В наше время термин “невротический” используется весьма свободно, часто без ясного понимания, что он, собственно, означает. Часто он сводится к несколько высокомерному выражению неодобрения: в тех случаях, когда прежде довольствовались словами “ленивый”, “впечатлительный”, “требовательный” или “подозрительный”, теперь предпочитают говорить “невротический”. Но когда мы пользуемся этим термином, мы всё-таки нечто имеем в виду, хотя и не вполне сознаём, по каким критериям мы его выбираем.
Прежде всего, невротическая личность отличается от среднего человека типом своих реакций. Например, мы склонны считать невротичкой девушку, предпочитающую оставаться в заурядном положении и не желающую стать похожей на своё начальство, хотя бы это доставило ей больший заработок; мы считаем невротиком художника, зарабатывающего тридцать долларов в неделю и не желающего увеличить свой доход, затратив больше времени на свою работу, а предпочитающего наслаждаться жизнью в пределах этого заработка, или проводить много времени в обществе женщин, или увлекаться каким-нибудь техническим хобби. Причина, по которой мы считаем таких людей невротиками, состоит в том, что мы, как правило, встречаемся лишь с таким типом поведения, когда человек хочет выдвинуться, преуспеть в этом мире, заработать денег больше, чем нужно для простого выживания.
Как видно из этих примеров, один из критериев, по которым мы считаем человека невротиком, состоит в том, совпадает ли его образ жизни с некоторым шаблоном, принятым в наше время. Если бы девушка без стремления к конкуренции, или, во всяком случае, без видимого стремления к конкуренции, жила, например, в культуре индейцев пуэбло, она считалась бы вполне нормальной; и если бы художник жил в деревне Южной Италии или Мексики, то и он считался бы нормальным; потому что в этих общественных средах люди не могут себе представить, чтобы кто-нибудь стремился заработать больше денег или приложить больше усилий, чем это строго необходимо для удовлетворения прямых потребностей. Если же обратиться к прошлому, то в Греции установка человека, желающего работать больше, чем ему нужно, считалась бы просто неприличной.
Как мы видим, термин “невротический”, происходящий из медицины, нельзя применять без учёта культурных условий. Можно диагностировать перелом ноги, не зная, к какой культуре принадлежит пациент; но было бы весьма рискованно назвать психотиком индейского парня[2], когда он говорит, что у него были видения, и что он в них верит. В этой конкретной индейской культуре переживание видений и галлюцинаций считается особым даром, ниспосланным духами, и они намеренно вызываются, поскольку сообщают имеющему их человеку определённый престиж. У нас человек, говоривший в течение часа со своим покойным дедушкой, был бы сочтён невротиком или психотиком; между тем в некоторых индейских племенах общение с предками является принятым обычаем.
Мы сочли бы настоящим невротиком человека, принимающего за смертельную обиду упоминание его умершего родственника; но в культуре апашей хикарилья он был бы вполне нормален[3]. Мы сочли бы невротиком мужчину, смертельно испугавшегося приближения менструирующей женщины, но во многих первобытных племенах страх, внушаемый менструацией, вполне обычен.
Понятие нормальности меняется не только от культуры к культуре, но и в пределах той же культуры, с течением времени. Если бы, например, в наше время зрелая и независимая женщина считала себя “падшей женщиной”, “недостойной любви порядочного человека”, потому что вступала в половые сношения, люди заподозрили бы – во всяком случае, во многих общественных кругах, – что у неё невроз. Но лет сорок назад такое чувство вины рассматривалось бы как нормальное явление[4]. Понятие нормальности меняется также в зависимости от общественного класса. Члены феодального класса считали, например, нормальным, что мужчина никогда ничего не делает, кроме периодов активности во время охоты или войны; между тем, человек из мелкой буржуазии с той же установкой считался бы безусловно ненормальным. Такое же различие обнаруживается в зависимости от пола, насколько оно принято в данной культуре; например, оно существует в западной культуре, где принято думать, что мужчины и женщины имеют разный темперамент. Для женщины признается “нормальной” одержимость мыслью о старении в возрасте около сорока лет, между тем как мужчина с таким беспокойством, в том же возрасте, был бы сочтён невротиком.
Как известно каждому образованному человеку, понятие нормальности варьирует в зависимости от обстоятельств. Китайцы едят пищу, отличную от нашей; эскимосы имеют иное представление о чистоте; шаманы лечат людей иначе, чем современные врачи. Менее отдают себе отчёт в том, что есть различия не только в обычаях, но и в стремлениях и чувствах, хотя антропологи явно или неявно об этом говорили[5]. Одна из заслуг современной антропологии, как выразился Сепер[6], состоит в том, что она всегда, снова и снова, открывает нормальное. Есть основательные причины, по которым каждая культура цепляется за представление, что её чувства и стремления являются нормальным выражением “природы человека”[7], и психология не составляет исключения из этого правила. Например, Фрейд вывел из своих наблюдений, что женщина ревнивее мужчины, а затем попытался объяснить это как общее явление, биологическими причинами[8]. По-видимому, Фрейд предполагал также, что все люди испытывают чувство вины по поводу убийства[9]. Но, бесспорно, наибольшие вариации существуют как раз в установке по отношению к убийству. Как показал Петер Фрейхен”[10], эскимосы не считают, что убийцу надо наказывать. Во многих первобытных племенах ущерб, нанесённый семье убийством одного из её членов посторонним лицом, может быть искуплен доставлением заместителя. В некоторых культурах чувства матери, у которой убит сын, могут быть умиротворены усыновлением убийцы вместо убитого[11].
Дальнейшие открытия антропологов заставляют нас признать, что некоторые из наших представлений о природе человека весьма наивны, например, представления, будто человеку по природе его присущи такие свойства, как склонность к соревнованию, соперничество между братьями, сёстрами или теми и другими, близость чувства привязанности к сексуальности. Наше понятие нормальности происходит от одобрения некоторых стандартов поведения и чувствования в пределах некоторой группы, вырабатывающей эти стандарты у своих членов. Но сами стандарты зависят от культуры, эпохи, класса и пола.
В психологии отсюда вытекают более важные следствия, чем кажется на первый взгляд. Прежде всего, из этих факторов вытекает сомнение в нашем психологическом всеведении. Аналогии между поведением в нашей культуре и других культурах не позволяют нам заключить, что в обоих случаях действуют одинаковые мотивации. Недопустимо уже считать, что каждое новое психологическое наблюдение обнаруживает универсальную тенденцию, свойственную природе человека. Все эти вещи подтверждают мнение, неоднократно высказывавшееся некоторыми социологами, что не существует такой вещи, как нормальная психология, присущая всему человечеству.
Но эти ограничения более чем искупаются открывающимися новыми возможностями понимания. Важный вывод из этих антропологических открытий состоит в том, что чувства и установки в поразительной степени формируются условиями нашей жизни, культурными и индивидуальными, которые неразрывно переплетаются между собой. А это, в свою очередь, означает, что если мы знаем культурные условия нашей жизни, то перед нами открывается возможность гораздо глубже понять специальный характер нормальных чувств и установок в этой культуре. И поскольку неврозы суть отклонения от нормальных стандартов поведения, то они также смогут быть лучше поняты.
Следовать по этому пути в известной степени означает идти за Фрейдом, по тому пути, который привёл его к невозможному до него пониманию неврозов. Хотя в теории Фрейд сводил все свойства человека к биологически заданным стремлениям, он усиленно подчёркивал – и в теории, и ещё более в своей практике – что невроз невозможно понять без детального знания обстоятельств жизни индивида, особенно формирующих воздействий привязанности в раннем детстве. Применение того же принципа к проблеме нормальных и невротических структур в данной культуре означает, что мы не можем понять эти структуры без детального знания, как влияет эта специфическая культура на индивида[12]. Но сверх того это значит, что мы должны сделать некоторый шаг дальше Фрейда, хотя этот шаг возможен лишь на основе его поразительных открытий. Дело в том, что в одном отношении Фрейд опередил своё время, но в другом – в своём чрезмерном подчёркивании биологического происхождения психических особенностей – он остался связан присущей этой эпохе научной ориентацией. Он предполагал, что инстинктивные стремления или объектные отношения, часто встречающиеся в нашей культуре, составляют биологически определённую “природу человека”, или возникают из неизменных ситуаций (биологически заданные “прегениальные”[13] этапы, эдипов комплекс).
Пренебрежение культурными факторами, присущее Фрейду, не только ведёт к ложным обобщениям, но и в значительной степени препятствует пониманию реальных сил, мотивирующих наши установки и поступки. Я думаю, что это пренебрежение было главной причиной, по которой психоаналитики, насколько они верно следовали намеченной Фрейдом теоретической линии, попали в тупик – несмотря на видимую неограниченность открытых перед ними возможностей. Проявилось это в размножении схоластических теорий и в применении тёмной терминологии.
Как мы видели, невроз имеет своим существенным элементом отклонение от нормальности. Этот критерий очень важен, хотя и недостаточен. Личность может отклоняться от общего стандарта, не имея невроза. Упомянутый выше художник, отказывавшийся затрачивать на заработки больше времени, чем ему необходимо, может быть невротиком, но может быть и просто мудрым человеком, не желающим втягиваться в соревнование из-за денег. С другой стороны, многие люди, кажущиеся при поверхностном наблюдении хорошо приспособленными к существующим жизненным стандартам, могут в действительности страдать глубоким неврозом. Именно в таких случаях необходим психологический или медицинский подход.
О проекте
О подписке