову горькая мысль в виде цитаты из репертуара Райкина: «Вы на себя плюёте? Другим тоже плюнуть хочется!» Естественно, я молчала, никогда не позволяя себе ни слова – ни в глаза, ни за глаза. Родители – это святое. Было…

…Кажется, именно тогда, лет с десяти, я перестала смотреть вверх, на небо, я видела только асфальт, землю, жухлую траву, собачьи какашки, человеческую блевотину… Меня не интересовали ни звёзды, ни птички, ни цветочки, ни весеннее цветение деревьев. Именно тогда я узнала, что такое бессонница – в десять лет. Я лежала без сна до трех-четырёх утра, зажимая изо всех сил уши ладонями, чтобы не слышать этого ужасного, с каждой секундой звучащего громче и громче, уже просто устрашающего тиканья будильника, заведенного на семь часов…

«Мамочка, милая, любимая, родная! Спаси меня, помоги, мне так плохо!!!»

Бессонница стала моим проклятием, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Больше никогда я не испытывала того блаженного чувства, когда закрываешь глазки – и всё, паришь где-то в неведомых тёплых краях, а паришь-то всего минуты две-три, никак не больше. И вот уже глазки открыты, ты полна сил для подвигов и свершений, а прошло-то, оказывается, аж восемь часов! Нет, ночи мои очень длинные, куда длиннее дня и даже полных суток. Они мучительны своими короткими снами-видениями, а главная пытка – не уметь уснуть. Или, проснувшись в три часа, попытаться уснуть снова, часто безуспешно. Утро – просто кошмарный момент дня: голова тяжелая, тошнит, тело усталое и разбитое. И самое главное: снотворные не помогают…

Могла ли я, маленькая девочка, не жаловаться тогда родителям на то, что плохо сплю? Вроде бы, жаловалась. Меня же это так изматывало. И что? И ничего. Игнорирование. Ставшее впоследствии хроническим. Моих проблем, серьёзных, болезненных не замечали и не хотели знать. Ход был верный: я переставала жаловаться. Проблема (для них) исчезала сама собой. Или она даже не возникала? Вопрос открытый…

Я очень любила папу

Я очень любила папу, очень. Он в моём детстве всегда был добрым. Он не кричал, не ругал меня сильно даже за какие-то проступки. Но и не хвалил, вот что странно… Когда я думаю о детстве и о папе, то вспоминаю одно и то же: да, папа меня всегда водил на «мероприятия» и ходил на родительские собрания. А дальше одно сплошное «не»: ни разу в жизни с папой мы не вели никаких важных для меня-ребенка бесед. Ни разу в жизни он не учил меня чему-то важному, не говорил того, что должен был бы сказать девочке-подростку именно мужчина. Ни разу не назвал меня красивой, не дал никакого мужского совета… Ни разу не подарил ни духов, ни колечка. Позже мама объяснила это так:

– Папа любит только м-а-а-аленьких детей. Он как бы огорчался из-за того, что ты росла, росла и выросла. Он не знал, не понимал, каким быть папой для повзрослевшей дочки.

Понятно? Нет, дико до невозможности! Но тогда мне, девочке, это было обидно и странно. Папа меня перестал любить? Почему, за что? Видимо, я совсем никуда не гожусь и полностью его разочаровала. С какого-то момента папа не скрывал своего раздражения ко мне. А не надо было расти, изменяться фигурой, «включать» себе месячные и покрываться прыщами. Сама виновата!

Знаю, что подобное отношение к подросшим дочерям бывает у мужчин в сильно религиозных семьях, либо, как я читала, у маньяков, обследованных уже в местах не столь отдалённых. По мнению таких вот не вполне нормальных отцов, их бывшие девочки-куколки, девочки-пупсики, когда почему-то вырастают, становятся грязными и мерзкими. Они (папаши) ничего не могут с собой поделать, им противны эти нескладные подростки, они их бесят, и сделать с этим ничего нельзя. Какая уж там любовь! Любовь умирает с первыми прыщами на мордочке некогда любимой дочечки.

Однажды (мне было лет двенадцать) на моих глазах машина сбила сразу двух игравших на проезжей части кошек. Кошки – мои любимые животные. Естественно, у меня началась истерика. Я со всех ног бросилась домой, заливаясь слезами, икая и рыдая. Мама открыла дверь, и я бросилась ей на шею: «Ой, мамочка!» Тут в коридоре возник папа, которого почему-то сразу затрясло от злости:

– Ну, что ещё случилось? – неприязненно и раздражённо спросил он.

От рыданий я не могла справиться с голосом и дыханием:

– Там… там…

– Да говори же, черт! Что ты здесь устраиваешь? Прекрати рыдать! Или говори или кончай свою истерику! – это он почти прокричал. Когда я с трудом рассказала о происшедшем, он в сердцах махнул рукой:

– Ну и что так орать-то, вот идиотка! – и ушел в свою комнату, всем своим видом демонстрируя, какая я дура. Может, и впрямь дура? Словом, папе ни чуточки не было жалко ни кошек, ни меня. Я его раздражала абсолютно всем. И, по-моему, каждую минуту.

Нечто подобное, к моему ужасу, произошло и с отношением папы к моей дочурке, его единственной внучке. Когда она родилась, я была в шоке от его любви к моему пупсу и пребывала в счастливой уверенности, что свет не видывал более любящего дедушки. Казалось, он просто потерял голову от внучки! Так и было, пока она не стала подростком, не вытянулась, пока не обозначились под одеждой грудки. В этот трудный для девчонки период (полнота, прыщи, комплексы) родной дедуля резко потерял к ней интерес. И по сей день внучка, уже молоденькая женщина, ему не нужна. Как и не было никакой любви. Как будто теперь они чужие друг другу люди… Мой ребёнок до сих пор ничего понять не может: что же она сделала дедуле не так, в чем провинилась перед ним?

Именно тогда, когда папа охладел к моей дочери, мама и поведала мне об этой его странной особенности: огромной любви к крохотным малышкам и резком охлаждении к «щеночкам» подросшим. Такой вот непонятный человек, мой отец…

Следующую часть (вставку, переход во времени для остроты восприятия или просто авторский выпендрёж) можно было бы назвать так:

Записки, сделанные в стадии давно запущенной болезни. Или бред стремительно стареющей женщины, каждый день теряющей силы. Или оптимистичнее: агония жизни плохой, но уходящей…

Факт тот, что эти записи были сделаны совсем незадолго (за каких-нибудь пару лет) до начала Новой жизни. Нет, не так: до начала Жизни. Есть родители, которые дали существование, за что им низкий поклон, разумеется, а есть тот, кто подарил Жизнь. Так вот, существование без Жизни есть мучительное отсчитывание дней до конца. И вот, наконец, в моем существовании наступает момент, когда Жизнь постепенно начинается. Или рождается… Естественно, в муках.

Кстати, вставок будет несколько. С перерывами на основной текст.

Итак…

Записки нездоровой женщины

4 февраля

Опять кошмар утра. В смысле – кошмарное утро. Другим оно и не бывает. Объяснить это очень трудно: всё, всё вокруг кажется тошнотворным, серым и липким. А на своё отражение в зеркале смотреть вообще невозможно – столбняк ужаса пронзает от макушки до пят. Чуть-чуть в себя приводит душ… до которого ещё дожить надо. Был бы пистолет, давным-давно застрелилась именно утром…

Кстати, как я могу отличить свои болезненные мысли и чувства от нормальных? И могу ли? Если всё теперь в моей голове – «записки сумасшедшего», то какой смысл писать, думать, делать выводы, спорить, вообще жить? Обычно в таких ситуациях говорят, мол, «вскрытие покажет», так в данном случае и оно не покажет – никто ж не будет мне вскрывать мозги. А может завещать науке мой больной мозг? Надо подумать. Хоть что-то полезное сделать для человечества.

Я люблю (очень) и любима (кажется… вроде бы… пока что…). Оказывается, этого недостаточно не только для того чтобы быть счастливой, а даже просто для того, чтобы хотеть жить! Червячок радости… Он был во мне, жил, даже в самые страшные дни. Иногда мне казалось, что он исчез (это когда крохе-дочурке было плохо, когда дикие страхи одолевали меня), но малыш-червячонок вовремя выползал из своего укрытия… Я, наверное, неправильно его назвала: не червячок радости, а червячок радостной надежды. Так вот, он успевал вовремя появиться, когда, казалось, я балансирую уже на самом краю. Успевал, лапочка. Но теперь, кажется, издох. Его нет уже очень долго. Порой какое-то чувство, близкое к тому, что дарил мне червячок, вдруг пытается появиться, родиться где-то внутри меня: не в голове, а в животе (как и положено червячку), и я начинаю радоваться безмерно, зову его, ласкаю рукой животик. Вдруг я начинаю видеть солнышко, в смысле – замечать его… Вдруг мелькают в голове картинки какого-то хорошего будущего… Но это – мгновения, секунды. Потом, очень быстро – всё. Пустота в животе. Или, в лучшем случае, «фантомные боли» радости и надежды.

Сны. Идиотские, яркие, эмоциональные сны. Радость для любого психоаналитика: тут тебе вся неудовлетворенность жизнью, все страхи и сомнения. А вот и фигушки: это уже давно не мои сны, а происки моих лекарств. Я уже не знаю, где кончаюсь я, и начинается, к примеру, золофт. Помогает ли он мне? Видимо, да, потому что всё не так ужасно, как было раньше. Польза лекарства определяется по степеням: «ужас» или «ужас-ужас»? Смешно.

Причиняю много боли и страданий любимому человеку. Я хочу его порадовать, хочу быть здоровой и весёлой (ведь это всё, что ему нужно), но не в силах. Ни в физических, ни в моральных. Где ты, червячок?

Тебя убила мамочка. Бывший супруг-с? Как было сказано в замечательном фильме: «Он – всего лишь орудие». Не более того. Любимый говорит, что мою мать оправдывает её собственная болезнь, он отчего-то убежден, что она не вполне нормальна. Видимо, просто не видел человек прежде такие экземпляры, вот и не верит, что это может быть очень даже нормой.

В любом случае, это оправдание не «катит» в моих глазах. Пусть меня разобьёт самый страшный паралич, если я так разрушу жизнь своей дочери, как разбомбила мою моя мать. Ошибки могут быть у каждого, но стратегия и тактика «страдай и мучайся, дитя моё» – это я даже не знаю, как назвать. Боже, как я любила её, как верила! Всё детство, всю юность мою… Потом появились сомнения, потом я почувствовала её железную руку на моей шее. Потом она стала эту руку сжимать. Господи, сколько силы и злости в её руке! И какой мама оказалась двуличной – вот, о чём я никогда прежде не догадывалась! Никто, как она, не умеет притворяться доброй, нежной, слабой и беззащитной! Она всегда умела сделать «бедненькие» глазки так, что все вокруг рыдали. А в ней силы и агрессии – на пятерых хватит. За что она ненавидит любимого моего человека, за что так растоптала нас? Да, он – умный (умнее её), образованный (поболе, чем она). Это даже неинтересно разбирать, тут всё и так ясно. Но заодно она возненавидела и меня. Или всё-таки никогда и не любила, а всю жизнь играла? Не верю. Да, она любила меня всё меньше и меньше, по ходу того, как я не оправдывала её честолюбивых надежд, но последний удар оказался самым страшным: я выбрала не того человека. Не того, который был нужен ей.

Возможно, она сама не осознает своей силы, но факт остается фактом: червячка прикончила она. Не прощу ей этого никогда. Мне без него – смерть.

Мама-педагог

У моей мамы педагогическое образование. Советское. Провинциальное. Поэтому она в семье – педагог никакой.

Мамочка моя всегда была великой труженицей, просто какой-то рабочей лошадкой. Если она не сидела за письменным столом, то непременно делала в доме уборку, готовила обеды-ужины, мучительно бродила по магазинам, добывая хоть какую еду и возвращаясь домой с тяжеленными сумками – до сих пор ума не приложу, как она таскала подобные тяжести! А в сумках были, как водится, гнилые овощи, жалкие мясные обрезки, кусок вареной колбасы, молоко, хлеб… Ну, всем известен сей советский кошмарный набор корма для людского скота, ежели приобретаешь пищу не с «заднего кырильца» магазинов. «Заднее» же крыльцо – это было не из нашей жизни. Мои родители принципиально этого не умели и не хотели делать.

– Мерзость, гадость, спекуляция.

Не понимаю, почему добывать еду с помощью денег – это гадость? Но для них, видимо, как для настоящих советских людей (несмотря на всё их якобы антисоветское диссидентство), важно было отдавать деньги именно в руки государства, но не в коем случае какого-то «частника». Государство за их деньги бросало им в лицо гнильё и тухлятину, а они, честные и чистые интеллигенты, волокли это домой, детям. И гордо презирали тех «непорядочных» людей, которые умели «достать», а на самом деле – купить из-под прилавка для своих детей доброкачественные продукты. И я бы не осуждала за это родителей, даже отца не осуждала бы (ну, бывают такие мужчины, не умеют они добывать мамонта для семьи, что ж поделать, не действует безотказно в наше время механизм естественного отбора, увы), но вот только гордиться собой им в этом случае не стоило бы… Тоже мне – хранители социалистических идеалов!