Глава 7

Не поняла.

Анна перебирала причины, одну за другой, придумывая вовсе невероятные, вроде той, где Никанор умирает, а она оказывается единственной его наследницей.

Но бывший муж был жив. Весьма бодр. И вряд ли поставил бы Анну вперед сыновей.

Да и вторая жена имелась, за чьей спиной держался тихий, но весьма древний род, который бы не позволил обидеть вдову.

– Моя бывшая свекровь – единственная, с кем мне не удалось поладить. – Она устроилась напротив Глеба, стараясь не слишком смотреть на него. Но получалось плохо.

И Анна чувствовала, что краснеет.

Отворачивалась. Склонялась над кружкой, пряча лицо в пару, хоть как-то можно будет объяснить эту его красноту, и вновь смотрела – искоса, украдкой.

– Она с самого начала была не слишком мне рада, а уж после, когда появились деньги и Никанор стал их тратить на меня, эта нелюбовь стала явной.

Она звонила. Изредка.

Поздравляла с Рождеством или вот с Пасхой, подробно и муторно выспрашивая о ее, Анны, здоровье. Советовала чудодейственные настои и жаловалась на Наину, которая никак не желала понять, что нужно уважать мать мужа. И в этих звонках чудилась не тень вежливости – от вежливости мать Никанора была весьма далека, – но любопытство, желание узнать, сколько еще осталось Анне.

– Правда, сейчас она не любит Наину больше, чем меня. Да и убивать… К чему ждать столько лет? Не подумай, Никанор мать не обижает. Он вообще очень обязательный. И содержит ее. И братьев своих. И двоюродных братьев. И про троюродных не забывает.

Поверх повязок проступили темные пятна.

И значит, растревоженные печати кровят. Надо что-то сделать, но Анна понятия не имеет, что именно делают в подобных случаях. Целитель… местный целитель избалован публикой. Он не любит выезжать по ночам и когда вызывают его неправильные люди.

Анна вот была неправильной.

Без титула, но с домом. И с деньгами, которые целитель принимал с видом таким, будто делает ей, Анне, одолжение.

– В прошлом году она пыталась свести меня с каким-то родственником… честно говоря, я не очень поняла, каким именно.

…Дорогая, даже тебе не следует отказываться от простого женского счастья. Умирать в одиночестве тяжело…

– Но вы отказали? – Глеб потемнел, и Анна ощутила его злость почти как собственную. И, протянув руку, коснулась.

– Естественно. Ему нужны были деньги. А у меня они есть. И если жениться на мне, а потом подождать, когда я умру… Правда, я все еще надеюсь, что ждать придется долго.

Кровь была и на его руках.

Темные чешуйки прилипли к коже, и Глеб, кажется, этого не замечал. А вот руку Анны перехватил. И задышал ровнее, спокойней.

– Ей нет смысла убивать меня. Разве что ее раздражают подарки, которые делает мне Никанор. Но она терпела столько лет, так отчего вдруг сейчас? Да и способ больно извращенный. Поверь, она не стала бы тратить дорогие конфеты на проклятие, обошлась бы чем попроще.

Анна коснулась светлых его волос. И щеки.

Провела, ощущая под пальцами колючую щетину. Забрала кружку. И протянула руку. В голове шумело будто от шампанского, хотя Анна не пила. Но близость мужчины, именно этого мужчины, будоражила.

Женщины не должны вести себя подобным образом. Женщинам положено проявлять терпение. Смирение. И ждать.

Но именно сегодня Анна не желала ждать.

Сегодня и сейчас. Как знать, сколько у нее осталось? В том числе и времени.

– Не дразни, – с легким упреком произнес Глеб. Только смотрел на нее… любуясь? Разве ею можно любоваться?

– Не дразню. – Она все равно не убрала руку.

И тогда он перехватил ее. Поднес к губам. Коснулся. Горячее дыхание щекотало кожу.

– Наверное, мне лучше уйти, – шепнул он.

– Или остаться?

– Если ты хочешь.

Нет. И да. Наверное. Проклятье, почему вдруг простые вещи стали такими сложными?

– Хочу.

– Не пожалеешь? – Глеб смотрел снизу вверх, и от взгляда его кружилась голова.

Анна пожала плечами. Откуда ей знать, что будет завтра? В конце концов, не факт, что завтра вообще случится. Так к чему тратить время?

* * *

Тьма улеглась.

Она была жадной. Она желала обнять. Растворить. Поглотить без остатка.

И эту белую кожу, на которой так легко оставались следы. Тьма требовала стереть их. И пропустить через пальцы тонкую прядь, удивляясь тому, до чего она бела. Тьма смотрела в светлые глаза и тянула силу, сама отдавая взамен, и это было невозможно, ибо тьма не способна отдавать.

Или в какой-то момент она просто отступила, позволив Глебу стать собой. Вот только он растерялся, потому что не помнил уже, когда и где был один.

– Все хорошо? – Анна вытянулась на постели, тонкая, длинная, словно сплетенная из шелковых лент.

– Все хорошо.

Она лежала на боку, нисколько не стесняясь своей наготы. И было в этом что-то до невозможности правильное.

– Тогда хорошо, если хорошо…

Ей шла улыбка. И пряди, прилипшие к щеке. И пара шрамов, украсивших спину.

– Откуда? – Глеб дотянулся до ближайшего. Тот начинался под лопаткой и тянулся едва ли не до поясницы.

– Проклятие. – Она легла на спину, скрывая этот шрам. – Еще в самый первый раз, когда проклятие попытались вытащить, получилось… Целитель сказал, что это индивидуальная реакция организма. Сначала были язвочки, потом… – Она прикусила губу.

А у Глеба появилось стойкое желание отыскать самоуверенного мальчишку, который взялся работать с живой плотью, не додумавшись изолировать ее от прямого воздействия. И ведь тьмой оперировал напрямую, если такая реакция.

– Заживало долго, шрамы остались… и открывались, когда… правда, не в последние годы. В последние стало легче. С какой-то стороны.

– А сейчас?

– Сейчас хорошо. – Анна села. – Даже как-то слишком уж хорошо.

И Глеб согласился. Ее правда. Слишком уж…

– Знаешь, – Анна дотянулась до его волос, – это странно, но… я снова чувствую себя живой.

И не только она.

* * *

Домой Глеб вернулся на рассвете. Он остановился, прищурился, глядя, как медленно вываливается налитой алым цветом солнечный шар, как замирает ненадолго, словно опасаясь оторваться от земли, и ползет, ползет по блеклому небосводу. И тот наполняется цветами.

Красиво.

– Доброе утро, – этот голос заставил отвлечься от мыслей, слишком бестолковых для мужчины его лет и положения. – Вижу, вы тоже любите ранние прогулки. – Олег приподнял шляпу и поклонился.

– Доброе утро.

– Красиво, – сказал Олег, указав тростью на солнце. – И каждый раз по-своему… ныне солнце красное. Наша кухарка полагает, что это верный дурной знак, и выставляет на порог ведро с водой, желая отвести беду. Я едва не споткнулся об это ведро. И главное, разговаривать с этой женщиной бесполезно. Кивает, соглашается, а потом делает по-своему.

Солнце поднималось.

Небо наливалось алым, в котором и вправду чудилось что-то донельзя тревожное.

– А вы дурного не видите? – поинтересовался Глеб для поддержания беседы.

– Я вижу лишь интереснейшее атмосферное явление. – Олег опустил руки на трость. – Не желаете ли пройтись? Признаться, мне редко случается встретить кого-то утром. Люди предпочитают спать. Люди вообще в массе своей довольно ленивые и бестолковые создания. И музыку слушать не способны.

– Отчего же?

На нем был светлый костюм для прогулок, с которым несколько дисгармонировали темные, почти черные ботинки. Ботинки поскрипывали. Трость постукивала о камни мостовой, и звук раздражал.

– Не знаю, быть может, так было задумано Господом, желавшим разделить свое стадо на овец и пастырей. Овцам надлежит пастись и жиреть, оттого и не приучены они думать, оттого и сама возможность думать пугает их. И спешат они защититься, выдумывая всякие глупости вроде примет или обрядов, напрочь лишенных здравого смысла. Надеюсь, вас не оскорбляют мои речи?

– Нисколько.

– Один из матушкиных знакомых полагает, будто я чересчур поспешен в своих выводах. И дело отнюдь не в нежелании, но в тех возможностях, которые выпадают на долю каждого. Одному суждено появиться на свет в семье простого крестьянина, другому судьба определяет купеческую стезю, третий же…

Олег остановился у изгороди и ткнул в нее тростью:

– Ваша работа?

– Моя, – не стал отрицать Глеб.

– Интересное плетение… плотное весьма. И полагаю, взломать его непросто?

– Непросто.

– Матушка совершенно обезумела с этими слухами. И вроде бы здравомыслящая женщина, но поди ж ты… наслушалась сплетен, вбила себе в голову, что дом наш плохо защищен.

Олег разглядывал защитный полог с явным интересом.

– Я убеждал ее, что бояться нечего. Кто бы ни был убийца, вряд ли он рискнет сунуться в наше поместье. До этого он явно выбирал жертвы из тех, что попроще… Что и логично.

– Чем же?

Розы отползли от изгороди, а вот плющ обвил тонкие прутья ограды, растянул зеленые плети, спеша укрыть темный металл пышною листвой. И выглядел он довольным этакой близостью к темной силе.

– Тем, что примитивный разум легче обмануть. Втереться в доверие. Или купить. Овцы не способны адекватно оценить опасность. За что и страдают.

Олег попытался коснуться пелены, но плети пришли в движение, наполняясь силой. Надо будет сегодня проверить накопители, что-то подсказывало, что лишним это не будет.

– И вам не жаль тех девушек?

– А вам? – Олег повернулся. – Ходят слухи, что их смерть далеко не случайна…

– И вы…

– Не имею обыкновения верить слухам. Разум подсказывает, что, пожелай вы избавиться от кого-то, этого человека просто-напросто не нашли бы. А весь этот балаган со свечами и снятою кожей…

– Снятой кожей?

– Об этом шепчутся горничные. Впрочем, и они невеликого ума. Стало быть, без кожи?

– Прошу прощения, но…

– Понимаю, следствие идет. И мешать не собираюсь. Что до жалости, то глупо жалеть овец, единственное предназначение которых питать пастырей. Вы, как действующий мастер, должны понимать, что смерть – это вполне естественный итог жизни, и жалеть кого-то лишь потому, что он умер, по меньшей мере странно. Вам нравится Ольга?

– Простите?

Уж больно резкой получилась смена темы.

– Моя сестра. Она несколько легкомысленна, но молода, здорова и хороша собой. Особым умом, правда, не отличается, однако при всем том из нее получится вполне годная супруга.

– Годная для чего?

Пожатие плечами. И трость вновь касается камней, на сей раз нежно, трепетно даже.

– Сами решите. В свое время ей не хватило твердой руки, к сожалению, отец и дед слишком многое ей позволяли, что не могло не остаться вовсе без последствий.