12

– Будь добр, перестань так кричать, – умоляла Юлия.

Она с тревогой огляделась, но молодые люди, которые группками кучковались на газоне Замкового парка, играли в мяч, пили пиво или просто наслаждались полуденным солнцем, не проявляли к ним никакого интереса.

– Я вовсе не кричу!

От гнева светлая кожа Лотаря вся покрылась багровыми пятнами, что сделало его похожим на больного какой-нибудь заразной болезнью.

– И кстати, мне плевать, слышит нас кто-нибудь или нет. Пусть все знают, что ты мне изменила! Плевать!

На глазах Юлии выступили слезы.

– Ради Бога, я тебе не изменяла!

– Да? Почему тогда этот Карло продолжает тебе названивать? Почему ты не сказала, что была позавчера на вечеринке? И откуда, скажи на милость, взялся этот засос на твоем бедре?

Юлия в отчаянии всплеснула руками.

– Я тебе уже три раза объясняла, что Карло – мой однокурсник, с которым я готовлюсь к государственному экзамену. «Засос» – это вовсе не засос, а синяк, потому что я ударилась о кухонный стол, черт возьми! И я не обязана спрашивать твоего разрешения, когда моя подруга приглашает меня на день рождения! Кроме того, тебя даже не было дома той ночью!

– В том-то и дело! Я едва успел уехать, а ты уже пустилась во все тяжкие!

– Черт тебя побери, Лотарь! Ты что думаешь, что я буду сидеть взаперти и пялиться в ящик всякий вечер, когда тебя нет в городе? Достал ты меня со своей вечной ревностью!

– Не ори на меня.

– Буду орать, сколько сочту нужным! И вот что еще скажу тебе…

13

Из зарешеченного окна открывался вид на городской сад. Окно было полуоткрыто, поэтому Бен мог слышать шум улицы и крики животных из расположенного по соседству зоопарка.

– Вот дерьмо! – сказал он скорее себе, чем друзьям, которые уныло сидели на стульях. Комната больше походила на приемную зубного врача, чем на тюремную камеру. На столе даже лежало несколько журналов. Но дверь была заперта, и не было сомнений, что их поместят в настоящие камеры, как только закончатся допросы.

– Думаю, на моем дипломе юриста можно поставить крест.

Отчим Бена, наверное, обрадовался бы, если бы узнал, что Бен тоже планирует стать юристом. Он мог бы подумать, что Бен хочет пойти по его стопам. Но все было наоборот. Бен считал Йохена Вальтера продажным адвокатишкой, которому было наплевать на закон и справедливость. Он хотел стать юристом, чтобы такие типы, как его отчим, не смогли полностью разрушить немецкую правовую систему. Но теперь он сам вступил в конфликт с этой правовой системой.

– Не пори ерунды! – отозвался Вилли. – Они ведь отпустят нас, да? Что мы такого сделали? Кроме того, тебе еще даже нет восемнадцати!

– «Что мы такого сделали?» Это называется нарушением общественного порядка! – крикнул Бен.

Получилось громче, чем он рассчитывал. Наивность Вилли действовала ему на нервы. Если бы он не был таким тупым, то вообще ничего бы не случилось.

– Хватит ссориться, – сказал Герд. – Мы должны быть заодно. Это была необходимая самооборона. Турок ударил Вилли щитом, а мы только защищались. Всем понятно?

– А пивная банка? – спросил Бен, бросив укоризненный взгляд на Ханнеса.

Дортмундец, из-за которого они все они влипли в эту передрягу, тупо хмыкнул.

– А что такого? Она просто выскользнула у меня из рук.

– Это было глупо, чувак, – сказал Мартин.

Он только что поступил в медицинский, и ему эти проблемы были нужны не больше, чем Бену.

– Скажите на милость, вы еще поплачьте, слабаки! – крикнул Ханнес. – Гребаным туркам нужно было начистить морды! У нас их бы просто отметелили – и все!

– Да ну? – парировал Мартин. – И как ты собирался «отметелить» сотню турок впятером?

Он удивительно точно спародировал рурский диалект Ханнеса.

Дортмундец вскочил со стула.

– Слышь, я вот тебе…

– Хватит! – оборвал его Герд. – Нам не стоит выяснять отношения прямо здесь. Ханнес бросил банку, но это вряд ли тянет на нарушение общественного порядка. Да и то, что Вилли выхватил табличку из рук у одного из турок, тоже нельзя назвать нападением. Турки напали на нас с ножами, полицейским это тоже известно. Если мы не облажаемся сейчас, им придется нас отпустить, и все будет тип-топ. Так что соберитесь, парни! Кроме того, отец Бена – адвокат, и он вытащит нас отсюда, если понадобится!

Бен почувствовал, что заводится.

– Он не мой отец! – крикнул он. – И мы ни за что на свете не позволим этому слизняку помочь нам! Я лучше сяду в тюрьму!

Герд положил руку ему на плечо.

– Все в порядке, прости меня, Бен. Ты прав. В любом случае, я уверен, что мы…

14

Мартина Вальтер нервно барабанила по рулю «мерседеса». Сейчас, чуть позже пяти вечера, все трассы, ведущие в город и из города, были забиты машинами. Черт! Она знала, что вряд ли сможет что-то сделать, но ей отчаянно хотелось как можно скорее попасть в полицейское управление, откуда Бен позвонил ей полчаса назад. Во что этот мальчишка опять вляпался?! Нарушение общественного порядка! И это Бен, который всегда был таким нежным и любящим! Который, когда ловил муху на окне, прижав ее к стеклу газетой, не давил, а всегда выпускал на волю!

Только бы Йохен помог! Она позвонила ему, когда он был в аэропорту, и попросила приехать, но, конечно, партийные шишки были для него важнее пасынка. Мартина могла его понять. Она тоже видела в поведении Бена подростковый акт неповиновения, бунт против родительских условностей. И молчаливый протест решению Мартины. Бен так и не смог смириться с тем, что она ушла от его отца. Йохен действительно сделал все возможное, чтобы принять мальчика как своего сына. Он баловал его подарками, совместными поездками, походами в кино и на спортивные матчи. Но Бен унаследовал упрямство и настойчивость Леннарда. Чем больше Йохен пытался завоевать его расположение, тем большее сопротивление встречал. И однажды он сдался.

Мартина все глубже погружалась в пучину отчаяния. Брак с Йохеном трещал по швам из-за постоянных ссор. Словно проклятие тяготело над ней с тех пор, как она уехала из Гамбурга. Но она просто не могла больше выносить уныние Леннарда. Он был сломлен изнутри, когда его с позором уволили из полиции. А ей хотелось быть счастливой и чтобы у Бена была крепкая семья, отец, с которого он бы брал пример. Ничего из этого не сбылось. Напротив, она все основательно испортила. И теперь ее мальчик разрушил свое будущее, дерясь с турками на глазах у полиции. Причиной всему этому была только она. Смахнув слезы с глаз, Мартина подавила желание посигналить: не вина водителя в машине перед ней в том, что снова загорелся красный.

15

Скоростной междугородний экспресс вкатился на станцию и постепенно остановился. Дверь с шипением открылась. Кеничи Танака спустился по двум ступенькам на платформу и осмотрелся. Архитектура вокзала Карлсруэ показалась ему странной, какой-то неказистой. Нигде не было даже малейшего намека на изящность. Ступеньки – слишком высокие, платформы – слишком широкие, а люди – шумные, невнимательные и недружелюбные. Вся Германия была точно такой же – грубой и неотесанной. Он просто не мог понять, как его дочь так долго продержалась здесь, вдали от родного дома, где ей было бы самое место. Но человек способен привыкнуть ко всему, почти ко всему.

Мужчина не смог прочесть надписи на указателях, но найти выход со станции было несложно. Он подошел к остановке, с которой отправлялись трамваи и автобусы, выглядевшие до боли знакомыми. Однако Танака не питал иллюзий, что сможет найти дорогу. Нет ничего проще, чем заблудиться в чужом городе, пользуясь общественным транспортом. Рядом выстроились в ряд машины, стерильно белые, с желтыми значками. Вероятно, это были такси. Он взглянул на водителя первой машины, быстро прошел мимо него и открыл дверь следующей машины. Водитель сказал что-то по-немецки и указал на машину перед ним. Водитель, китаец, тем временем вышел из машины и открыл багажник. Он подошел к Танаке и протянул руку за чемоданом.

– Убери свои руки, болван китайский! – крикнул Танака по-японски. На лице водителя отразилось изумление. Он был еще совсем юн, возможно, студент. (Эти китайцы распространились по всему миру, как тараканы.) Танака разрывался между неприязнью к соседнему народу и осознанием того, что со своими скромными знаниями английского языка он вряд ли сможет вести продолжительную беседу с обоими таксистами, если они вообще говорят по-английски. Если он хотел добраться до дома своей дочери сегодня, у него, вероятно, не было другого выбора, кроме как сесть в машину китайца.

Он бросил на водителя предупреждающий взгляд, который через все языковые барьеры давал понять, что нужно держать руки подальше от его багажа. Танака сам с легкостью поднял чемодан. Ему недавно исполнилось 75, но его нельзя было назвать немощным стариком. В руках он сжимал портфель с документами, которые привез Кейко.

В салоне такси пахло чем-то тошнотворно-китайским. Танака старался дышать как можно реже. Он протянул водителю листок бумаги с адресом, напечатанным немецкими буквами. Дочь прислала его по электронной почте. Китаец кивнул, завел двигатель и тронулся с места. Смешанное чувство предвкушения и напряжения переполняло Танаку. Он не видел дочь пять лет, с тех самых пор, как она последний раз приезжала в Кобе. Он так и не простил ей брака с иностранцем (гайдзином) и долго отказывался приезжать в Германию. Но в конце концов тоска по ней и желание увидеть внуков взяли верх над его гордостью, и он принял ее приглашение.

Танака поймал на себе взгляд молодого китайца в зеркале заднего вида. Он знал, что многие люди испытывают ужас при виде шрамов на его лице, жесткое, холодное выражение которого отчасти объяснялось атрофированными лицевыми мышцами, а отчасти – ранами в его душе. В глазах водителя он прочитал вопрос, что явилось причиной этого уродства (этот взгляд был ему знаком). Танака почувствовал, как память пытается вырваться из тюрьмы, в которую он ее заточил. Внутри все сжалось болезненной судорогой, его бросило в жар. Японец потянулся к карману пиджака, чтобы достать коробку с пилюлями, но ее там не оказалось. Проклятье! Он сунул ее в боковой карман чемодана. Его охватил панический страх, сердце бешено забилось, пульс участился. Нужно было срочно с этим справиться.

Он велел водителю остановиться, чтобы достать свой чемодан, но встретил непонимающий взгляд: Танака говорил по-японски. Борясь с паникой, он совсем забыл, что этот парень – китаец. Пришлось с заметной дрожью в голосе повторить распоряжение по-английски. Хотя он знал мандаринский лучше, чем английский, он никогда не унизился бы до того, чтобы говорить на этом языке с обслугой. Трудно было сказать, понял его китаец или нет, но машина остановилась. Водитель выскочил первым, чтобы открыть дверь перед пассажиром. Танака выбрался из салона. Ноги подкашивались. К горлу подкатывала тошнота. Впервые за долгое время он так явственно ощущал угрозу. Дрожащими пальцами он достал таблетки из бокового кармана чемодана и принял сразу две. Он сделал несколько шагов до угла дома. Там он прислонился к стене, глубоко вдохнул и выдохнул, борясь с приступом паники. Китаец стоял у машины и с тревогой наблюдал за ним.

16

– Это просто потрясающе!

Тимо стоял на краю плоской крыши с бутылкой пива в руке и обозревал город. Только низкий выступ отделял его от падения с высоты пятнадцати этажей и гибели.