Цитаты из книги «Тень ветра»

Молодой мужчина, в волосах которого уже кое-где блестит седина, идет по улицам Барселоны. Над городом нависло серое небо, а туманное солнце растекается по Рамбла де Санта-Моника потоками жидкой меди. Мужчина ведет за руку десятилетнего мальчика, чьи глазенки светятся любопытством из-за того, что пообещал ему сегодня отец, решивший отвести его на рассвете на Кладбище Забытых Книг. – Хулиан, о том, что ты сегодня увидишь, нельзя рассказывать никому. Никому. – Даже маме? – вполголоса спрашивает мальчик. Мужчина вздыхает, заслонившись от него своей неизменной грустной улыбкой, которая делает сумрачным его лицо. – Маме можно, – отвечает он. – От нее у нас нет секретов. Маме можешь рассказать все. Спустя мгновение отца и сына подхватывает людской водоворот на Лас-Рамблас, и они навсегда исчезают из виду, сокрытые тенью ветра.

На портрете совсем юные Хулиан и Пенелопа улыбались той жизни, которой у них никогда не будет.

Я рухнул на скамью на перроне и глубоко вдохнул аромат подземелья и сажи, доносимый звуком невидимых поездов.

Наступил 1945-й, пепельный год. После гражданской войны прошло шесть лет, и, хотя шрамы ее еще не затянулись, никто открыто о тех временах не вспоминал. Теперь говорили о другой войне, заполнившей мир зловонным ароматом мертвой плоти и унижения, от которого он никогда не сможет избавиться. Для Испании то были годы нужды и лишений, полные странного спокойствия, обычно исходящего от немых и паралитиков, при взгляде на которых испытываешь жалость вперемешку с ужасом. После нескольких лет тщетных поисков переводческой работы я наконец устроилась корректором в издательство, владельцем которого был предприниматель новой формации по имени Педро Санмарти. Сеньор Санмарти основал предприятие на деньги своего тестя, которого тут же упрятал в приют на озере Баньолас и теперь дожидался, когда ему по почте пришлют свидетельство о смерти родственничка. Санмарти, обожавший заигрывать с молоденькими девочками, которые годились ему в дочери, причислял себя к новому, только что вошедшему в моду типу людей – тех, кто «создал себя сам». Он с чудовищным акцентом говорил на ломаном английском, утверждая, что это язык будущего, и завершая каждую фразу нарочито американским «о’кей?». Свое издательство Санмарти окрестил диковинным именем «Эндимион», которое, по его словам, звучало очень по-христиански и вполне подходило для успешного коммерческого предприятия. Издательский дом «Эндимион» публиковал катехизисы, учебники хороших манер и серию нравоучительных романов, где главными действующими лицами были забавные монашки, героический персонал Красного Креста и счастливые государственные служащие, обладавшие тягой к апостольскому служению. Кроме того, мы издавали серию комиксов про американских солдат под названием «Команда доблести», ее буквально расхватывала молодежь, нуждавшаяся в героях, по которым сразу видно, что они едят мясо все семь дней в неделю. В издательстве я очень скоро подружилась с секретаршей сеньора Санмарти, овдовевшей во время войны Мерседес Пьетро. Я испытывала к ней огромную симпатию, и вскоре нам стало достаточно улыбки или взгляда, чтобы понять друг друга. Нас объединяло очень многое: мы обе плыли по течению жизни в окружении мужчин, которые либо мертвы, либо скрываются от всего мира. Она одна воспитывала семилетнего сына, больного мышечной дистрофией, и делала все, что могла, чтобы хоть как-то поставить его на ноги. Ей едва исполнилось тридцать два года, но жизнь уже провела по ее лицу глубокие борозды морщин. За все эти годы Мерседес была единственной, кому мне захотелось открыться, рассказав все о себе и своей жизни. Как-то Мерседес обмолвилась, что сеньор Санмарти очень дружен с небезызвестным и в последнее время весьма уважаемым старшим инспектором полиции Франсиско Хавьером Фумеро. Оба они были представители той камарильи, которая пробилась неведомо откуда сквозь пепелище войны и теперь неудержимо расползалась по городу, словно серая паутина. Новое высшее общество.

за дверцей оказалась крутая лестница, уводившая в омут тьмы. Сильное зловоние мокрой земли ударило мне в лицо. И эта вонь, такая неожиданно знакомая, и этот темный провал у ног вдруг напомнили мне образ из детства, укрытый пеленой ужаса. Ненастный вечер на восточном склоне кладбища Монтжуик, море за лесом из гробниц, лесом из крестов, из статуй с лицами мертвецов, безгубых, слепых детей. Вечер, пахнущий смертью. Силуэты взрослых, человек двадцать, и я помню только их черную, напитанную ливнем одежду. Ладонь отца сжимает мою руку слишком сильно, словно это может помочь ему сдержать слезы, а гулкие слова священника падают в могилу, куда трое безликих могильщиков опускают серый саркофаг. Капли дождя барабанят по нему, как капли расплавленного воска, и я слышу оттуда голос матери, зовущий меня, умоляющий освободить ее из черного каменного плена. Но я могу только дрожать и беззвучно шепчу отцу, чтобы он не сжимал мою руку так сильно, ведь мне больно. И я вдыхаю этот запах свежей земли, золы и дождя, всепожирающий запах смерти и пустоты.

Легонько толкнув дверь, я почувствовал на своем лице дыхание дома, запах горелого дерева, сырости и мертвых цветов.

Недавно наш пациент ненадолго пришел в сознание и просил вам передать, что чувствует себя как двадцатилетний и не отказался бы от бутерброда с кровяной колбасой и чесночным соусом, шоколадки и лимонных карамелек «Сугус».

а что, если мы раздобудем парочку ветчинных котлеток вон там, в «Шампаньет», и еще по стаканчику шипучего вина

Не зная этого, он давно уже начал умирать.

Пока время воровало у них счастье, Хулиан делал все возможное, чтобы быть рядом с Пенелопой.