Едва хватает на заплаты.
Сегодня грош, и завтра грош.
Скорее с голоду помрёшь,
Чем наживёшь себе чертоги.
Весьма плачевные итоги!
Нам полагается тощать,
Чтобы других обогащать.
Мы день и ночь должны трудиться,
Нам спать ночами не годится,
Ленивых могут наказать,
Усталых будут истязать…¹⁶³
 

Но интересно, что и у женщин были свои права. И появились они именно как часть коллективных прав женских цехов, которые защищались городскими советами и уставами. Так, в Кёльне существовало четыре самостоятельных женских цеха: бумагопрядильный, золотопрядильный, шелкопрядильный и ткачих шелковых изделий. Женщины входили в качестве полноправных членов и в ряд других цехов: ткачей полотна или шерстяных изделий, вышивальщиков гербов, кошелечников, поясников, заготовщиков кожи, золотых дел мастеров, золотобитов, игольщиков, бочаров, токарей, портных, скорняков, пекарей и пивоваров, рыботорговцев, мясников. А во всех цехах, не указанных выше, женщина могла стать членом на основании т.н. вдовьего права, дававшего право вдове продолжать дело покойного мужа.¹⁶⁴

Несмотря на, казалось бы, нещадную эксплуатацию рабочих, чей трудовой день длился 16—18 часов, отношения между ними и патронами в эпоху Средневековья часто можно назвать товарищескими. Мастер в свое время также проходил выучку рабочего, а организовав дело, продолжал работать не меньше последнего. Мастер и рабочий делали одно общее дело, прикладывая каждый свою руку, сидели за одним столом, часто мастера давали рабочим кров. Играла роль и профессиональная солидарность, уважение к мастерству. Всякий трудолюбивый и бережливый рабочий мог стать со временем мастером, и даже в эту эпоху тотальной средневековой войны конфликты между мастерами и рабочими были относительно редкими.

Ремесленные корпорации постоянно бились за устранение любой внешней конкуренции. Всякий цех старался сохранять за собой исключительную монополию на право заниматься своей профессией, особенно в городах Северной Франции. Средневековый ремесленник уподоблялся яростному защитнику крепости, когда речь шла о малейшей угрозе со стороны чужаков или смежных корпораций. Париж был настоящей ареной битвы между «своими» цехами и пришлыми мастерами. Чужестранцы иногда имели право торговать по определенным дням на рынке, обычно не чаще раза в неделю, хотя и это послабление встречало яростное сопротивление местных. Парижские суконщики дошли до Парламента с требованием запретить жителям Сен-Дени выставлять по субботам свои товары. И в этом их поддержали суд и прево, однако Парламент их требование в 1309 г. отклонил. Ко всему прочему, привозные товары допускались лишь после осмотра экспертами цеха, а это были более чем пристрастные судьи. Следы этой конкурентной борьбы мы видим и правилах самой авторитетной в мире французской Chambre Syndicale de la Couture¹⁶⁵: право стать частью Haute Couture получают только те модные Дома, которые ежегодно утверждаются специальной комиссией, образованной и поддерживаемой Министерством промышленности Франции и самой Федерацией Высокой моды, а также лишь те Дома, что имеют штаб-квартиру в Париже и дважды в год показывают новые коллекции на Парижской Неделе Высокой моды, независимо от страны происхождения Дома.

Помимо войны за монополию в своей профессии, цехи постоянно воевали со смежниками. В Париже самым ревнивым и высокомерным был цех суконщиков. Он постоянно ссорился с цехом валяльщиков и красильщиков. Один из конфликтов был вокруг того, кто мог судить о достоинстве материи: суконщики, которые ее изготавливали, или сукновалы, которые ее выделывали и окончательно обрабатывали. В 1270 г. Парламент решил предоставить это право смешанным комиссиям. Другой конфликт разгорелся между суконщиками и красильщиками за право красить материи. Красильщики тщетно пытались запретить суконщикам красить свои материи, в отместку суконщики стали отдавать сукна иногородним. И конфликт был прекращен только после вмешательства прево в 1291 г., потребовавшего от обеих сторон проявлять уважение к традициям.

Такие столкновения шли повсюду. В Провене вражда валяльщиков, суконщиков и ткачей дошла до того, что каждый из этих цехов отказывался принимать в ученики любого родственника мастера, принадлежавшего другим корпорациям. Эти ссоры длились веками и, как пишут Лависс и Рамбо: «если бы не французская революция¹⁶⁶, то портные до сих пор препирались бы о своих правах со старьевщиками»¹⁶⁷.

Казалось бы, обоснованно расценивать такую ситуацию жесткого ограничения конкуренции как тормоз на пути развития всей экономики и текстильного производства. Можно сказать, что понятие свободы было чуждо экономическому строю Средневековья, поэтому истинной моды с необходимой ей свободой производства, обмена и потребления товаров здесь быть никак не могло. Однако не всё в реальной экономической жизни измеряется и зависит от «невидимой руки рынка», неограниченной конкуренции и других «благ» свободной экономики. Средневековая цеховая ремесленная система имела свои сильные стороны: она сформировала особую структурно-функциональную основу экономики Запада, уважительное отношение к профессионализму и мастерству, высочайший уровень требовательности в профессии, которая становилась призванием, делом жизни человека. Средневековый человек сделал шаг к тому, чтобы становиться не только и не столько тем, кем он был по рождению и наследованному от предков титулу и богатству, а профессионалом своего дела, заслужившим уважение личными заслугами и своим трудом. Средневековый цех сформировал чувство профессиональной солидарности, привычку бороться за свои права, преобразившиеся на Западе столетия спустя в профсоюзы и рабочие движения или мощные промышленные корпорации.

Мир современной моды сторонние наблюдатели часто признают закрытым до снобизма и жестким до жестокости, однако если посмотреть на него через призму культуры средневековых ремесленных корпораций, то всё выглядит куда более понятным. Система взаимоотношений мастер—ученик, защита от внешней конкуренции, высокие требования к мастерству и соблюдению как гласных, так и негласных правил, – всё это – наследие средневековых традиций ремесленных корпораций. Мира, где престиж, статус, уважение коллег зависели от уровня профессионализма мастера и его соответствия корпоративным требованиям, где не было места независимому художнику, не связанному взаимными обязательствами и правилами с сообществом коллег по цеху. Мира, где профессионала судили суровые коллеги, а не неискушенные приверженцы современного общества потребления.

Средневековый подход к конкуренции косвенным образом способствовал становлению менталитета местного патриотизма в том, что касалось предпочтения своих товаров. И если изначально, в раннем Средневековье, предметы роскоши и престижа были исключительно привозными, то постепенно к концу Средних веков цеховая монополия воспитала из европейских горожан «лояльных покупателей», патриотов местного продукта. Вот этот принцип, существующий и поныне в космополитичной, «единой» Европе, когда француз искренне хвалит только французское, итальянец – итальянское, а немец – немецкое, во многом воспитан Средневековьем. И до сих пор, при всём разнообразии глобальных брендов, столь успешны в Европе локальные модные марки, пользующиеся любовью своего местного населения.

В целом, средневековый корпоративный порядок не располагал к творческим, а соответственно, и модным процессам в производстве. Как не было свободы вне корпораций, так и внутри них свобода ремесленника была ограничена суровой дисциплиной и предписаниями. Цеховые статуты регламентировали все технические подробности производства, что определяло неизменность и самих товаров. Регламентировалось всё: время и дни работы, запрет ночной работы, т.к., как писал Амьенский устав, «ночная работа не может быть хороша и добросовестна», технологии, правила продажи. Техника производства должна была соблюдаться со всем тщанием, мастера контролировали труд рабочих, все работали днем, на глазах публики. Портной, например, должен был шить на столе, стоящем у окна, чтобы с улицы можно было следить за его работой. Регламентировалось качество тканей: запрещалось ткать смешанные ткани из бумаги и шелка, а если и разрешалось иногда, то с условием, что бумажные нитки будут явно видны. Иногда уставы предусматривали даже мельчайшие детали производства: длину и ширину материи, качество основы. Торговля регламентировалась столь же обстоятельно: в Париже в большинстве корпораций ни один предмет не мог попасть в продажу без предварительного осмотра и отметки знака цеха. Тот товар, который признавался дурным и недобросовестным, т.е. не соответствовавшим стандартам, изымали, сжигали, а виновному присуждали крупный штраф, лавку могли закрыть на какой-то срок, а иногда он мог быть и вовсе исключен из корпорации, что означало по факту запрет на профессию. Всё это не оставляло места свободному творчеству, переменам и инновациям, отдавая дань магическому мышлению человека Средневековья: «если я всё буду делать правильно, ничего плохого не случится».

Корпорация поглощала экономическую и творческую свободу мастера. В своем ежедневном труде ремесленник постоянно должен был сообразовываться с уставами и предписаниями цеха. При этом сама корпорация обладала большой автономией: она издавала законы, управляла своими членами, взаимодействовала с городской администрацией и была практически независима. Лависс и Рамбо характеризуют этот строй как «порабощенный ремесленник в свободной корпорации». Корпорация составляла свои статуты, сеньор лишь утверждал устав. Каждая ассоциация считалась самостоятельным юридическим лицом, могла приобретать имущество, посылать в суд своего уполномоченного, иногда владеть своей печатью. Для Средневековья это были экстраординарные права коллективной независимости.

В Париже большинство цехов если и не подчинялось, то зависело от королевского прево¹⁶⁸. Он играл роль почетного президента и судьи, утверждал назначение магистратов, взимал некоторые повинности. В других городах это могли быть викарии архиепископа или чиновники сеньора. Уже в столь раннюю эпоху мы замечаем связь французского королевского двора с парижскими производителями текстиля и одежды: главный парижский эконом, ведавший королевским гардеробом, обладал и некоторыми правами над корпорациями, занимавшимися производством и продажей платья, старьевщиками, перчаточниками, сапожниками, седельниками. Управляли цехами старшины, которых во Франции называли по-разному: присяжные, смотрители, мастера, выборные, оценщики. Число их тоже было различным. Парижские шляпницы, или модистки, избирали трёх женщин-экспертов, ткачи шелковых лент избирали трёх мастеров и трёх мастериц. Должностные лица цехов назначались путем выборов. Парижский прево мог лишь утверждать тех кандидатов, которых предоставляла ему корпорация, и единственным его реальным правом была возможность отрешать их от должности. Главной обязанностью этих старшин был надзор за качеством работы мастеров, посещение мастерских. Они могли ворваться ночью, чтобы застать ремесленника врасплох, в сопровождении сержантов, так как часто встречали сопротивление. Присяжные обладали также и судебными правами: если находили некачественный товар, то изымали его и составляли протокол. Затем дело разбиралось ими же, либо общественным должностным лицом. Они играли роль посредников в конфликтах между членами цеха. То есть уже в Средние века на Западе мы видим профессиональные трибуналы, и в том, что касалось производства, ремесленник зависел от равных ему по статусу.

Избранные старшины руководили администрацией цеха, приемом экзаменов и практическими испытаниями, созывали собрания и были представителями корпорации в сделках и спорных делах, заведовали общим имуществом цеха, собирали доходы¹⁶⁹. Вообще говоря, мир средневекового цеха – это мир совершенно уникальный и в чём-то напоминающий коммунистическую Утопию. Здесь есть место и совместному труду, и жесткой дисциплине, подчинению уставу, и сильнейшей внутрицеховой кооперации, и солидарности, которые делали из цехов практически братства. Общие доходы общины часто были довольно велики и складывались из взносов за принятие в ученики и мастера, штрафов, завещаний и подарков, особых налогов, которыми облагались товары для покрытия непредвиденных, например судебных, издержек. Парижские ткачи, задолжав 660 ливров, обложили каждую штуку сукна налогом в 12 денье до полного погашения долга. Из этих же средств они содержали общие предприятия, иногда благотворительного характера. Например, по воскресеньям в Париже работал лишь один ювелир, и его выручка складывалась в особый ящик, в который ювелиры также клали получаемые ими задатки. А на собранные таким образом средства цех ювелиров ежегодно устраивал на Пасху обед для бедных. Цех фабрикантов сарацинских ковров раздавал беднякам прихода Innocents половину всех собранных штрафов. Повара отдавали одну треть штрафов на поддержку старых членов цехов, впавших в нужду. Фабриканты ремней воспитывали сирот. Но самым «продвинутым» считался цех парижских кожевенников, выделывавших беличьи шкурки, который основал настоящее общество взаимопомощи для поддержки своих товарищей, которые не могли работать из-за болезни.

Возвращаясь к вопросу, заданному в начале этой книги, о том, почему мода возникла лишь в западной цивилизации, отметим, что ничего подобного мы никогда не найдем на Востоке. Ремесленники Востока, в эпоху Средневековья однозначно, особенно в текстиле, превосходившие своим мастерством западных, работали не на рынок, а на властителей и их приближенный круг. Их жизнь была подвластна не закону и суду равных, а произволу власти. На Западе, несмотря на все ограничения внутри корпораций, ремесленная цеховая организация воспитала привычку ставить во главу угла свои права, закрепленные законом, и стремление к личной выгоде. Из свободы корпорации вырастает идеология свободного ремесла. Средневековый ремесленник, осознающий свою роль как части свободной корпорации, – это первый шаг к свободному творцу. На этой основе в дальнейшем на Западе развилась соревновательность и конкуренция, которая также выражает себя естественным образом в свободном следовании моде, а не обычаям предков, или предписаниям, или чужой моде. На Востоке такой независимой фигуры творца не возникло вплоть до этапа заимствованной у Запада модернизации, равно как и института моды. И это не совпадение, а следствие. История показала, что для моды социальные структуры важнее технического мастерства. Истоки корпоративной культуры нынешних модных организаций следует искать не в начале эпохи Нового времени, а в Средневековье. Особенно показателен феномен fundatio – т.н. практика «учреждения на собственные средства», современной формой которой стали разного рода благотворительные фонды крупных корпораций и меценатство. Корпорации средневекового Запада строили свои церкви и капеллы, создавали приюты и богадельни, за право разместить в городском соборе свои знамена они финансировали его ремонт, заказывали статуи святых и витражи. Так же, как сейчас корпорации LVMH, Cie Financiere Richemont, Condе Nast и PRP проводят выставки в музеях и благотворительные акции, поддерживают молодых дизайнеров, создавая культурные ценности, в которых группы заявляют о себе, о своем высоком и уважаемом месте в обществе.

И всё же средневековый цех был пока еще очень скудным и ограниченным производством. Патрон и его наемный рабочий трудились одним, ручным, способом. Они были одинаково неискушенными в технологиях и не имели доступа к капиталу. Между прибылью мастера и жалованьем его работника почти не было разницы. Так, во Фландрии XIV в. суконщик, имевший трёх наемных рабочих, выручал лишь в два раза больше каждого из них. Больших прибылей в средневековом экономическом строе не было, благосостояние у всех мастеров и рабочих цеха было практически равное.

И всё же цехи стали организационной основой западного мира на многие столетия, и их история не заканчивается в Средневековье. Во вступительном слове 3-го цехового устава ткачих шелковых изделий города Кёльна 1469 г. июня 20-го дня записано:

«Мы, бургомистры и совет города Кёльна, объявляем всем, кому предстоит увидеть и услышать эту грамоту, нижеследующее:

Наши предки — бургомистры и совет города Кёльна — в год от рождества господня 1437 в мае месяце, в понедельник, следующий за днем св. Люции, учредили женский шелкоткацкий цех, утвердили его на прочных законах и предписаниях и дали означенным ткачихам устав, приложив к нему городскую печать; в этом уставе содержалась оговорка, что если бургомистры и совет найдут его в чем-либо несоответствующим общему благу, то они в праве во всякое время, по мере надобности, расширить или сократить его. Устав был дан по предложению и нижайшей просьбе наших дорогих и верных бюргерш и жительниц из числа ткачих шелковых изделий, возбужденной ими из-за того, что ремесло, которым они занимались в течение ряда лет почетным и похвальным образом, стало приходить в заметный упадок, с одной стороны, из-за некоторых новшеств, с другой — из-за отсутствия у них до сих пор писаных законов, подобных тем, какими обладают другие ремёсла; сверх того, устав дан во славу всемогущего Бога и нашего города, во имя общего блага и, наконец, ради того, чтобы купец, как свой, так и приезжий, не рисковал быть обманутым…»¹⁷⁰.

В этом коротком отрывке изложен весь образ мысли и идеология городского средневекового человека Запада: опора на Бога, праведный труд, честную деловую репутацию, общее благо, писаный закон и социальную солидарность. Таковы были и творцы первых организационных основ будущей западной системы моды.