Глава четвертая
Город

Хотя дома у Тимо телевизора не было, его самого по телевидению уже показывали. Как-то в школу пришли две тетушки, искать исполнителей главных ролей для детской телепостановки. Выбрали, конечно, Тимо, потому что он лучше всех читал и быстро запоминал текст. В телестудии Дома Радио (Дом телевидения еще не начинали строить) на Тимо надели скафандр, и «отправили» на Луну добывать какой-то редкий металл. С важной миной, Тимо лазил по бугристому папье-маше и стучал время от времени по нему киркой, высокомерно не обращая внимания на красный огонек телекамеры, следящей за его манипуляциями. С таким же холодным равнодушием он отнесся к похвалам, расточаемым его актерским способностям подругами мамы – в Тимо уже успела укорениться убежденность, что если из него не получится великий шахматист, то великий актер непременно. Куда более подтвердил эту уверенность новогодний праздник на мамином заводе, куда Тимо был приглашен в качестве конферансье. Звонким голосом он объявлял номера, знакомил публику с певцами, танцорами и иллюзионистом, а когда один из артистов почему-то запоздал с выходом на сцену, развлекал зрителей анекдотами. Триумф снова был полный, но больше его почему-то выступать не приглашали.

Еще Тимо в детстве показал свои способности в волейболе, но не как спортсмен, а как судья. Чтобы войти в сборную школы, пришлось бы несколько лет усердно тренироваться, а с судейством все получилось словно само собой. Тимо интересовали всякие соревнования, даже такие, на которых он был единственным зрителем, его можно было видеть и у ринга на турнирах по боксу, и на состязаниях по борьбе, не говоря уже о таких захватывающих видах спорта, как фехтование или стрельба из лука. Из игр Тимо предпочитал, разумеется, футбол, не пропуская ни одного матча, будь то чемпионат СССР, или встреча аутсайдеров второй лиги городского чемпионата – Рыбного комбината и Завода измерительных приборов. Однако, он не презирал и баскетбол, и волейбол, и гандбол, и даже водное поло. Во время соревнований по волейболу его заметила какая-то тетушка, сидящая за столиком секретариата – тетушки вообще любили Тимо –, она позвала Тимо и спросила, не хочет ли он научиться заполнять протокол. Конечно, Тимо хотел. Ничего сложного, как выяснилось, в этом не было, надо было только в тот момент, когда одна из команд выиграет очко, зачеркнуть очередную цифру, добавив черточке крючок, если оно было завоевано прямо с подачи. Судей вечно не хватало, и скоро Тимо стали доверять самостоятельно вести протокол. Затем последовала работа судьи на линии – он стоял с флажком в руке, в углу площадки, и подавал главному судье знак, попал ли мяч на линию, или был аут. А недавно его впервые назначили первым помощником главного судьи, это уже была и вовсе ответственная должность, нужно было свистеть, если игрок коснулся сетки или переступил центральную линию. Правила Тимо знал давно, и неплохо справлялся со всеми заданиями. Больше ему, естественно, нравились матчи мужских команд, там прыгали выше, подавали сильнее, и наносили такие пушечные удары, что стены спортзала тряслись, но и у женских соревнований были свои плюсы – подруг мамы Тимо никогда не видел в белье, а тут под его носом сновали чужие молодые женщины в спортивных майках и облегающих трусах. После окончания матча, все, и победители, и проигравшие, отправлялись в душ. Женскую раздевалку от судейской отделял только висящий на проволоке, кусок ткани, в котором всегда оказывались прорехи. О, какие картины, достойные кисти мастеров эпохи Возрождения, Тимо там лицезрел! И все же больше, чем возможность изучать особенности женской анатомии, волейбол его удерживал вполне оправданной надеждой, что наряду с шахматами он сможет стать главным поводом для прогулов.

Увы, несмотря на частые шахматные турниры и регулярные судейства волейбольных матчей, все свободное время заполнить не удавалось. И тогда Тимо стал бесцельно бродить по городу. «Бродить», на самом деле, не самое точное слово, город был слишком большим, чтобы обойти его пешком, и поэтому Тимо в своих путешествиях пользовался общественным транспортом. Он проехал от начала до конца все четыре трамвайные линии и двадцать девять, или, вернее, двадцать восемь автобусных (номера автобусов действительно возрастали до двадцать девятого, но одной линии, четвертой, Тимо так и не удалось обнаружить – это была мистика, первый, второй, третий, пятый и так далее автобусы существовали, а четверки не было), знал наизусть названия всех улиц и мог вполне зарабатывать себе на хлеб, как проводник, если бы такая профессия существовала. Дядя Герман на днях рождения иногда хвалил некоего Гипподама, знавшего, как должен выглядеть красивый город, Тимо это имя запомнил, что было нетрудно, ибо оно напоминало гиппопотама, а дома в энциклопедии посмотрел, кого дядя имел в виду – и понял, что Таллин построен наперекор принципам Гипподама, он не был упорядоченным, таким, где даже туристу сложно заблудиться, а весьма запутанным – у Тимо создалось впечатление, что однажды где-то заложили первый камень, а дальше все распространялось само собой, как сифилис, цветные иллюстрации которого он с большим интересом изучал по «Семейной энциклопедии», изданной в буржуазное время. Место, откуда началось строительство, ныне называли «Старым городом», и Тимо бывал там чуть ли не каждый день, потому что именно в этой части города обосновались все важные для него заведения: кафе, где они встречались с мамой, и кинотеатры. Чаще всего их привлекало кафе «Таллин», которое мама почему-то называла «Фейшнером», оно занимало два этажа красивого каменного дома на границе Старого города, на верхнем посетители возлежали на мягких диванах, а по вечерам там играл струнный квартет, но и на нижнем, где обычно сидела мама со своими подругами, было неплохо, тем более, что пирожные «Фейшнера» не зря считались самыми вкусными в городе. За углом находилось еще одно большое кафе, «Москва», но туда Тимо попадал редко, потому что мамины подруги презирали это заведение, утверждая, что «Култас», как он назывался до войны, деградировал. Тимо «Култас» нравился, так как на его нижнем этаже был гардероб, где он мог продемонстрировать свои манеры, помогая маме и ее подругам снимать и надевать пальто. Наверху, в зале действительно было шумно и дымно, но и там по вечерам играл струнный квартет, выступления которого Тимо всегда ждал, хотя не всегда дожидался – в это время в кафе начинали продавать алкогольные напитки, и маме не нравилось, что ее сына окружают «пьяницы». Иногда, когда мама возвращалась из арбитражного суда, расположенного в самой видной части Старого города – Вышгороде, они встречались в кафе «Пэрл», на углу пяти улиц, прямо под Пикк Ялг. Мама называла «Пэрл» – «Кафе старых женщин», что Тимо удивляло, поскольку, по его мнению, женщинами, и не самыми молодыми, были заполнены все кафе. Больше всего он любил «Гном» – это кафе вполне оправдывало свое имя, потому что состояло из одного малюсенького помещения, куда с трудом были втиснуты четыре или пять круглых столиков с мраморной столешницей – лучшего места, где перед шахматными соревнованиями можно подкрепиться «Александровским» пирожным, Тимо не знал.

Кинотеатров в Старом городе было целых три: «Сыпрус» («Дружба»), «Октябрь», и «Пионер», где показывали документальные фильмы. Тимо ходил в кино обычно перед школой, на утренний сеанс, что было дешевле, да и залы в это время пустовали. Особенно ему нравился «Октябрь», так как там, кроме партера, наличествовал балкон, а на балконе – ложи. В обычном кинотеатре приходилось сидеть бок о бок с чужими людьми, а в ложе каждый имел свой стул, который можно было двигать туда-сюда, дабы удобнее устроиться, к тому же, опасность, что какой-то великан, или дама в шляпе, закроет экран, полностью исключалась.

Еще в Старом городе было много магазинов одежды и обуви, музеев, где иногда для школьников устраивали скучнейшие экскурсии, и церквей, куда экскурсии не устраивали, и которые вообще посещали только немногие полоумные старухи, еще веровавшие в бога.

Окружал Старый город с трех сторон (с четвертой лежало море) хаотичный центр с разнородными каменными и деревянными домами, площадями и скверами. Когда дядя Герман на днях рождения хмелел, он начинал рассказывать о том, как в конце войны, освободившись из тюрьмы, шел домой по дороге, окруженной развалинами, и думал, какой можно построить на этих руинах красивый город. Тимо слушал рассказы дяди, не совсем их понимая, он родился после войны, и все, что происходило до этого знаменательного события (рождения, естественно, не войны), было для него нереальным. Однако, он злорадствовал, когда дядя жаловался, что всяким бездарям доверяют проектировать театры и кинозалы, а он вынужден довольствоваться колхозными центрами – вот именно так и надо поступать с хромоногим садистом, щипавшим племянника за бедро. Тимо не верил, что дядя мог построить оперный театр, который своей красной пологой крышей напоминал ему иллюстрации к китайским сказкам, или Драмтеатр имени Виктора Кингиссепа – заковыристый, с красивыми башенками, или Дом офицеров флота, с низким решетчатым пандусом – как в порту –, где проходили процессы над военными преступниками.

От центра на восток раскинулся район, где жил и учился Тимо. Он считался, как Тимо понял из разговоров мамы с подругами, самым «фешенебельным», потому что был застроен, в основном, в буржуазное, или, как выражались подруги, «эстонское» время. Тимо тоже жил в одном из таких зданий, но поскольку их дом проектировал дядя Герман, то Тимо относился к нему с легким презрением – какой толк от паркета, если полы из-за батарей, висящих на стене, холодные, и ноги мерзнут? Даже от лифта ему, обитающему на цокольном этаже, не было никакой пользы, разве только, когда они шли в гости к тете Виктории.