…есть и такие, которые соловьями разливаются о будущей прекрасной жизни, а после раз и женятся, что характерно, на какой-нибудь дурнушке с немалым приданым. Нет, Ольгерде не так много осталось, чтобы рисковать попусту.

– Хорошо, – Себастьян согласился как-то подозрительно быстро. – Слово даю.

Что ж, слову его можно было поверить.

– Белялинские… честно говоря, не самые приятные люди. Нет, не подумай, я вообще людей не особо… – Ольгерда откинулась на подушки и глаза прикрыла.

Завтра надо будет заехать в салон мадам Рушье, чтобы восстановила цвет лица, а то ведь годы не те, чтобы ночные бодрствования сами собой исчезали.

Уже маловато будет ромашкового льда.

И сыворотка молочная не поможет.

…двадцать злотней, не меньше. А если с аппаратом паровым, который в прошлый раз мадам весьма рекомендовала, и того дороже… но внешность – единственный капитал, а капиталы надобно беречь.

– Меня несколько недолюбливают… Белялинские и вовсе года два тому принимать отказались… мол, репутация… можно подумать, сама она – белокрылая лебедушка… и дочки еще их.

– По порядку.

Порядок… всем порядок нужен, а Ольгерда эти порядки ненавидит еще с тех самых пор, когда дражайшая тетушка, что сейчас трясется за своего урода-сыночка, заставляла ее перебирать старые чулки.

Натягивать на банку.

Штопать.

Сворачивать клубочком…

– По порядку, – Ольгерда облизала пересохшие губы. А ведь тетушка с панной Белялинской знакома… определенно… – Раньше Ганна Белялинска, тогда еще не Белялинска… не спрашивай, фамилию тогдашнюю не вспомню, с теткой соседствовала. Она сама, хоть и из дворян, но бедных. Тетка сказывала, что она вечно голодной ходила. И одежду в лавке старьевщика брала… и ненавидела жутко все это… ее родители разорились и как-то быстро, поэтому…

Ольгерда поднесла ладонь к лицу.

…руками тоже пора заняться. Восковое обертывание? И чтобы медом натерли… с меда руки становятся удивительно мягкими, а для ногтей соляные ванночки хороши.

…еще пяток злотней.

– Не то, чтобы они дружили… от тетки моей сложно добиться правды, только вроде как она Ганну с Белялинским познакомила. Она не любит об этом вспоминать. Я думаю, что сперва-то он за теткой ухаживал, а потом увидел Ганну и все… бывает.

…и пятки… конечно, пяток ее никто не видит, она и не стремится их показывать, даже в постели не снимая чулок, однако же пора. Пятки огрубели еще тогда, когда Ольгерда только училась танцевать. Всем-то кажется, что парить над сценой легче легкого, а что за этим парением стоят сбитые в кровь ноги, мышцы ноющие, кости, которые, кажется, вот-вот треснут, то никому и дела нет.

И голод постоянный.

Страх поправиться.

Нет, она давно уже не танцорка, но страх остался, и пятки костяные, и пальцы некрасивые, будто сросшиеся. Их она даже мадам стеснялась показывать. Но может, сыщется у нее особое средство, которое вернет былые мягкость и нежность?

– Белялинский сперва был мелким купцом, и Ганна долго думала, принимать предложение или нет. Наверное, надеялась кого получше подцепить, но потом у него дела пошли, она и выскочила. Тетка моя обмолвилась как-то, что ей только деньги и нужны, что их она любит.

И Ольгерда отчасти понимала эту любовь.

Деньги…

Злотни, сребни, медни… они не отвернутся от тебя лишь потому, что в волосах появилась седина, а на лице – морщины. Они не скажут, что за прошедший год ты подурнела. И что актерского таланту в тебе с капля, что надобно подвинутся, уступая сцену молодым…

– А вот знаешь, что странно? – Ольгерда потрогала пальцами щеки, убеждаясь, что за прошедшие пару часов они не поплыли.

– Что?

– Они встречались. Тетка и Белялинска… уже потом, когда я была… то есть, когда в доме появилась… дружбы не было, а они встречались. И не тетка ходила к Белялинским, а наоборот.

Ольгерда закрыла глаза, вспоминая

…ей тринадцать.

…поганый возраст. Тонкая. Голенастая. И тетка постоянно кривится, мол, в кого пошла, ведь матушка у Ольгерды красавицей была, а эта…

…ни в мать, ни в отца, точно в заезжего…

…братец не упускает случая, чтобы за задницу ущипнуть. А зеркало, единственное, в которое Ольгерде дозволено глядеться – нечего самолюбие тешить – отражает уродство сплошное. Это уже потом Ольгерда узнает, что зеркала бывают разными.

Ей хотелось плакать.

Тогда еще она умела плакать, скажем, по мамке, которая была доброй, а тетка ее обзывает. И за косу Ольгерду тянет, для порядку и чтобы из нее всякую потаскушью дурь выбить. Не важно. Главное, что сидела она в чулане и тихо-тихо.

Плакала себе.

Обещала, что вырастет и тогда…

…скрипнула дверь. Она у тетки на редкость поганого свойства была. Почти как зеркало. Сколько ни выравнивай, чем ни смазывай петли, а не успокоится. Ноет и ноет, предупреждая о гостях.

…гостье.

Ольгерда высунула-таки нос – все ж к тетке редко кто заглядывал.

Дама.

В платье бархатном.

В пальто-далмане с меховою оторочкой. И не какая-то кошка драная, которую себе тетка вместо воротника справила и тем гордилась, нет, дама гордо несла чернобурку. Пальто с рукавом в три четверти, чтоб видны были высокие перчатки, украшенные теми самыми полосками темного меха. Шляпка высокая.

Перо синее покачивается, изгибается причудливо, почти касаясь фарфорового личика.

Волосы у дамы темные.

А кожа белая.

И вся она такая… дух захватило.

– Девочка, ты кто? – дух захватило, похоже, настолько, что Ольгерда всяческую осторожность утратила.

– Ольгерда…

– Ах, какое имя… – женщина повторила его, и в ее исполнении имя было сладким, что медовая карамелька. – И сама хороша… бесспорно, хороша… как ты здесь оказалась?

– Не дури девке голову, – пробурчала тетка, появившись с кухни. Высокая. В бумазейном платье какого-то непонятного цвету – то ли коричневый, то ли болотно-зеленый, – она являла собой полную противоположность гостье.

Нехороша.

Лицо покраснело… тетка сегодня стирку затеяла, и самолично на плиту взгромоздила таз, а в нем, в подогретой воде, разводила серое мыло и сыпала порошок, а потом кидала простыни с наволочками, по одной, притапливая длинными, что клюв цапли, щипцами. Белье булькало и серая жижа пускала пузыри, от которых вся кухонька полнилась вонью.

И странно было, что Ольгерде не поручили этакое дело.

– А ты иди… посмотри, как белье…

– Прислугу наняла?

– Племянница это. Сирота… – тетка махнула рукой и осведомилась. – Чего надобно?

На кухню-то Ольгерда ушла. И в таз заглянула, как было велено. Убедилась, что в этом тазу все идет своим чередом – булькать вареву предстояло несколько часов – Ольгерда на цыпочках подошла к противоположной стене. Стены в доме были тонкими, а слух у Ольгерды хорошим. Особенно, если через стакан слушать.

– Племянница… – задумчиво протянула дама. – Сколько ей? Выглядит вполне взрослой…

– Тринадцать.

– И возраст подходящий… а главное, прелестная девочка. Есть у меня один знакомый, большой любитель прелестных девочек… не хочешь…

– Нет, – резко ответила тетушка.

– Послушай, он хорошо заплатит… очень хорошо… хватит, чтобы ты убралась из этой дыры. И девчонку не обидит. Будет куколка куколкой…

– А потом куда, как наиграется?

– Куда и все… или думаешь, лучше будет, если она невинности с каким-нибудь проходимцем лишится? И бесплатно…

– Замуж…

– Вот не надо, дорогая, мы обе знаем, что такие, как она, замуж не выходят. А если и выходят, то счастливы не бывают.

– А кто бывает?

– Ты подумай, – дама не стала отвечать на вопрос. – И если надумаешь, черкани записочку… как сегодня…

– Принесла?

– Конечно… вот, сорок пять злотней, как и договаривались. Но ты можешь получить больше, много больше… в твоей больничке найдется изрядно людей, согласных…

…хлопнула входная дверь, заставив отпрянуть от стены.

…она появлялась еще несколько раз. Иногда она приносила деньги. Иногда наоборот… однажды тетка послала меня отнести флакончик одной даме. Я ее знала. Я иногда приходила к тетке на работу, помогать. Она думала, что я тоже стану сестрой милосердия, – Ольгерда вздохнула. В этот предрассветный час сия идея не показалась такой уж нелепою.

А если бы стала?

Серое платье.

Накрахмаленные юбки. Обязательный чепец. И вечно недовольные пациенты.

Судна. Свечи из китового жира… голые задницы, дряблые руки. Кровь на простынях. Рвота и кашель… нет уж, лучше так, как оно сложилось.

– Она страдала какой-то кожной болезнью… неприятная женщина… я ей передала этот флакон и инструкцию, которую тетушка написала… еще мужчина был…

Ольгерда замолчала, наматывая прядку волос на мизинец.

…пациенты.

…сперва-то она мало что понимала, только радовалась, выполняя нехитрые эти поручения, за которые нет-нет, да перепадала медяшка, а порой и сребень. Деньги она прятала.

Копила.

– Я думаю, они вместе работали. Белялинская приносила зелья оттуда, а тетушка находила клиентов, за что и получала свой процент. А потом они рассорились. Я уже в театре была… тетушка театр крайне не одобряла. Мы даже рассорились…

Тетка кричала.

Она никогда так не кричала. И белое лицо ее стало еще белей. Вокруг губ проступила лиловая кайма, а глаза налились кровью.

– Потаскуха!

Этот крик разносился по улочке, на радость соседям, которые были весьма охочи до чужих бед.

И пощечина звонкая, хлесткая, избавила Ольгерду от угрызений совести. А ведь они были, те угрызения… а еще стало очевидно: не будет она слушать, дорогая тетушка. Ни про театр, ни про сыночка своего, который…

– Я ушла из дому, – она закрыла глаза. – Первый год… пробивалась.

И вспоминать о том Ольгерда не любила. В театре хватает актрисок разного пошибу, и всем охота в примы, и все грызутся меж собой и за роли, и за тех, чьи деньги со связями эти роли способны обеспечить. Чтобы выжить, приходилось…

…нет, к Хельму прошлое.

Было и нет.

– Он сам объявился, мой дорогой братец, пришел с предложением. Выгодным. Товар… я помогаю сбывать. Слышал про «Сонные грезы»? Слышал. Кто не слышал… на самом деле еще та гадость, но наши… лучше, чем пить. Кроме того, аппетит отшибает напрочь. Нашим не грезы нужны были, а это вот… особенно девки из кордебалета старались. Только худая корова еще не газель. Почему-то про это они забывали напрочь.

– Торговала? – поинтересовался Себастьян, до того лежавший тихо.

– Осуждаешь? Мне нужны были деньги. А за чужую дурость я ответственности не несу, – она произнесла это сварливо и сама удивилась.

Оправдывается?

Нет… разве что самую малость… они ведь к ней приходили. Ольгерда никого не заставляла покупать белый жир, разложенный по крохотным коробочкам. Он и пах-то жиром. И тянуло попробовать, но…

– Он не только грезы приносил. Крема… бальзамы для волос… от них волосы и вправду становились чудо до чего хороши. И кожа… белая-белая… пока пользуешься. А стоит прекратить, и волосы лезут клочьями. Я предупреждала. Я была по-своему честна…

…кроме того раза со старухой Свиржевской, которая возомнила себя театральною королевой. Прима… да в ее возрасте смешно играть невинную девицу, ни одним гримом этакие морщины не замазать.

…она Ольгерду ненавидела тихою змеиной ненавистью, и выживала понемногу, не сама, нет. Сама она бы не снизошла до какой-то там, а вот стая придворная, готовая на все ради мимолетной благосклонности, старалась. И соль в туфлях – меньшее, что ей устраивали.

А потом старуха подобрела.

Услышала про чудодейственные бальзамы. Снизошла.

Явилась сама в общую гримерку и взмахом руки отослала прочих.

– Милочка, – обратилась к Ольгерде снисходительно, в том видя свое великодушие, – говорят, у тебя можно найти кое-что для лица… не то, чтобы мне было нужно…

В полутьме – общую гримерную освещали скудно, здраво полагая, будто кордебалету особый макияж не надобен – ее лицо гляделось белым и совершенным. Хороший грим на многое способен.

– Смотря что вам нужно, – сказала Ольгерда.

И продала самый сильный из кремов.

И спустя неделю – еще один… и еще… а потом… потом крема закончились. Вдруг… и не столько в них дело, сколько в особых каплях, которые Ольгерда добавляла. Капли эти, поднесенные братцем – иногда и он делал подарки – оказывали благотворнейшее влияние на характер Свиржевской.

А когда их не стало…

…о, старуха никогда-то не отличалась кротостью нрава, но ныне… истерика за истерикой, скандал за скандалом… и разбитая о голову директора театра ваза стала последнею каплей.

Или не она, но роль, которую Свиржевская отказалась исполнять?

Или может, голос, сорванный вдруг…

…и как-то так вышло…

…удачно вышло…

– Тетка рассорилась с Белялинской после того, как кто-то там умер… испугалась? Не знаю, я не вникала, но вышло так, что из-за этой ссоры Белялинска потеряла клиентов. Это ведь не так просто. Сама она не пойдет торговать запретным. Да и… теперь я лучше понимаю ее характер… одно дело принести запретный груз старой подружке и остаться с чистыми руками, и другое – превратить свой салон в этакий рынок. Нет, она слишком трясется над своим лицом…