– Никогда. – Ну как объяснить Верочке, что его заявление не играет абсолютно никакой роли. Подумаешь, свадьба сестры, нормальные люди отгулами обходятся, а гражданин Эгинеев, видите ли, отпуск требует, да еще настоятельно так требует, напоминая, что уже три года в отпуске не был. Ну значит пойдет. В феврале. А что, хороший месяц, люди в горы ездят или в тропические страны, чай железный занавес рухнул, езжай, куда душе угодно.

Вот такие, как Аронов и ездят. Новый год на Мальдивах, ужин в Париже, завтрак в Лондоне, уик-энд на даче губернатора Калифорнии… У Эгинеева тоже дача имелась. Два часа на электричке, пять километров по лесу, десять фанерных домиков, воды нет, газа нет, света нет. Зато есть свежий воздух и бесконечные грядки с помидорами… Отчего-то Верочка предпочитала высаживать именно помидоры, а Кэнчээри их тихо ненавидел за те редкие свободные дни, которые пропадали на дачных грядках среди хилых зеленых кустиков.

– Только ты, ты один способен поступить так по-свински! Бросить меня один на один со всей подготовкой! – Верочка всхлипнула, но как-то неубедительно, она была слишком рассержена, чтобы правдоподобно изобразить слезы. В любом случае, ее не мешает отвлечь. Чем? Да хотя бы тем же Ароновым. Ну не выходит он из головы! Хоть убей, не выходит! А Верочка сплетни обожает, особенно про звезд, может, чего-нибудь интересного расскажет? А если и не расскажет, то хоть пилить перестанет.

– Что ты знаешь о Аронове?

– Каком Аронове? – переспросила Верочка, аккуратно, кончиком салфетки, вытирая глаза.

– Николасе Аронове. «л’Этуаль», – на всякий случай добавил Эгинеев, если вдруг фамилия Аронова окажется незнакома Верочке.

– Тот самый Аронов? Тебя интересует тот самый Николас Аронов?

– Да, меня интересует тот самый Николас Аронов, – пожалуй, восторженная, приправленная придыханиями и восторженными возгласами речь Верочки раздражала куда больше всхлипываний. Было в ее восхищении что-то ненатуральное, как в бисквитном рулете, который остается свежим на протяжении шести месяцев. Вроде и возможно, вроде и вкусно, но во рту остается прочный привкус химии.

– А почему? Он у тебя по делу проходит, да? Он и вправду приказал убить Роми? А теперь его посадят? – Верочка выстреливала вопрос за вопросом, а Эгинеев терпеливо ждал, когда же вопросы сменятся информацией. Главное – не перебивать.

– Значит, так, – Верочка, позабыв про гнев и слезы, поудобнее устроилась на диване, – в общем, «л’Этуаль» – это наш дом моды, точнее, не наш, а российский, ну принадлежит двум друзьям – Аронову и Лехину. Правда этого Лехина никто никогда не видел, он вообще предпочитает в тени держаться. Вроде бы бывший врач, но ушел из-за какого-то скандала, а тут как раз Аронов свою первую коллекцию выпустил, ну и друга детства в бизнес взял, а оно все завертелось.

– Что завертелось?

– Все! Понимаешь, они первыми успели. Сначала приватизировали какое-то швейное ателье, переоборудовали и стали гнать женские наряды «под Францию», а параллельно Аронов во всяких там конкурсах участвовал, моделей находил и зарубеж продавал.

– Как продавал?

– Обыкновенно. Находил девушку, подписывал с ней контракт на определенное время, потом выводил на подиум, обучал и перепродавал контракт в несколько раз дороже. Когда они начинали, агентств модельных еще не было, это уже потом Аронова потеснили. Правда, элит-класс он все равно себе оставил, таких девушек, как у него, ни в одном агентстве нету. Вот, погоди, – Верочка схватила один из журналов, стопкой лежавших на столике, быстро пролистала, что-то бормоча себе под нос, а потом протянула раскрытый журнал Эгинееву.

– Этой Айша.

С разворота смотрела ослепительная девушка, яркая, как огонь, и такая же неповторимо-индивидуальная. Раньше Эгинеев не замечал за моделями такой подавляющей индивидуальности. Круглое лицо, черные волосы, заплетенные в тонкие косички, смуглая кожа, полные губы и хитрые восточные глаза. Она непостижимым образом подчиняла себе всю картинку, заставляя глядеть на фото именно ее глазами, глазами северной колдуньи, шаманки и воительницы.

– Оглушающее впечатление, правда?

– Правда, – не слишком охотно согласился Кэнчээри.

– Такой все пойдет, – Верочка вздохнула, отдавая дань собственным комплексом. Она считала себя недостаточно стройной, чтобы носить обтягивающую одежду, недостаточно высокой, чтобы покупать мини-юбки, недостаточно красивой, чтобы выходить из дому без косметики. Было время, когда Эгинеев пытался бороться с комплексами и журналами, но бездарно проиграл битву. Куда ему против установившегося, обработанного, оцененного и взвешенного мнения всех этих врачей-модельеров-дизайнеров и прочих творцов красоты.

– И они все такие. Никто не знает, где Аронов их берет, просто однажды он продает контракт своей ведущей модели какой-нибудь посторонней фирме, а взамен приводит новую.

– И модели согласны? – Та журнальная девица не выглядела покорной, эту вряд ли можно перепродать без ее на то согласия.

– А кто их спрашивает? Ты, Кэнни, наивный, как ребенок. Контракт есть, значит, будь добра, работай, пока срок не выйдет. А если откажется, то такую неустойку заплатит – мама не горюй!

– Значит, Аронов зарабатывает на перепродаже моделей?

– Да нет же, это так, дополнительный доход. Он зарабатывает на своих коллекциях. Он вообще любого одеть может и так, что человек сразу другим станет, лучше. У него такие клиенты, что и сказать страшно! Да вся эстрада, почитай, и еще дерутся между собой, кто первый покупает. На некоторые наряды он вообще аукционы устраивает! Прикинь!

Эгинеев прикинул и согласился, что аукцион для платья – это уже чересчур. Верочка, ободренная вниманием, продолжила:

– В общем, одеваться у Аронова – это стильно, круто и отпадно. Да у него одна сумочка больше стоит, чем ты за год зарабатываешь!

Кэнчээри, припомнив особняк с колоннами, согласился. Да, чтобы заработать на такой домик нужно не одну сотню сумочек продать. Один вопрос его не отпускал: но ведь кто-то же их покупает! Покупает по бешеной цене, лишь бы урвать немного наглой, вызывающей красоты, которой готова поделится узкоглазая красавица-шаманка. Урвать немного счастья и стиля, созданного другим человеком. Специалистом.

– Но у Аронова кроме «л’Этуали» имеется несколько магазинов, так сказать, для среднего слоя населения. Там продают готовую одежду, по мотивам коллекций «л’Этуали», но это все равно уже не то, это для тех, кто за лейблом гонится.

– За чем?

– Господи, какой же ты отсталый! За лейблом, ну… за этикеткой, за бирочкой, на которой имя Аронова стоит. Там, конечно, подешевле, но на настоящей крутой тусовке такой наряд не прокатит, народ теперь с полувзгляда сечет, где и почем прикид брали. – Верочка вздохнула. – Правда, поговаривают, что «л’Этуаль» в кризисе. Вроде как Аронов выдохся, сошел с дистанции, держится на молодых, которых приглашает в «л’Этуаль» работать, а сам чужие идеи прикарманивает. А недавно вообще скандал случился: на конкурсе каком-то, да туфта, а не конкурс, банк один проводил в рамках рекламной акции, а чтобы внимание привлечь, Аронова пригласили. Ну фамилия-то известная. А первый приз достался не Аронову, а какому-то совершенно постороннему парню.

– Может, заслужил.

– Ой, Эгинеев, не надо ля-ля. Заслужил. Тоже скажешь, ты вон давно майора заслужил, а где звезда? Думаешь, там по-другому? Да на подобных конкурсах все места заранее распределены, на халяву не проскочишь. Просто кто-то денег кучу отвалил, чтобы Аронова опустили, его и опустили, конкретно так, на всю Москву. Про этого парня, который первый приз зацапал, уже никто и не помнит, а про то, что Николас Аронов оказался хуже какого-то деревенского самородка, еще не один год говорить будут.

– Преувеличиваешь.

– Ну преувеличиваю. Не год, но месяц точно поговорят. – Верочка раскраснелась, то ли от волнения, то ли от избытка энергии, которой требовался выход.

– У Аронова, небось, сразу продажи в минус пошли.

– Почему?

– Потому. Ну сколько раз тебе нужно объяснять? Или ты меня вообще не слушаешь? Впрочем, чего ожидать, ты никогда меня не слушал. Аронов на плаву, пока он первый. К нему идут, потому что он – самый лучший, самый признанный, самый крутой. Первый сорт. Элита. А перестанет быть элитой – и адью, максимум, что останется – это открыть фабрику по пошиву одежды для подростков, типа «Naf-Naf» или еще кого, чтобы доступно и известно. Но для Аронова – это уже не второй легион, это скамейка запасных, или вообще дом инвалидов. Слушай, а правда он Ромочку убил?

– Пока не знаю. – Врать Эгинеев не умел, тем более Верочке, которая знала его досконально, она не то, что вранье, недомолвки за милю чуяла. – Может самоубийство?

– Туфта, – безапелляционно заявила Верочка, – чтобы Ромка и самоубийство… Да он таким слизняком был, ты не представляешь. Весь из себя манерный, выспаренный – смотреть противно…

– Стоп, – Эгинеев аж подскочил от удивления. – Так ты что, знала его?

– Ну конечно знала. А тебя это удивляет? Пора бы привыкнуть, что у твоей сестры хорошие связи. А будут еще лучше. Ромочка – это так, мелкая шавка, но вертелся в разных кругах, с одной стороны – почти доверенное лицо Аронова, с другой – обычный парень, которому охота потусоваться и хорошо провести время, не слишком задумываясь о правилах приличия. Ну, чтобы пивка, шашлычка, травки, болтать, о чем душа пожелает… он и болтал.

– И о чем же?

– Да так, о всяком. Тебе интересно? – Кошачьи глаза Верочки загадочно блеснули, – давай меняться. Баш на баш: я тебе про Ромочку, а ты мне про Аронова. По-моему, честно.

– Вымогательница, – пробурчал Эгинеев, заранее смиряясь с неизбежным. Зато теперь хоть за отпуск и квартиру пилить не станет.

– Журналистка, – поправила Верочка.

Дневник одного безумца.

Сегодня я сделал еще один шаг навстречу тебе, моя Августа.

Не знаю, имею ли я право называть тебя своей? Надеюсь, ты не в обиде. То лето после девятого класса было очень горячим и очень горьким. В июле Матрешка отпустила нас с Портосом на волю, и компания вновь собралась в прежнем составе. Мы, как и раньше, бродили по улицам, валялись на пляже, купались и болтали ни о чем. Наверное, со стороны все выглядело прежним, но я-то чувствовал перемены. Больше не было нас, зато появились мы и вы. Мы – это нежелающие взрослеть мушкетеры, и вы – чересчур уж взрослый Арамис и украденная Констанция. Именно ты держала нас вместе, не знаю, по привычке ли, или тебе и в самом деле нравилась наша компания. Арамис, тот явно желал избавится от нас, эти недвусмысленные намеки, ссоры на пустом месте, это нарочитое чувство противоречия. Если я предлагал пойти к реке, он тут же требовал отправляться в кино, если я говорил про кино, он желал отдыха на природе.

Теперь, спустя годы, я понимаю – он тоже ревновал, он чувствовал себя неуверенно и таким нехитрым способом пытался завладеть твоим вниманием. Я пытаюсь понять, чем же он привлек тебя? Наш Арамис никогда не был красавцем. Да, он умеет подать себя таким образом, что у человека и мысли не возникнет сравнивать себя с Великим и Ужасным.

Хвастун. Он ведь любил хвастать, правда Августа? Он постоянно хвастал, сначала джинсами и кроссовками, которые подарили ему родители, потом тобой, твоей безрассудной, всеобъемлющей любовью, твоей преданностью и постоянной готовностью бежать за ним. Он видел в тебе дрессированную собачку, а ты была королевой. Лишь благородный человек умеет любить столь самоотверженно.

Наверное, тебе неприятны мои рассуждения. Наверное, ты хочешь, чтобы я замолчал, убрался из твоего небытия и доживал эти чертовы три месяца так же, как всю остальную жизнь – тихо и покорно. А я не могу, я копаюсь в прошлом, причиняя боль и тебе, и себе самому. Ему тоже будет больно, очень больно, но потом, позже, моя месть требует денег и времени.

Денег у меня хватает. Еще один занимательный каприз судьбы. У меня есть деньги благодаря ему. Точнее, мы заработали их вместе. Французская звезда – наше общее детище, значит, и деньги общие. О чем это я? О мести и судьбе. Смешно мнить себя орудием судьбы, но как иначе растолковать все эти совпадения? У меня есть причина, мотив, как принято выражаться в милиции, есть желание и есть возможность. Кого как не судьбу следует благодарить за столь редкое стечение обстоятельств?

Я не могу ненавидеть его – мы слишком долго были рядом, слишком сработались, слишком привыкли друг к другу, чтобы ненавидеть. Но это даже лучше, ненависть – эмоция, а эмоции мешают. Пытаюсь размышлять логически. Логика всегда была моей слабой стороной, но за эти годы я научился. Логика – это инструмент, такой же убийственный, как топор в руке маньяка.

Я не стану убивать его, в конце концов, я не бог и не судья, чтобы приговаривать человека к смерти, я сделаю с ним то же самое, что он когда-то сделал со мной. Я отниму у него смысл жизни.

Это жестоко.

Это месть.

Химера

За время моего отсутствия в доме ничего не изменилось. Разве что Эльвира стала еще более стервозной, да Лехин придирчивым. Последний не скрывал своего отношения ко мне и безумному проекту Ник-Ника, все твердил, твердил, как попугай, что проект обязательно провалится, «л’Этуаль» разорится, а Аронову придется остаток жизни шить одежду для жен чиновников средней руки.

Не понимаю, что здесь ужасного, они тоже женщины и тоже любят хорошо одеваться.

Кстати, об одежде, у меня осталась лишь выделенная Эльвирой пижама да спортивный костюм неизвестного происхождения. Остальное странным образом исчезло. Подозреваю, что без помойки и Эльвиры дело не обошлось. Жаль, вещи хоть и не дорогие, не фирменные, но удобные и привычные, в чужих мне неудобно. Аронов, правда, пообещал, что обязательно соберет для меня целый гардероб, но когда это будет?

Пока же я старалась поменьше выходить из комнаты. Вот и сегодня провалялась целый день на кровати, хотя Ник-Ник велел прочесть книгу по этикету. Книгу я послушно открыла, но одолела ровным счетом двенадцать страниц, на тринадцатой сморил сон – пособие оказалось дико скучным, насыщенным подробностями и совершенно неадаптированным к действительности. Ну в каком российском ресторане, скажите на милость, подадут семь вилок и столько же ложек? Да в жизни не поверю, что такое место существует. Или вот еще. Зачем мне знать, как правильно рассаживать гостей. Я что, прием устраивать собираюсь? Да Эльвира при малейшем подозрении на подобную вольность удушит меня во сне подушкой.

В дверь вежливо постучали и совсем невежливо, не дожидаясь приглашения, вошли. Еще один пример абсолютной ненужности всяких там пособий. Зачем мне знать правила, которые никто не соблюдает?

– Бездельничаешь, – с полным равнодушием к происходящему безобразию, отметил Ник-Ник. – Книгу прочла?

– Нет.

Против ожиданий, Аронов не разозлился, лишь пожал плечами да заметил.

– Твое дело, сама потом жалеть будешь.

– Ну и пусть, – мне так опостылело спокойное, сытое существование, что дико хотелось поругаться, а Ник-Ник упорно не поддавался на провокации. Полное свинство с его стороны.

– Итак, радость моя, завтра ты переезжаешь.

– Куда?

Ник-Ник поморщился.

– Ксана, когда ты научишься слушать? Перебивать собеседника – признак дурного тона. Хотелось бы, чтобы твои манеры изменились к лучшему. Итак, ты переедешь. Квартира обставлена специально для тебя, вернее, под твой образ, поэтому переклеивать обои, перекрашивать потолок и пол, покупать новую мебель, ковры, хрустальные бокалы и прочую ерунду запрещено категорически.

– Почему?

– Потому что ты со своим мещанским вкусом моментально сведешь все мои усилия на «нет». Теперь что касается остального: гостей не приглашать, с соседями не знакомится, и вообще постарайся не выходить без надобности.

– Я под домашним арестом?

– Как тебе удобнее. Хочешь – представляй себя несчастной пленницей на пиратском корабле, хочешь – куколкой, из которой вот-вот вылупится бабочка. А это, Ксана, процесс сложный, излишнее внимание только во вред.

– Ладно-ладно, я поняла.

– Сомневаюсь, но поверю. Значит внешних контактов никаких, о прошлом – друзья, подруги, родственники, любовники – забудь. Одежда… Сам куплю. Ты не поверишь, но женщина в старом, застиранном халате с полотенцем на голове и зеленой маской на лице способна испортить самый изысканный интерьер. Поэтому одеваться будешь так, как я скажу, даже дома. Нет, особенно дома. Никаких интервью, фотографий. Что еще?