Патриотизм побуждал Зубров с размахом праздновать все государственные праздники. Флаги, транспаранты и футболки с принтами «отверженных солдат» они делали сами, благодаря наличию природных творческих способностей. Их дед – Григорий Русинюк по прозвищу Макака – играл и «нюхал» в одной известной группе. Приехав в Хайнувку на детокс, здесь и остался, поскольку по окончании терапии пропил обратный билет. Пришлось вернуться в реабилитационный центр. Там он неожиданно открыл в себе талант к «мазне». Каждый его шедевр, не исключая женских портретов, мог бы сойти за его автопортрет. За свои заслуги перед местной культурой за символический один злотый он получил от города муниципальную квартиру на Химической, в которой доживал свой век, пока с диагностированной болезнью Альцгеймера не попал в государственный дом престарелых. Квартиру же заняла его дочь, которой он никогда не интересовался, вместе со своими детьми.

Внешне Зубры были очень похожи на Макаку, что с гордостью подчеркивали, малюя на хайнувских стенах псевдопатриотические граффити. Делали они это так круто, что дед, будь он способен хоть что-то еще понимать, лопнул бы от гордости. Братцев бесило, когда коренные жители Хайнувки не ценили их патриотизма и обзывали фашистами или скинхедами. Как бы то ни было, уже стало традицией, что после футбольных матчей «Ягеллонии» Зубры возвращались домой, задержавшись на сорокавосьмичасовой отдых в обезьяннике за провокацию, драки и рисование свастики на стенах, либо, как минимум, за подстрекательство молодежи к дракам. Ивона не смогла противостоять давлению семьи и в свое время в кожаной куртке либо толстовке с надписью «Героям слава!» ездила вместе с братьями на стрелки, но с тех пор, как влюбилась в белоруса, начала под любыми предлогами избегать польского партизанского движения.

Ивоне принадлежал угол у окна. Узкая кровать, помнившая времена Хайнувской мебельной фабрики, когда та еще была государственной. Ламинированная тумбочка из ДВП и мягкий пуфик в ужасные цветы, в котором Ивона хранила белье. Еще у нее было место для нескольких вешалок в полированном шкафу, который они делили с матерью, и одна книжная полка, под которой девушка повесила театральную афишу Войцеха Томчика «Погибну только я» о Дануте Седзикувне (Инке) из 5-й Вильнюсской бригады^[2], которая была ее кумиром. Метровая полка была заполнена в два ряда исключительно польскими романами: Калицинска, Фицнер-Огоновска, Виткевич, Циглер и Зачиньска. Несмотря на то что мать Ивоны упорно выбивала из ее головы концепцию любви, девушка выросла очень романтичной. В этих томиках она находила самые удачные диалоги с противоположным полом и заучивала их наизусть. Над страницами книг отрабатывала Ивона умение строить глазки и томно вздыхать в нужные моменты. Еще на полке уместились все произведения Милошевского, поскольку Ивона в свое время была влюблена в Шацкого^[3], представляя себе, что у прокурора лицо автора, и одна книга Иоанны Батор. Одна – потому что сестра Зубров не признавала полигамии. Сейчас она решила, что все свое приданое, кроме афиши и книг, с радостью отправит на помойку. С завтрашнего дня этот хлам ей уже не понадобится. Она не заберет с собой ничего, кроме красного чемодана фирмы «Самсонит», купленного, ясное дело, женихом.

Она посмотрела в зеркало, размером с ученическую тетрадь, висящее возле простого деревянного креста, и довольно улыбнулась сама себе. Все говорили, что она никогда не была такой красивой, как сейчас. Даже когда носила брекеты и была влюблена в местного вора Квака, который хоть и не был похож на Шацкого, а уж тем более на актера Венцкевича, зато всегда был одет в брендовые шмотки и ездил на желтом спортивном мотоцикле. Ей казалось, что они будут вместе до гробовой доски, но не прошло и недели со дня помолвки, как Юрку закрыли, а она даже не могла навестить его в тюрьме, так как он находился под следствием. Квак попался во время кражи зарядного устройства в наревской пекарне. В крови его было обнаружено небольшое количество наркотических веществ, а в кармане – ворованный айфон. Довольно быстро установили, что телефон исчез у католического священника, а тот в свою очередь купил его у торговца краденым на местном базаре, называемом Рубль-плац. И, несмотря на то что ущерб был небольшой, общественный резонанс оказался настолько велик, что Юрку посадили на три месяца.

В это время Ивона, тогда еще официантка в «Лесном дворике», ресторане при белорусском музее, познакомилась с Петром Бондаруком, который каждый день приходил туда на обед ровно в час дня. Потом стал появляться и около семи вечера. Занимал столик у окна, раскладывал документы фирмы и, в обществе нескольких рюмок зубровки, холодца либо сельди с луком, оставался до закрытия. Молчал. Только провожал взглядом Ивону, когда она бегала между столиками. А чаевые, которые он оставлял, были больше ее недельного заработка.

После того как его водитель во второй раз подвез Ивону домой, пошли слухи. А спустя неделю она сама дала людям повод для сплетен, приняв приглашение Бондарука пообедать вместе в ее выходной день. Они пошли в «Хайновянку», самый старый ресторан в городе. Когда-то там устраивались новогодние балы и свадьбы местных начальников. Бондарук хорошо помнил те времена, он был тогда ровесником Ивоны. Сегодня это обыкновенная забегаловка с разбавленным пивом, которое и рядом не стояло с бочкой «Дойлид», несмотря на соответствующие наклейки на бокалах. Тем не менее Бондарук чувствовал себя там свободнее, чем в «Лесном дворике», и был по-старосветски обходителен. Расспрашивал, о чем она мечтает, чего хотела бы достичь. Ивона рассказала ему о Кваке, который разбил ей сердце (потому что именно так говорили о любви героини ее книг), а других хотя бы относительно серьезных отношений у нее не было. Она очаровала богача искренностью и верой в добро – как он потом признавался публично. В тот вечер он пригласил ее в кино на фильм о белорусском поэте Якубе Коласе. Она чуть не умерла от скуки, но зато получила в подарок килим, пояс ручной работы, который уже на следующий день матери удалось за несколько сотен загнать на Рубль-плацу иностранным туристам.

Потом люди говорили, что предприниматель потерял голову от «польки Зубров», потому как не прошло и двух месяцев с начала его посиделок в «Лесном дворике», как он встал на колено и вручил Ивоне бархатную коробочку. Ивона никогда не скрывала, что у нее есть обязательства в отношении Квака. Поэтому Бондарук объявил, что не намерен влиять на ее решение и торопить с выбором. Она должна хорошо подумать и спокойно все взвесить, заверил соискатель. Но сразу же, словно змей-искуситель, спросил ее о планах на жизнь и предложил весьма привлекательные условия: участок земли под застройку для старшего Зубра, сельскохозяйственную землю для двух других братьев, а также выплату всех долгов матери. О мелочах вроде автомобиля, телевизора, которые он был готов передать им прямо сейчас, поскольку сам имел по нескольку экземпляров, даже и говорить не стоило. Был конкретен, спокоен и ничего не требовал взамен. Даже невинного поцелуя.

Казалось, ему можно доверять, поскольку в бизнесе он был очень успешен и по каким-то причинам очередной его инвестицией станет она. Впервые в жизни Ивона чувствовала себя дорогим товаром. Недолго думая, она поняла, что этот союз может решить все ее проблемы. Однако она колебалась целых десять дней. Все-таки это серьезный шаг. Бондарук – белорус, а ее семья чтит патриотические традиции. Семья Бейнар – католики с незапамятных времен. В сенцах их дома висел потрепанный транспарант «Польша для поляков». Почти каждый член семейства Бейнар – кроме Ивоны – имел проблемы с законом за оскорбительные националистические выпады. Ни один из Зубров не примет «кацапа» в лоно семьи.

В первую очередь Ивона сообщила о предложении Бондарука матери. Божену аж в жар бросило, когда она услышала, какая выгода в связи с этим ждет ее детей. За один вечер ей удалось убедить сыновей, чтобы они не чинили препятствий Бондаруку и сестре. Сама же ночью сожгла транспарант в костре за домом. Таким вот образом Ивона приняла решение порвать с Юркой.

Она сообщила ему об этом на свидании, сразу после того, как приговор вошел в силу. Наказание было условным, поэтому на следующий день Квак должен был выйти из тюрьмы. К ее огромному удивлению, новость не произвела на брошенного жениха особого впечатления. Свой подарок, кельтское обручальное кольцо, он тоже не принял назад.

– Это подделка, не продашь, – буркнул он и, высморкавшись в рукав, спросил: – Почему? Или, типа, почему он?

Ивона сказала правду. Такая жизнь не для нее. Ей пришлось бы годами ждать его из тюрьмы, поскольку то, что он туда вернется, – так же точно, как то, что после зимы всегда приходит весна. Жизнь в нищете. Встречи на ветхих автобусных остановках либо в сарае на картофельном поле его матери. Она пообещала, что всегда будет любить только его, а Квак ответил, что понимает ее решение, но простить ее пока не может. Ивона громко плакала, выходя из зала свиданий.

При ней Юрка притворялся крутышом, но потом она узнала, что вечером того же дня он пытался повеситься на двери тюремной кухни. Его откачали и оставили под наблюдением еще на несколько дней. Психологу он объяснил, что его бросила невеста и никакого другого выхода спасти свою честь, кроме харакири, он не видел. Сокамерникам обманутый жених поклялся, что накажет неверную. Как только выйдет на свободу, подожжет дом Бейнаров или фабрику Бондарука. Слух быстро разлетелся во все концы. Полиция следила за ним всю его первую неделю на свободе, но Квак был невинен как младенец. Из дому вышел лишь дважды. Один раз в прокат компьютерных игр и второй – в собес, за пособием. Но даже после окончания наблюдения следственных органов, семейство Бейнар было готово к нападению. На всякий случай они привлекли ребят Игоря Пятницы, бывшего оружейного мастера и предполагаемого шефа местной мафии, чтобы те целыми днями держали вахту у дома на Химической. Квак не появился. Никто даже не слышал поблизости рокота его мотоцикла. Ивона проплакала десять ночей, бросила в костер половину любовных романов со своей книжной полки и уволилась из «Лесного дворика». На следующий день она приняла предложение Бондарука.

Однако кольцо, подаренное Кваком, по-прежнему оставалось на ее пальце. Рядом с бриллиантом от Петра, величиной с горошину.

– Это будет мне напоминанием, – говорила она. – Чтобы глупости никогда больше не лезли в голову.

Мать всегда твердила ей о том, что серьезные отношения могут случиться в жизни женщины максимум трижды. Все остальное – ничего не значащие романы и флирты, детали которых частенько путаются в памяти. Союз с первым мужчиной происходит по глупости, со вторым – по расчету, а с третьим – по любви, но это уже, как правило, на закате жизни. Ивона в свои двадцать пять была уже на втором этапе.

Она причесала короткие волосы с челкой а-ля Ума Турман в «Криминальном чтиве», к которым завтра, по случаю свадьбы, парикмахерша приплетет шиньон того же цвета. Черную как смоль косу, толщиной с кулак, скрепленную разноцветными лентами, заказали на Украине. Говорят, что украинские женщины обеспечивают материалом для париков весь Евросоюз. И еще говорят, что волосы цвета «славянский русый» лучше всего поддаются окраске и укладке.

– Волосы так же, как и задницу, продают из-за нищеты, – подытожила Вожена. По молодости ей приходилось заниматься обоими видами коммерции. Кроме того, она добавила, что не понимает, почему ее дочь постоянно стрижет волосы в парикмахерской и еще должна за это платить. О торговле другими частями тела она промолчала, но как только один из сыновей ляпнул что-то о «старом кацапе», за которого должна выйти Ивона, она тут же отправила его за углем.

– Не за что купить. – Владислав развел руками. – Бизнес не идет.

– Так какого черта раскрываешь хлеборезку? – гаркнула мать. – Когда Ивона выйдет за Бондарука, угля у тебя будет по горло.

Ивона смазала губы вазелином. Макияж не приветствовался. У Петра был пунктик на традиционной красоте и натуральности. Ей было известно, что он белорусский активист, но, видимо, ее происхождение ему не мешало. Была в этом некая странность, но в конце концов она решила, что у ее мужа должны быть хоть какие-то недостатки. Красить глаза было вовсе не обязательно. Шоколадные радужные оболочки практически сливались со зрачками, а ее длинным черным ресницам всегда завидовали подружки. Оливковая кожа не нуждалась в нанесении тона. Несмотря на это, она слегка выделила пудрой цвета загара скулы и взглянула на вышитый свадебный наряд, который был размера на три больше, чем нужно. Наряд ей не нравился, но она приняла условия игры. Это лишь униформа.

Юбка была с запахом, благодаря чему ее можно было дважды обернуть вокруг талии. Блузка, по идее, должна быть по фигуре, но пока больше походила на плащ-палатку. Вышитый белый мешок длиной до колен с жестким воротником-стойкой скрывал все атрибуты женственности. Рукава требовалось укоротить как минимум наполовину, потому что Ивона была очень миниатюрной и запросто могла бы одеваться в детских магазинах. Даже в прокате Музея белорусской культуры не удалось найти ничего подходящего ей по размеру. Поэтому она согласилась на переделку костюма, подаренного Петром. Наряд, говорят, был приготовлен для его любимой и много лет в сундуке ждал своего часа. Ивона не хотела знать, кому он когда-то предназначался и почему свадьба не состоялась. Потому что ее будущий муж, отец трех взрослых сыновей, которые сами уже были родителями, в свои шестьдесят шесть лет впервые собирался под венец. Ивоне надо бы гордиться этим, но чувства ее были совершенно противоположными.

Хлопнула дверь. Девушка прошла в темную прихожую. К сожалению, вместо портнихи в дверях она увидела своих подруг, с наушниками в ушах. Звук был настолько громким, что Ивона догадалась, что подружки дергаются под песню «Она танцует для меня». Обе обтянуты узкими топами оттенка «вырви глаз». Туники модели «ламбада», купленные в одной и той же палатке на Рубль-плацу, едва закрывали ягодицы. В дополнение к этому леопардовые либо змеиные легинсы и высокие каблуки. До недавнего времени Ивона тоже так одевалась. Только вот в отличие от Анки, длинной как жираф, или кругленькой Каси ей было что показать. Главным ее достоинством были ноги, и Ивона знала об этом. К сожалению, в национальном костюме, который ей предстоит завтра надеть, никто этого не заметит. Даже Наталья Водянова походила бы в нем на русскую матрешку.

Ивона надеялась, что после свадьбы она опять сможет одеваться, как захочет. Петр обещал ей независимость и право выбора: получение высшего образования, работа в его фирме либо собственный бизнес, если будет желание. Или же просто ничем не заниматься. Именно этот вариант выбрали бы ее подружки. Но Ивона не собиралась бездельничать. Она хотела изучать языки, путешествовать, узнавать другие культуры. Вести блог, а может быть, даже собственную программу на местном телевидении. Никому, кроме Петра, она об этом не говорила. Владельцем телеканала был приятель Петра, поэтому жених обещал помочь в финансировании как ее образования, так и путешествий. Она верила ему. Было лишь одно условие. Ей следовало быть лояльной, понимающей. Не обязательно верной. Что конкретно он имел в виду, она пока не понимала, но будущий муж обещал все объяснить сразу после свадьбы, когда на их пальцах уже будут красоваться обручальные кольца и поп хорошенько окропит их святой водой из освященного колодца.

– Свадьба должна пройти гладко, – заявила мать Ивоне и перевела взгляд на сыночков, грозя им пальцем, как в детском саду. – Глядите мне, чтобы без фокусов! А то спугнем жениха. Надеюсь, можно не объяснять, что мы все заинтересованы в успехе дела.

Зубры пообещали, что обеспечат сестре надежную охрану, даже если в их городок вдруг явится отряд вооруженных до зубов коммандос.

– Наверное, ужасно полнит? – сказала Кася, рассматривая длинную плиссированную юбку. Приложила к себе и засмеялась. Действительно, наряд не убавлял ей килограммов, тем не менее то, в чем она пришла, тоже не превращало ее в модель, хотя именно в этом Кася была уверена на все сто процентов. Ивона про себя подумала, что подружка права, но, не подавая вида, лишь передернула плечами.

– И что, у тебя не будет «безе» из множества тюля и шифона? И фаты? – разочарованно пролепетала вторая подружка, Аня, потряхивая разноцветными лентами для венка, словно разгоняла ими мух. А потом взглянула на Ивону с искренним сочувствием: – Тебе не жаль?

Ивона тяжело вздохнула. Что она могла ответить? Это был ее второй этап. Подружки же по-прежнему пребывали на первом. Их парни, как и большинство хайнувской молодежи, работали в Ирландии. Приезжали два раза в году и почти не выпускали Аню и Касю из постели. Всегда, после Рождества и Пасхи, девушки ездили в Белосток за абортивными таблетками, потому что – как они утверждали – это было проще и дешевле, чем бессмысленно травиться контрацептивами в течение целого года. Они надеялись на то, что их парни, разбогатев, вернутся насовсем. Мечтали о свадьбах, белых платьях и новых шикарных авто, на которых они будут разъезжать по городу. Ивона считала, что все будет совсем по-другому. Ребята не вернутся совсем, потому что найдут себе новых девушек, либо, что еще правдоподобнее, окажутся в тюрьме за контрабанду или финансовые махинации. Она не верила в сказки о том, что они пашут на стройке. Ее божественный любимый Квачок, как она называла его в апогее их романа, тоже рассказывал волшебные сказки. А о том, что происходило на самом деле, она узнала в тюремном зале ожидания. Во второй раз Ивона не даст себя обмануть.

В окно она увидела мать. Как ни странно, без постоянной сигареты во рту. Это слегка обеспокоило Ивону. Вожена направлялась к дому уверенным шагом, держа под руку пожилую женщину в платке. Портниху посоветовал Петр и попросил уважительно к ней относиться.

– Алла – моя кума, – предупредил. – Почти родственница.

Почти, потому что большинство его настоящих родственников были уже мертвы либо обустраивали собственные могилы, как ровесники Ивоны новые дома.

– Еще и такой старый, – прошипела Аня Касе. – Он мог бы быть моим дедом.

– Или прадедом. Моему деду еще далеко до шестидесяти, – заявила Кася гораздо громче. И вдруг бросила юбку с отвращением. – Ты видела? На ней личинки моли!

– Так не трогай! – Ивона раздавила пальцами насекомое и положила юбку на место, после чего повернулась к подруге и заявила: – Я все слышала. Да, он старый, но очень хорошо ко мне относится.

– А как ты будешь с ним целоваться? У него усы!

– Главное, что зубы у него свои, – подытожила Кася. – А то без зубов было бы трудновато. Я знаю, потому что Генке однажды выбили по пьяни.

– Свои? – переспросила Аня, но тут же с отвращением скривилась и махнула рукой. – Хотя, уж лучше не знать.

Ивона с сочувствием взглянула на подруг.

– Мне не придется с ним целоваться.

– Как это? Ведь это будет твой муж.

– Нет, и все.

– А тебе какое дело? – Кася прибавила звук в телефоне. Сейчас в моде была Маргарет. – Достаточно того, что он богатый. Правильно делаешь, Ивка.

Она вытащила пилочку из целлофановой сумочки а-ля Шанель и начала старательно выравнивать поврежденный ноготь. Розовый лак отскакивал целыми кусками, но Кася не обращала на это внимания. Доведя дело до половины, она достала пузырек лака и закрасила прорехи, не утруждаясь удалением культурных слоев, и принялась сушить ногти, резко размахивая руками. Сейчас она напоминала выброшенного на берег тюленя. Ногти еще не высохли, когда она указала на свадебный наряд.

– Может, у него есть подходящий друг? Тогда я бы тоже такое надела. Чем старше, тем лучше. Быстрей помрет.

– А если Квак придет на свадьбу? – решилась спросить Аня.