Цитаты из книги «Внучка берендеева в чародейской академии»

– Я думаю? Да ты что, Ареюшка! Где я и где думать?! – Еська по лбу кулаком постучал, и звук вышел звонкий, чистый, таким не каждый глиняный збан отзовется. –

– Тогда… уж прям не знаю, кого тебе в женихи сватать, – усмехнулся, но за теми словами послышалось мне облегчение превеликое. – А просто хорошего человека… Арей рассмеялся: – Да уж, Зослава… задала ты мне задачу… боярина ныне отыскать куда легче, чем просто хорошего человека.

С дорожкою, вон, и то легше. Там все понятненько, бежишь себе, ногами грязюку месишь, скачешь по камушкам не то оленухой молодой, не то коровою, что белены объелась, – я подозревала, что второе мне ближе

Тут я с Ареем вошла в категорическую, как он выразился, оппозицию.

Да мало ли чего девке сущеглупой в боярских глазищах примерещиться может? От такого видения у меня и обережец есть, подкова махонькая, железная, дедом еще даренная. Он мне так и сказал: на, мол, Зося, носи. И как примерещится неладно, аль будет какой, особо мерещливый, зазывать куды, сулить цветочки-платочки и иные женские малые радости, то схвати подковку в кулачок, да и бей аккурат промеж глаз.

Однако наставнику перечить я не посмела и дрын вернула. Еська помог подняться Евстигнею, который голову щупал, а на меня поглядывал недоверчиво, но без злости, что хорошо. Лойко был мрачен, а по азарину не понять, стоит, улыбается, подмигивает то левым глазом, то правым. Может, это у него нервическое? Бабка сказывала, что у людей благородного рождения случаются болезни, которые от великого ума идуть аль от души, зело нежное. Оттого и боятся глядеть боярыни на всякое уродство… а тут я и дрыном.

И мужик с коньми, который не просто так стоял, а аллюзией власти человеческой над души страстями, махоньким гляделся, несурьезным. Про аллюзию мне Арей поведал. Он-то премудрых словесей множество знал. Оно сразу видно, что при книгах человек обретался, вот и налипла к нему премудрость всякая.

– Туточки я! – Я скоренько огладила волосы, каковые имели обыкновение растрепываться при работе, хотя ж бы и была сия работа исключительно умственного свойства. – Зослава! – с упреком произнес Арей. И поклонился этак хитро, не то поклоном, не то кивком. Но хорошо у него выходило. А мне, стало быть, отвечать ему, приседая, будто бы сама я боярского роду. Приседать выходило плохо. Зад оттопыривался, а колени норовили в боки разъехаться. И пыхтела я от натуги, краснела, а надобно, чтобы сия экзерсиса исполнялась легко, без принуждения. – Нельзя говорить «туточки». – Арей подал руку, помогая подняться с этой присядки. – А как можно? – удивилась я. – Здеся? – И «здеся» нельзя. Надо говорить – «я дома». А лучше ничего не говорить – Он нахмурился. И вздохнул. И я тоже вздохнула, потому как тяжкое это дело – боярская наука. – Что ж, сударыня Зослава. – Арей покосился на мои руки, и я глянула, охнула – успела-таки чернилами изгваздюкаться – да спрятала за спину. – Не желаете ли совершить променаду? – Чего? – Прогуляться… на женихов потенциальных посмотреть. На женихов смотреть я завсегда готова! Только руки оботру

Небось, в Барсуках этакою метелью хороший хозяин и собаку из дому не погонит, но студиозус – не собака, над ним всяко измываться можно.

А у самого-то глаза, что у Матрениного кота, когда он слоик со сметаною видит