Однажды Кира включила на ночь, перед сном, диктофон, а утром послушала все, что записалось – на быстрой перемотке, конечно. Ее удивило, сколько вокруг было всяких звуков, о которых она не помнила. Хмыкал и похрапывал муж. Квартира издавала загадочные шорохи и трески, которые можно услышать только ночью. Утром, часов в 5, щебетали птицы, потом лаяла собака. Такие простые вещи, но все они происходили вокруг нее, а она о них не знала. Сама же Кира в основном просто дышала – то спокойно и размеренно, то быстро и взволнованно. Иногда вздыхала и ворочалась. Пару раз на выдохе издала какой-то тихий печальный звук, что-то вроде стона. Несколько звуков ей распознать не удалось – они были какие-то потусторонние. В конце концов, со спящим человеком могут происходить самые разные вещи. Не отражающийся в глазах человека мир может творить все, что ему вздумается.

Иногда она наблюдала за спящим мужем. Как на его лице вдруг отражались эмоции. Как двигались глаза, когда он смотрел на что-то несуществующее. Если задуматься, люди воспринимают сны слишком спокойно для такой удивительной штуки – тебя переносит в другой мир, и ты переживаешь там безумные приключения, а потом просыпаешься и живёшь себе дальше, как ни в чем не бывало. Мир вообще странный и удивительный, просто люди как-то отвыкли это замечать.

Скоро Кира тоже заснула. Ей снился сон, который она видела уже много лет, иногда чаще, иногда реже.

К ней кралось чудовище, сотканное из белого тумана. Рассмотреть его никак не удавалось – оно постоянно оказывалось как бы в расфокусе. Кира боялась его. Она чувствовала исходящую от него угрозу и – одновременно – была заворожена им. Она шла от него медленно, не оглядываясь, делая вид, что никакой погони нет, и оно тоже едва скользило.

В какой-то момент чудовище настигло Киру. Но не бросилось, а начало обволакивать ее. Ей стало холодно. Очень, очень холодно. Холод затянул ее всю, пронизал тело до последней клетки. Туман, как кислота, разъедал ее тело. Она растворялась в нем. Это было больно, холодно, но в то же время ей этого хотелось. Хотелось перестать чувствовать свое тело и раствориться в этом тумане. Отдаться ему. Кира не делала попыток спастись. Постепенно она растворилась в нем вся, и на этом сон, как всегда, оборвался.

Проснувшись и вспомнив события прошлой ночи, она пришла в ужас. Единственное, чем она могла объяснить такой поступок – какие-то животные инстинкты затмили ей разум. Или на нее нашло временное помешательство. Она успокаивала себя тем, что с первого раза редко у кого получается забеременеть. К тому же день был безопасный. Она думала, принимать ли ей экстренную контрацепцию. Потом решила – пусть будет так, как будет. Пробовать снова она не станет, но, если ребенок все-таки появится, значит, так тому и быть.

Муж расстроился, когда она отказала ему в дальнейших попытках. Тоже думал, что с первого раза вряд ли получится. Из-за этого они слегка поругались, но Кира своего решения не изменила.

Чтобы успокоиться, она начала делать свои обычные утренние упражнения для спины. Попытки исправить осанку длились уже несколько лет, но плечи по-прежнему были направлены чуть внутрь – может, чтобы закрывать Киру от внешнего мира. Она регулярно делала упражнения, консультировалась с врачами, но изменений не было. Она начала подозревать, что физически со спиной у нее все в порядке, зато что-то мешает изнутри.

Кира подумала, что стены, которыми она отгораживается от других людей и прочего мира, давно превратившиеся в плотный кокон, не допустят ее беременности. Не дадут другому человеку оказаться настолько близко. Одно дело секс – в общем-то, он может быть не меньшей преградой к близости, чем кокон. Совсем другое – когда мужчина оставляет в ней часть себя и внутри появляется еще один, третий человек.

Кира знала, что люди чувствуют такие коконы. Она никогда не подпускала кого-то слишком близко, даже мужа. Внешне она всегда была безразлична и малоэмоциональна. Чувства и эмоции прятались где-то внутри и нечасто пробирались наружу.

Кира была молчалива. Ей были не интересны смолл-токи с соседями и коллегами. Она не понимала, зачем люди говорят многое из того, что они говорят. Люди часто произносили какие-то глупости, чтобы чем-то забить возникающую между ними и окружающими пустоту. Например, бессмысленно комментировали происходящее. Летом постоянно кто-то из коллег, приходя с улицы, говорил про жару, весной и осенью – про дожди, а зимой – про холод. Или, например, кто-то начинал что-то напевать или произносил пословицу или афоризм, хоть каким-то боком подходящий к ситуации. Например, увидев на улице бездомного кота, нежащегося на солнце, человек мог сказать: «кота в мешке не утаишь». Кире это было непонятно. Смысл выражения «кота в мешке не утаишь» очевиден и совершенно не соотносится с тем простым фактом, что на улице лежит кот. Но люди продолжали говорить друг другу всякие глупости. Она предполагала, что значение этих слов заключается в чем-то другом. Например, произнося бестолковую пословицу, человек на самом деле имеет в виду: я понятный и свой, скажи, что принимаешь меня, ответь мне. Но участвовать в таких бессмысленных разговорах ей совсем не хотелось. В ответ на таких внезапных «котов» она просто молчала – чем, видимо, напрягала и смущала окружающих. Мужа отсутствие ответа не напрягало, и она была благодарна ему за это. В молчании они были вместе и понимали друг друга.

В детстве Кира, напротив, часто навязывалась – своим родителям, родственникам и другим детям. Периодически это случалось и во взрослом возрасте, иногда даже незаметно для нее. Она могла либо отталкивать людей, либо навязываться. Когда Кира была холодна, окружающие тянулись к ней, когда она начинала тянуться к ним – отворачивались от нее. Тогда она автоматически начинала идти за ними, и они отвергали ее еще сильнее. Рано или поздно она обнаруживала себя в идиотской ситуации, когда она бегала за кем-то и унизительно пыталась понравиться. Часто эти люди даже не были ей интересны. Все происходило скорее автоматически, по каким-то прописанным в подсознании сценариям. После этих эпизодов ей было невыносимо противно от самой себя. Но они из раза в раз повторялись. Когда человек гарантированно был «свой» и шел на контакт, Кира становилась холодна и как будто застывала.

В детском саду с Кирой никто не хотел дружить – был такой период. Она помнила, что тяжело переживала это. Тогда она часто навязывалась к другим детям, а они бесконечно отвергали ее. Кира была совсем одна. Говорят, детская психика в таких случаях иногда создает воображаемых приятелей. Но у Киры не было и таких. В какой-то момент она закрылась и стала делать вид, что ни в ком не нуждается. Потом она и сама поверила, что ей никто не нужен. Этой стратегии Кира придерживалась и во взрослой жизни. Но внутри нее все еще сидела та маленькая девочка, с которой не хотят дружить в детском саду, а родители заняты чем-то другим.

В детстве Киру никогда не били и почти никогда не ругали. Но у нее была острая потребность в незаметности. Ей постоянно хотелось спрятаться – одновременно с болезненным стремлением навязываться. Если она не бежала за кем-то, то делала все, чтобы ее не замечали. Родители, конечно, замечали ее физическое присутствие. Но она была для них чистым белым листом. Не показывала, что у нее внутри, не проявляла себя. А на чистый лист человек всегда запросто накладывает что-то свое. Вряд ли родители смогли бы точно сказать, меланхолик она или флегматик, любит она мясо или рыбу, белый или молочный шоколад.

Такой же линии поведения она придерживалась со всеми остальными. С другими детьми, с родней. Со временем она поняла, что люди и не стремятся в нее всмотреться. Для всех она была всего лишь еще одной девочкой в группе детсада, школьном классе, кружке по рисованию, университете. Еще одной коллегой – не плохой и не хорошей, не вызывающей любви или раздражения. Просто еще одной из них.

С возрастом Кира научилась контролировать себя и уже почти никому не навязывалась. Она ни с кем не конфликтовала и не ссорилась – и ни с кем не сближалась. Со временем она так привыкла скрывать чувства и эмоции от других, что стала делать это и для себя. Что она могла бы сказать о себе? Не про то, что она жена или художник-дизайнер с зарплатой 70 тысяч рублей. А про то, кто она на самом деле. Что у нее внутри? Что-то ведь точно есть. Должно быть.

В какой-то момент пласты кокона разделились и размножились. Некоторые из них продолжали отделять Киру от внешнего мира. Другие оказалась уже не снаружи Киры, а внутри. Таким образом, одни части Киры были скрыты от других. Теперь от окружающего мира они были отделены сразу несколькими слоями и оказались совсем недоступны. Кокон появился еще в детстве, и с тех пор порядочно затвердел. Если в момент своего появления он был тонкой липкой пленкой, то теперь превратился в камень. И новые его грани сразу вырастали каменными, без труда проникая сквозь нежные внутренности Киры.

В детстве, после появления кокона, появилась еще одна особенность. Кира стала очень часто болеть. Ангины, ОРВИ, корь, ветрянка, краснуха. Мать всегда активно включалась в лечение, заботилась, водила по врачам, давала лекарства. Кира все это принимала, выполняя свои обязанности пациента – послушно лежала в постели, глотала таблетки, пила полезные чаи, соблюдала диеты. Это был их единственный способ контактировать. Как бы вынужденный, неизбежный.

А еще Кира часто говорила во сне. Звала маму и папу. Ночью подсознание делало все, что она старательно не давала себе делать днем. Тогда мать приходила к ней, будила и успокаивала. Иногда Кира во сне вставала с постели и приходила в кровать к матери. Утром, в очередной раз проснувшись в материнской постели, она молча и тихо перебиралась обратно в свою. Просыпалась она всегда раньше. Получалось, что утром они все же были в разных постелях, и – словно бы ничего не было. Они никогда не обсуждали все эти ночные события. Саму Киру пугало, что ее тело во сне делает что-то, неподконтрольное ей самой. Будто бы кто-то другой захватывал управление над ней. За ночные приходы к матери и крики ей было стыдно, что вполне можно было пережить. Но она опасалась, что однажды существо, захватывающее ее по ночам, сделает что-то еще.

Тяга Киры быть тихой и незаметной как-то раз чуть не довела ее до смерти. Однажды папа катал ее на санках, и она свалилась с них в снег. У нее не возникло даже мысли позвать кого-то. Она долго лежала в жестком, неуютном снегу. Мерзла. Думала, что, наверное, умрет, но относилась к этому спокойно. Дети воспринимают смерть иначе, чем взрослые – еще не знают, что это навсегда.

Когда от них ушел отец, Кира закрылась еще сильнее. Мать тогда подолгу лежала в постели, ей было не до ребенка. Девочка старалась лишний раз не отсвечивать.

Папа ушел к другой женщине – красивее и моложе матери Киры, как та ей подробно рассказала. И к другому ребенку. Это был не его ребенок, но почему-то он был ему ближе Киры. Отец ушел, и, казалось, сразу забыл дочь. Они больше не виделись и не общались. Несколько лет назад Кира нашла его в соцсети, посмотрела его фотографии, написала. Он прочитал сообщение, но не ответил.

Кира в детстве не осознавала, что ей больно от разлуки с отцом и от того, что мать ее не замечает. Она просто сжала свое сердце изнутри и жила так. Она не ждала, что отец вернётся или что мать изменится. Просто жила с замороженным, сжатым изнутри сердцем.

Кира помнила, как тихо стало в квартире после его ухода. Ей запомнился один эпизод, незначительный, но она возвращалась к нему мыслями снова и снова. Мама лежит в постели, отвернувшись к стене. Кира – ей лет шесть – тоже лежит в своей кровати. Ей скучно. Она голодна, хочет к маме, хочет играть. Но понимает, что матери не до того. Она знает, что должно быть тихо. Кира беззвучно играет с медведем, и, заигравшись, издает губами тихий звук – и, чего-то испугавшись, резко замолкает. Мать не двигается. Кира прислушивается еще какое-то время – тишина. Она кладет игрушку рядом и тоже отворачивается к стене.

Постепенно наступают вечерние сумерки. Темно, но еще можно что-то различить. Девочка хочет повернуть голову к маме, чтобы посмотреть, не проснулась ли она. Тело уже затекло, и Кире холодно – лежит-то она на одеяле, а забраться под него боится, чтобы не шуметь. Она не двигается. Она отчаянно боится разбудить маму. Боится, что та проснется и снова станет плакать. И не двигается.

В сумерках еще можно различить глаза игрушечного медведя. Кира смотрит в них и видит, какие они искусственные. Не мертвые, а именно искусственные. Днем, в играх, она обращается с ним и другими игрушками как с живыми, но сейчас она видит, какой он невыносимо неживой. Медведь в ответ не смотрит на девочку. Он же неживой.

Внутри Киры разливается холодная пустота. Разливается и замораживает ее. Она замерзает, но не встает с одеяла. Не хочет будить маму.

Постепенно холодная пустота заполняет Киру полностью. Девочка вдруг понимает, что тем же самым заполнена вся квартира, до самого потолка. Пустота наполняет каждый уголок. Плещется в посуде.

Когда холодная пустота заполняет Киру полностью, она вдруг чувствует легкий укол в сердце. Она думает, что пустота, наверное, была жидкостью, а теперь она замерзла и превратилась в колючий лед. Папа однажды показывал ей, как это происходит: налил в резиновую формочку воду, положил внутрь пластиковую игрушку и – в морозилку. Спустя какое-то время он достал кусочек льда с заточенной в нем игрушкой. Кира трогала лед, смотрела, как он тает.

Таял он долго.

* * *

Следующие за тем ноябрьским вечером несколько месяцев прошли спокойно и тихо. Стояла зима. Кира привычно мерзла и куталась.

В декабре она уволилась с работы. Предполагалось, что она уволится и сразу же выйдет на другую работу. Но на новом месте что-то поменялось и ее не взяли. На старую она решила не возвращаться, думая, что быстро найдет другую. Однако прошло уже несколько месяцев, а Кира все еще была безработной. Муж не был против, он зарабатывал достаточно. Ей же было скучновато. Она попробовала вернуться к рисованию. Но что-то шло не так.

В юности, когда Кира только поступила в художественный институт, в ее картинах было больше души. Она выражала через карандаш и бумагу себя, то, что было у нее внутри. Тогда ей нравилось рисовать людей. Но у всех нарисованных Кирой персонажей был изъян. Все они были неживые, как ее игрушечный медведь.

На картинах великих художников люди были удивительно живыми. Они любили, сражались, страдали, умирали. Некоторые из них даже в своей смерти были более живыми, чем окружающие Киру люди – и чем она сама. А все ее персонажи были ненастоящими. Им недоставало чего-то неуловимого – то ли в глазах, то ли в чем-то еще. Может быть, нужного ингредиента не хватало в самой Кире.

Ей нравилось рисовать. Но без этого неуловимого в ее работах как будто не было смысла.

Несколько картин ей удалось продать, хоть и не за самые большие деньги. Некоторые работы участвовали в студенческих выставках, но никогда не занимали никаких мест в конкурсах.

Иногда Киру начинало не то что бы терзать, но легонько царапать то, что она еще не написала ту самую картину. Ей казалось, если она не создаст ее, то жизнь прошла зря. Но та самая картина никак не приходила к ней в душу, а бумага, карандаши и краски вызывали все меньше интереса. Со временем она потеряла уверенность, что способна заниматься творчеством. Она не понимала, было ли рисование ее предназначением. И не знала, есть ли оно у нее вообще.

То, чем она занималась по работе – дизайн и оформление сайтов – не было связано с творчеством, хотя некоторые считали иначе. Например, ее коллеги видели себя творческими людьми. Она же считала все это ремеслом, которое, впрочем, тоже иногда могло приносить удовольствие. Бывало, попадались интересные проекты, которые захватывали ее. Правда, потом начальство или заказчик могли вносить правки, которые зачастую все портили. Изменения не совпадали с ее видением, и получалось совсем не то. Но все, что она делала по работе, исходило точно не из души. Максимум из головы, а иногда и совсем из пальцев.

Со временем Кира окончательно утратила свое последнее преимущество как художника – способность вкладывать в картину душу. После этого она на долгие годы перестала рисовать. Несколько раз пыталась снова подступиться к бумаге, но ничего не выходило. Не было материала внутри нее, из которого можно было бы творить. Кира ничего не чувствовала, когда водила по бумаге карандашом и когда после смотрела на то, что получилось. Все, что она рисовала, попадало на верхнюю полку шкафа и оставалось там навсегда.