Во время трапезы в чум время от времени просовывали головы собаки – клянчили подачки со стола. Хозяйка молча собрала и высыпала на снег груду костей. Растащив их по стойбищу, псы принялись за любимое дело – глодать мосолыжки. Но один пес так и остался сидеть у входа, чуть склонив голову набок. Он жадно вдыхал восхитительные ароматы, сочащиеся сквозь щелку. Иногда от наслаждения закрывал глаза. Тонкие струйки слюны тянулись и падали на снег из уголков его полураскрытой пасти. Когда из котла достали очередные дымящиеся куски мяса, и волна запаха достигла его носа, пес аж придвинулся поближе. Глаза хмельно загорелись, хвост от возбуждения забил по земле. Опьяненный чарующим ароматом, он поднял морду и заскулил.

– Всегда так. От запаха ум теряет, – прокомментировал Бюэн.

Доев мясо, вытерли жирные пальцы о чистые кусочки шкур и принялись за дуктэми —подсушенные над костром полоски рыбы, посыпанные костной мукой и политые рыбьим жиром.

Это угощение подают самым дорогим гостям. Изосим, впервые оказавшийся среди эвенков, не столько ел, сколько во все глаза смотрел на происходящее. С интересом наблюдал, как соловеют от сытости эвенки. Как на губах, блестящих от жира, появляются блаженные улыбки. Вслушивался в их неторопливый, пока малопонятный, гортанный говор. Ему, правда, не очень нравилось, что в чуме дымно, душно и кисло пахнет прелыми шкурами.

С обжигающим чаем подали лепешки и колобки масла, взбитого из жирного оленьего молока.

Пили долго, не торопясь, шумно втягивая горячий напиток, смакуя каждый глоток.

Залив мясо чаем, эвенки раскурили трубки. Вскоре табачный дым заполнил чум сизым туманом. Корней с Изосимом морщились, но из деликатности терпели.

– У вас все такое вкусное! – похвалил Корней. – Однако лишка уже. От обильной трапезы живот пухнет, а дух слабнет.

– Много ешь – дух добрый! – несогласно покачал головой Бюэн. – Еда надо люби, как жену. Языком гладь, тихо глотай. Не будешь люби – Бог еду забирай.

– Еда силу даёт, – подражая взрослым, важно добавил Васкэ, средний сын Бюэна.

– Всё же много есть вредно, – стоял на своем Корней.

Бюэн с сомнением покачал головой, но спорить не стал.

За стенкой чума заскрипел снег, занялись собаки. Это на широких, оклеенных камусом лыжах, подъехал старший сын Бюэна – Орон, живший с женой и двумя детьми-погодками, четырех и пяти лет, в одном чуме с родителями. Радушно всех поприветствовав, он снял меховую куртку, и, подойдя к Корнею, крепко обнял его:

– Дорова! Что долго ехал?

– Семья, забот много. Это мой старший – Изосим. Привёз знакомить.

– Хорошо делал. Друг друга знать надо.

Быстро перекусив, Орон, рассказал, что в стойбище приезжал человек из исполкома. Уговаривал перейти на жительство в деревянную избу возле какой-то культбазы. Говорил, что в избе тепло, детей будут учить писать буквы и из бумаги про все узнавать.

– Что ты ответил исполкому? – насторожился Бюэн.

– Сказал: «Эвенк не может жить избе. Эвенку с оленями кочевать надо. Не поедем! В чуме жить будем».

– Хорошо сказал. Избу за стадом не повёзёшь. Олень без кочёвки умирай.

– Эвенка учить исполком не может, исполком не знай, как тундра жить, как олень пасти, как чум ставить. Чему исполком учи? Как он ходи, как он живи? Эвенк нельзя живи так. Эвенк умирай такой жизнь, – не вытерпела, вмешалась в разговор жена Бюэна – Ирбэдэ.

– Когда уезжал, шибко злой был. Сказал: «Ты не эвенк, ты кулак. На тебя упряжку найду». Отец, он что, из нас оленей хочет делать?

Бюэн расстроился.

– Эвенк не будет оленем. Такой позор наш род не надо. Уходить будем. Далеко уходить. Пусть исполком сам оленем будет.

– Еще шаман Оргуней приезжал. Ругал, что ты ехал лучу* звать. Сказал, что больсевики всех шаманов убьют. Тогда жизнь кончится.

– Жадная ворона много каркает. Десять оленей дали – не лечил. Корней хорошо лечит, олень не просит.

* * *

Запущенные болезни поддавались лечению с трудом. Ослабевшие животные, особенно быки, продолжали умирать.

Корней нервничал, а Изосим, напротив, втайне даже радовался, что задерживаются. Жизнь в стойбище ему всё больше нравилось. Он легко освоил язык, перезнакомился и подружился со сверстниками. Играл вместе с ними, смотрел за стадом, ходил на охоту. Особенно привязался к Васкэ. Несмотря на разницу в возрасте (Васкэ 17, а Изосиму только 14), они сразу подружились.

Бабушка Ирбэдэ не могла есть оленину, и ребята специально для неё ходили за тетеревами. Молодой эвенк охотился не с ружьем, а с луком Хэгды, подаренным дедом после смерти дяди. Большой, почти в рост, лук для упругости был оклеен оленьими сухожилиями. Натяжение тетивы было столь велико, что она звенела от малейшего прикосновения. Оттянуть такую тугую тетиву непросто, зато и стрелу она посылает на высоту парящего орла.

Колчан для стрел был красиво вышит. Наконечники у них выкованы из гвоздя. Хвостовое оперение устроено так, что в полете стрела начинает вращаться, как пуля, вылетевшая из ствола нарезного оружия. Это придавало ей устойчивость и точность стрельбы.

Неслышно ступая мягкими ичигами – легкими кожаными сапогами, перехваченными сыромятными ремешками по голенищу, Васкэ мог подойти на расстояние выстрела к любой дичи.

Изосим в первый же выход понял, почему его двоюродный брат предпочитает промышлять луком, – от ружья много шума. А с луком тетеревов сколько надо, столько и настреляешь: птицы шею вытянут, посмотрят, куда сосед упал, и продолжают кормиться дальше.

Изосиму тоже нашли лук, правда поменьше. У него бой был слабее, и мальчику приходилось подкрадываться к тетеревам поближе. Те нередко пугались и отлетали вглубь леса.

Ребята не только охотились. Они помогали и по хозяйству. Много времени занимало изготовление деталей для нарт. Делали стойки, обтесывали, загибали березовые жерди для полозьев, резали тальник для каркаса. Упряжь мастерили женщины.

Запрягают оленей предельно просто: широкая ременная петля надевается животному на шею, пропускается под ногой и, через баран, возвращается к другому орону. Если один из оленей тянет не в полную силу, второй, добросовестный, сейчас же оттягивает ремень вперед, и лентяй попадает ногами под наезжающие нарты. Поэтому оба вынуждены тянуть на равных. У северных оленей очень ветвистые рога и, чтобы они не цеплялись за напарника и ветки деревьев, их укорачивают ножовкой.

Готовя Бюэна к предстоящей экспедиции, обитатели стойбища работали, не покладая рук. Они понимали, что если выполнят все условия договора с топографической партией, то род хорошо заработает.

* * *

Перед сном, когда бабушка Ирбэдэ закуривала длинную трубку, вырезанную из мамонтовой кости, внуки начинали крутиться вокруг и просить:

– Расскажи, бабушка, сказку. Расскажи!

– Кыш, кыш, комары, налетели на старуху. Вот я вас прутом!

Дети смеялись и опять просили: «Расскажи, хоть одну». Они знали, что у бабушки в памяти их такое множество, что до утра хватит.

– Ну, ладно. Сегодня расскажу про умного охотника и глупого медведя.

Малыши придвинулись к бабушке поближе. Изосим и Васкэ, хоть и были уже почти взрослыми, тоже подсели.

Ирбэдэ глубоко затянулась и, выпустив струю дыма, начала говорить:

«Шел по тайге старый охотник. Смотрит, лежит медведь и стонет: деревом его придавило. Обрадовался охотник – большая добыча! А медведь говорит ему:

– Лежачего не бьют!

Подумал охотник и согласился – дерево убрал, медведя спас. А медведь бросился на охотника и давай его душить.

– Ты что же, за добро злом платишь?

– За добро всегда платят злом! Ты что, не знал?

– Погоди, медведь, давай спросим встречного. Каждый скажет: за добро платят добром.

Пошли они по тайге, а навстречу им идет старуха. Платье в заплатках, ичиги рваные.

– Скажи, бабушка, чем платить надо за добро – добром или злом?

– Злом, злом,– закричала сердито старуха. – Вот я работала у богача, старалась, а когда ослабла, состарилась, он выгнал меня – хожу теперь побираюсь!

– Слышал?! – обрадовался медведь и еще сильней стал душить охотника.

– Постой, давай спросим у высоко сидящего, – простонал охотник.

– Скажи, дятел, чем за добро надо платить – добром или злом?

А дятел не обращает внимания. По-прежнему сидит на дереве и долбит, только щепки летят. Охотник и говорит медведю:

– Дятел плохо слышит, надо нам показать ему, как дело было.

Лег медведь, и охотник тут же придавил его толстым стволом. Медведь заохал:

– Что так стараешься? И так видно, как было.

– Пусть так и дальше будет, – засмеялся охотник.

Хотел медведь подняться, а дерево тяжелое – не пускает.

– Нехорошо ты поступаешь, человек, убери дерево, хватит – отпусти!

– Нет, – ответил охотник, – полежи, подумай хорошенько, чем надо за добро платить – добром или злом? – и ушел домой».

– Так ему и надо, – сказала младшая внучка Инэка. С ней все согласились и радовались, что охотник так умно наказал неблагодарного хомоты.

Бабушка уже хотела лечь спать, а дети принялись её уговаривать:

– Ну, бабушка, ну еще хоть одну, самую короткую.

– Устала я.

– Ну, пожалуйста, расскажи, – хором заканючили дети.

– Ладно, расскажу про песца и зайца. Только больше не просите…

«Песец и заяц, оба белые и пушистые, как братья, дружно жили в одной норе, а на охоту ходили в разные стороны. Песец как-то спросил зайца:

– Скажи, что ты ешь?

– Ем траву, тальник, кору осины, – ответил заяц. – А ты что ешь?

– Я ловлю мышей и птиц. Пойдем со мной на охоту, будешь есть мою пищу.

– Нет, у меня чистые зубы, не буду пачкать кровью.

Осерчал песец на зайца.

– Трусишка ты, а я-то думал – настоящий охотник. Уходи от меня, больше не попадайся – съем!

Испугался заяц, убежал.

Собрал песец свою родню, хвалится:

– Зайчишку-трусишку я выгнал из своего дома – плохим он оказался охотником!

– Хорошо ли ты поступил? Не прогневать бы хозяина тайги. Надо его спросить.

Пошли песцы к медведю, а заяц уже там, жалуется.

Медведь спрашивает:

– Почему ссоритесь? Оба одинаково белые, живите дружно, как братья!

Песец ответил:

– Он плохой охотник. Посмотри на его зубы.

Косолапый поднял зайца одной лапой за уши, а второй верхнюю губу старается задрать, чтобы зубы посмотреть – разорвал ее. Кинулся бедный заяц убегать, да медведь лапой за хвост поймал. Дернулся заяц – хвост и оторвался. Прячется теперь перепуганный заяц по тальникам. С тех пор уши у него длинные, верхняя губа раздвоенная, хвост совсем короткий».

Ребята посмеялись и довольные легли спать.

* * *

Наконец наступил день, когда Корней вздохнул облегченно – перестал хромать, спотыкаться последний олень. На стадо теперь приятно было смотреть: упитанные, с лоснящимися боками, красавцы. Над широко раскинувшемся по заснеженному пастбищу шерстистым ковром стоял перестук ветвистых рогов оленух (быки сбросили рога еще в конце осени, после гона).

Исполняя команду Бюэна, стадо окружили собаки и с лаем погнали их на свежую, с нетронутым ягелем, марь. Живая лавина хлынула, пощелкивая копытами, вдоль края леса на новый выпас. Передние летели, словно ветер, вытянув длинные шеи. Только снег разлетался во все стороны, да выдуваемый из ноздрей пар легким облаком тянулся за стадом. Нет в этом суровом крае более быстрого и более приспособленного к местным условиям животного, нежели северный олень.

Убедившись, что болезнь побеждена, Корней сказал сыну:

– Собирайся, сынок. Завтра едем домой.

Заметив, как скуксился Изосим, отец невольно вспомнил то время, когда сам прожил в стойбище почти год:

– Что пригорюнился? Неужто по дому не скучаешь?

– Тута, тятя, некогда скучать.

– Остаться хочешь?

Изосим встрепенулся:

– А можно?

– Ладно уж, погости еще. Только не своенравничай, слушайся старших, – пряча улыбку, ответил отец, собиравшийся осенью опять приехать в стойбище.

Дело в том, что варлаамовцам очень нравилась одежда из легкого оленьего меха. Мягкий, не скатывающийся и необычайно теплый, за счет трубчатой полости внутри волос, он будто специально создан для суровых якутских зим. К тому же в него не набивается снежная пыль, благодаря чему мех остается всегда сухим. Корней договорился с Бюэном, что после забоя, женщины сошьют из шкур унты и меховую одежду для скитских, а он ближе к зиме приедет и заберет.

Прощаясь с Корнеем, Бюэн напутствовал:

– Пусть твоя тропа будет чистой и чаще пересекает нашу.

– А олени не болеют, – добавил скитник.

***

Помощником для работы в топографической партии Бюэн намеривался взять Васкэ. Чтобы не разлучать друзей, он предложил Изосиму:

– Если хочешь, идём с нами. Будем кочевать, у костра сидеть, чай пить, много говорить. Что может быть лучше?!

– А это надолго?

– До молодого льда. Когда отец приедет.

– Тогда, конечно! Я с радостью! – просиял паренек.