Часть первая
Социальное происхождение

Глава 1
Пруссия: до Йены

Когда мы говорим о социальном происхождении такого класса или сообщества, как германский офицерский корпус, возникают два вопроса: первый – профессиональное или социальное положение родителей его членов в каждый конкретный исторический момент и второй – система классификации, как таковая. Последняя может относиться к более ранней стадии социального развития, но она может сохранить свое значение и на более позднем этапе. Другими словами, мы говорим о делении общества на сословия. Мы обсуждаем вопросы статуса, или различия между дворянством и буржуазией.

Имея это в виду, начнем рассмотрение социального происхождения офицерского корпуса Пруссии, поскольку именно Пруссия служила образцом для германского офицерства в целом. Изучение периода, когда зарождалась новая прусская армия – скажем, от великого курфюрста^[11] и до начала XIX века, – обнаруживает в наших знаниях пробелы, заполнить которые не представляется возможным. Даже перед Второй мировой войной архивная информация была далеко не полной. А что касается XVII и XVIII веков, мы почти ничего не знаем о том, чем занимались отцы прусских офицеров и кадетов. В те времена такие данные не собирались, а если и собирались, то сейчас они безвозвратно утеряны. Тем не менее доступные документы и историки, которые поработали над ними, дают нам кое-какие подсказки относительно пропорционального соотношения дворянства и буржуазии в составе офицерства. Однако это только подсказки, и они не позволяют выяснить точные цифры для всего этого периода.

Во времена великого курфюрста и его непосредственного преемника^[12] списки офицерского состава велись весьма фрагментарно, и зачастую один и тот же человек может появляться в них как с дворянским префиксом перед именем, таким как «фон», так и без него. Но, когда мы видим, что дворяне, служащие сержантами или рядовыми, появляются в списке офицеров, мы можем сделать некие важные умозаключения. По-видимому, во время Тридцатилетней войны (1618—1648) социальный разрыв между знатью и простолюдинами был уже не так велик, как во времена ландскнехтов^[13]. Трое крестьянских сыновей – Дерффлингер, Людке и Хеннигс – частые гости за столом курфюрста, но при его сыне – короле Фридрихе I – все должности были отданы дворянскому сословию и дворяне – особенно из Бранденбурга и Померании – составляли ядро, вокруг которого группировались остальные офицеры, будь то иностранцы или буржуа. Офицеры буржуазного происхождения изредка встречались даже в гвардии, и приказом от 11 марта 1704 года король специально заверил таких офицеров, что в вопросах продвижения по службе они могут рассчитывать на полное равноправие. Дворяне всегда относились к офицерам-артиллеристам – сыновьям буржуа, получившим военное образование, – с высокомерием: над их пушкой по-прежнему витал дух мастерской и кузницы, но король даровал им статус, равный статусу гвардии.

Постоянное уменьшение доходов от поместий вело к тому, что дворяне все больше уступали королю не только в государственных вопросах, но и в его желании видеть их сыновей офицерами своей армии. Но чем больше они посылали в армию своих детей, тем больше было среди старших офицеров дворян – процесс, который продолжился при втором короле Пруссии Фридрихе-Вильгельме I. Фридрих Великий писал: «В каждом полку из состава офицеров изгонялись люди, чье поведение или происхождение несовместимо с благородной профессией, которой они желали себя посвятить, и поэтому в то время офицеры могли быть уверены, что их товарищем мог стать лишь человек с безупречной репутацией». Численное соотношение между знатью и простонародьем среди офицеров армии Фридриха-Вильгельма I приводится в документе от мая 1739 года – предпоследнего года его правления. Этот документ показывает, что все 34 генерала были дворянами и что из 211 старших офицеров не были дворянами только 11. Что касается офицеров в чине капитана и ниже, в списке, к сожалению, не приводится титулов вообще. В этом списке не дается состав инженерных войск, но в его рядах соотношение между дворянством и буржуазией было примерно таким же. Однако следует помнить, что в то время получить дворянский титул было совсем не трудно, по крайней мере для богатых людей. Любой, кто сделал взнос в рекрутский фонд, или прислал исключительно высокого рекрута, или даже построил красивый дом в Берлине, вскоре получал такой титул. С другой стороны, унтер-офицеры в награду за долгую службу могли быть произведены в младшие лейтенанты.

Во времена правления Фридриха-Вильгельма I также появился новый тип кавалерии – гусары, – который представляет определенный интерес в данном контексте. Их социальное положение, как и у артиллеристов, должно было сильно измениться позднее, и об этом в юмористическом тоне пишет генерал фон Пап. В газете, вышедшей в Берлине 2 марта 1887 года, он писал: «Когда Фридриху-Вильгельму I понадобились гусары, собрали всякий сброд и сформировали из него эскадрон. Чтобы привести их в более-менее приличный вид, назначили командующим моего прадеда, который был до этого капитаном драгун. У этих гусар была самая худшая репутация не только в армии, но и по всей стране, но от назначений, конечно, не отказываются. Однако когда мой прадед надел гусарскую форму и увидел себя в зеркале в этом, как он сказал, «шутовском наряде», его чуть удар не хватил. Но, тем не менее, он был первым офицером, командовавшим гусарами».

Фридрих Великий, как и его отец, время от времени восполнял нехватку офицеров за счет буржуазии, но это была вынужденная мера, вызванная тяжелыми потерями в Семилетней войне. В целом тенденция была прямо противоположной. Его трое предшественников с большим трудом подчинили себе неотесанное деревенское дворянство (юнкерство) и постепенно заставили его служить в армии, но Фридрих II не только отдавал им предпочтение, но и приблизил их к своей персоне. Существуют свидетельства, что всякий раз, когда будущие офицеры проходили перед ним строем, он собственноручно палкой выгонял из рядов тех, кто происходил из буржуазных семей. Он даже зашел так далеко, что запрещал браки с женщинами недворянского происхождения. Несмотря на всю его «просвещенность» в других областях, ему было свойственно феодальное сознание, которое особенно возобладало в последний период его жизни. Тем не менее, видимо, принц Фридрих-Карл Прусский был не прав, когда, столетие спустя, назвал это «одной из многих французских идей, которой этот великий человек слепо следовал» (приложение 1). Во Франции такой авторитет в военной области, как Вобан^[14], утверждал, что офицеров «нужно набирать из крепких духом и телом молодых дворян, предпочтительно младших сыновей небогатых отцов». Поэтому Фридрих Великий был в принципе не одинок в своем мнении, что честь – качество, свойственное в основном лишь дворянству, в то время как достоинства и таланты встречаются повсюду, в том числе и среди буржуазии. Показателем социального положения офицерского пополнения во времена Фридриха II может быть положение дел в полку апенбургских драгун. В начале Семилетней войны в полку не было ни одного офицера буржуазного происхождения. В конце войны (1763 год) таких офицеров было пять из тридцати семи. Однако к июлю 1748 года их число уменьшилось до трех. Такую закономерность мы будем часто прослеживать в течение XIX века, и ее лишь отчасти можно объяснить разницей в требованиях к офицерам в мирное и военное время.

Так получилось, что в год смерти Фридриха II по меньшей мере девять десятых офицерского состава носило дворянские фамилии и одна десятая, которую составляли буржуа, была надежно изолирована от остальных – частично в гарнизонных полках, но главным образом в артиллерии. Изучение состава старших офицеров от майора и до генерала показывает, что соотношение составляло 689 к 22. В заключение можно с уверенностью сказать, что Фридрих Великий воплотил на практике свое широко известное высказывание: «Старое прусское дворянство – такая хорошая порода, что ее следует сохранить».

Это соотношение оставалось по существу неизменным еще двадцать лет после смерти Фридриха Великого.

В 1806 году среди семи-восьми тысяч офицеров прусской армии было 695 буржуа, из которых 131 человек служил в линейных полках (из них 83 в мушкетерских гарнизонных батальонах), 76 в пехоте, 289 в артиллерии, 84 в кавалерии (вероятнее всего, в гусарах), 37 в других корпусах и 82 числились больными (инвалиды). Среди старших офицеров выходцев из буржуазных семей было около 30. Фридрих-Вильгельм II и особенно Фридрих-Вильгельм III в самом деле испытывали сильное чувство неосознанной симпатии к буржуазии. Тем не менее понадобилось великое несчастье, постигшее страну и армию в 1806 году в Йене, чтобы перейти от этих довольно поверхностных симпатий к решениям и действиям. Прусские «медные каски» по-прежнему мысленно жили во времена «старины Фрица», и только потрясение заставило их осознать, что новые времена нельзя безнаказанно оценивать мерками былых побед и принципами минувших дней. Событием, оказавшим столь сокрушительное воздействие на прусские войска и их командиров, стало появление нового гения, имя которому – Наполеон.

Глава 2
Пруссия: реформа и реакция

Несомненно, есть основания говорить – и историки часто это отмечают, – что причиной несчастья, постигшего страну и армию в Йене в 1806 году, стала социальная, а следовательно, и военная отсталость прусской армии, или, точнее говоря, ее офицеров. Самая поразительная черта старших офицеров прусской армии – это их старость. Вот данные для 1806 года:

142 генерала: 4 старше 80, 13 старше 70, 62 старше 60.

Старшие офицеры:

540 в пехоте: 7 старше 70, ПО старше 60, 187 старше 50. 227 в кавалерии: 25 старше 60, 129 старше 50. 39 в артиллерии: 4 старше 70, 22 старше 60. 14 в инженерных войсках: один старше 70, 2 старше 60, 7 старше 50.

65 в общем списке: 4 старше 60, 5 старше 50.

Капитаны пехоты и кавалерии:

945 в пехоте: 2 старше 70, 18 старше 60, 119 старше 50.

241 в кавалерии: 18 старше 50.

63 в артиллерии: 6 старше 60, 26 старше 50.

28 в инженерных войсках: 3 старше 50.

29 офицеров, не входящих в состав полков: один старше 60, 2 старше 50.

261 лейтенант артиллерии: 1 старше 70, 5 старше 60, 9 старше 50, 7 старше 40.

Даже если бы все остальное в армии было в первоклассном состоянии, одно можно сказать твердо: две трети генералитета либо приближалось к библейскому возрасту, либо уже давно перешагнуло этот рубеж. Четверть командиров полков и батальонов – люди, которые должны нести основное бремя битвы, – были старше 60 лет – возраста, в котором обычный человек не способен выдерживать физических нагрузок войны, а командиры рот и эскадронов были не многим моложе. От таких офицеров нельзя было ожидать каких-либо результатов в сражении, и менее всего в сражении против численно превосходящей армии противника под командованием такого молодого гения, как Наполеон, имеющей за плечами опыт многих лет сражений и воодушевляемой национальной идеей о своей великой цивилизаторской миссии.

Но в прусской армии были и другие серьезные недостатки. Даже до 1806 года общественное мнение относительно армии и ее командиров было неоднозначным, хотя в целом благоприятным. Во всяком случае, скептики не решались открыто высказываться до тех пор, пока катастрофа при Йене не воодушевила критиков армии и ее руководства и не возвела саму критику в ранг патриотического долга. Даже до этого находились независимо мыслящие люди, которые утверждали, что существующие порядки устарели и назрела необходимость реформ. Типичный пример такого человека – барон фон Штейн^[15]. За четыре года до Йены он назвал «глупым предрассудком» то, что наиболее важные посты в армии остаются привилегией дворянства. И это замечание было обращено на всю систему. Знаменательно, что мы находим его в конфиденциальном письме к Заку в Хильдесхайм. После Йены этот пункт стал для общественности почти что аксиомой. Во всяком случае, поражение стало сильным аргументом в его пользу, и если приверженцы старого феодального режима в результате этих событий не изменили своих убеждений, то они держали свое мнение при себе.

Но, когда наполеоновские войны закончились, старая гвардия снова вступила в спор как по убеждению, так и ради собственных корыстных интересов. Консервативная идея класса-государства нашла своего выразителя в лице бранденбургского аристократа Фридриха Августа фон Марвица. Это был исключительно способный человек, наделенный острым умом и пылким темпераментом. Он получил прекрасное воспитание и в совершенстве владел ораторским даром – словом, личность незаурядная, подобно которой не было среди бранденбургской аристократии ни до, ни после него.

Интересно проследить, как подобный человек – достойный представитель своего класса – оценивал ситуацию, сложившуюся спустя тридцать лет после Йены. Вот что он писал в своих воспоминаниях:

«Стали известны такие вопиющие факты пренебрежения своим долгом, что можно подумать, будто армия представляла собой сборище трусов, предателей и идиотов, в то время как на самом деле те, кто предстал в таком виде, были просто невежественными, злобными, офранцузившимися стихоплетами.

Однако не стоит забывать, что:

а) основной изъян был на самом верху, и поэтому все проявления мужества, преданности и самопожертвования, имевшие место внизу, не оказали влияния на исход в целом, в то время как все дурное получило широкую огласку и принесло ужасные плоды;

б) все командиры, покрывшие в 1813 году и последовавших за ним годах славой имя Пруссии, одержавшие много славных побед над врагом и дважды входившие в его столицу как победители, в 1806 году уже были офицерами прусской армии и в большинстве случаев занимали командные должности. Среди них было шестьдесят командиров армейских корпусов, дивизий и бригад и более 100 командиров полков, чья служба началась еще до 1806 года. Лишь 10 из 300 командиров батальонов и лишь 100 из 2000 командиров рот и эскадронов были назначены на свои посты после 1806-го. Если одни и те же люди добиваются одних результатов в 1806 году и совершенно противоположных в 1813-м, возможно, причина тому не в самих офицерах, а в решениях, принимаемых на более высоком уровне, – в уставе, в экипировке, в обстоятельствах, но главным образом – в Божьей на то воле».

То, что самое слабое место было наверху, вне всякого сомнения. Тем не менее часть командиров крепостей были некомпетентны и слишком стары для своих должностей, и этот факт ни в коей мере не опровергается аргументами Марвица. Как установили военные историки, действительно, 4000 из почти 7000 офицеров, служивших в прусской армии в 1806 году, принимали участие в последовавшей войне за освобождение и внесли свой вклад в трудную победу, но с другой стороны, офицеры 1813 года были в значительной степени новым поколением. Важно не то, что 4000 офицеров по-прежнему оставались в армии, а какие посты они занимали. Было проведено существенное сокращение армии, позволившее безболезненно уволить престарелых генералов и старших офицеров, от которых не было никакого проку. Те, которые пришли на их место, зачастую были очень молоды. Те, которые в 1806 году были младшими офицерами, в 1813 году командовали батальонами и целыми полками – факт, доказывающий, что в 1806 году многие офицеры действительно были уже в преклонном возрасте, и это привело к катастрофическим последствиям.

Однако мы должны соотносить это конкретное явление с более общими принципами, которые лежат в его основе, а именно: слишком много внимания уделялось форме и слишком мало – материальным требованиям. Если говорить точнее, в армии преобладала безрассудная привязанность к старым формам, которые были сформированы совсем другими обстоятельствами и потребностями, но теперь стали полностью непригодными. Это относится не только к тактике ведения войны, но также и к вопросу, который мы здесь рассматриваем: как происходил набор офицеров и их повышение по службе. В борьбе не на жизнь, а на смерть, которую навязала Пруссии революционная армия Наполеона, наличие в войсках синекур вело к фатальным последствиям. Но система синекур была прямым следствием того, что верховные должности в армии отдавались дворянству в пожизненное пользование. Возможно, авторитет короля, если использовать его разумно, мог предотвратить отдельные злоупотребления, но они коренились в системе, как таковой, и с поражением армии эта система неминуемо должна была рухнуть. Неизбежность подобного конца становилась все более очевидной в связи с тем, что в Германии, как и в других странах, в последние несколько десятилетий старая система вошла в противоречие с новыми социальными, политическими, философскими и образовательными веяниями, типичными представителями которых можно считать Вольтера и Руссо, а практическим воплощением – Французскую революцию.

В Германии, как и во Франции, основной чертой нового духа времени было стремление восстановить изначальную «простоту» во всем, что касалось общественной и частной жизни. Это вызывало враждебность по отношению к старому феодальному общественному порядку, поскольку последний рассматривался как искусственное образование, порожденное эгоизмом правящих классов. Дворянство и его социальный заповедник – офицерство – стали объектом ожесточенных нападок. Здесь не представляется возможным рассматривать подобного рода труды с точки зрения исторической социологии. Позволю себе только привести суждение благожелательного военного историка (и старшего офицера), высказанное в конце XIX века: «Состав офицерского корпуса (1806), вне всякого сомнения, демонстрировал тенденцию, неприемлемую с точки зрения социальных представлений, принятых к тому времени в цивилизованном мире. Она требовала изоляции и окостенения во имя традиции и приводила к тому, что силы страны распылялись. Но причины подобной ситуации следует искать не в самом офицерском корпусе или в отдельных его представителях, а в верховной власти: исправить положение не мог никто, кроме нее. Изоляция офицерского корпуса и порожденная ею взаимная неприязнь между офицерством и обществом не приносила ничего, кроме вреда».