Цитаты из книги «Чайная церемония в Японии»

Все наши великие мастера чайной церемонии принадлежали к числу последователей дзен-буддизма, и они попытались привить его дух реалиям жизни. Таким образом, помещение и все остальные атрибуты чайной церемонии отражают основные постулаты дзен-буддизма. Площадь пола традиционного чайного павильона, составляющая четыре с половиной циновки татами (7,5 м²), определена в одной из сутр Викрамадитья.

Мы уже говорили о существовании ритуала монахов дзен-буддистов, положенного в основание чайной церемонии. Он заключался в употреблении чая по очереди из одной чаши перед образом Бодхидхармы. К сказанному можно добавить, что алтарь храма дзен-буддистов послужил прототипом токономы – почетного места в японском чайном павильоне, где размещаются цветы и назидательные рисунки для гостей.

Если теперь обратить свое внимание на дзен-буддизм, то легко ощутить его основы в учении даосизма. Дзен – это имя, происходящее от санскритского слова «дхьяна», означающего «размышление». Сторонники дзен-буддизма полагают, будто с помощью сосредоточенного размышления можно достичь предельного самопознания.

Практическая польза кувшина заключается в пространстве, в которое можно налить воды, а не в форме кувшина или материале, из которого его изготовили. Всемогущество пустоты проявляется в том, что в ней помещается все. Движение возможно при наличии свободного пространства пустоты как такового. Хозяином положения становится тот, кто сможет превратиться в свободное пространство для существования других людей. Целое всегда выше частного. С такими своими представлениями даосы оказали громадное влияние на все наши теории действия, даже на теорию фехтования и рукопашного боя. Название японского искусства самообороны – джиу-джитсу – позаимствовано из параграфа трактата «Дао дэ цзин».

Даосы принимают обыденность такой, какая она есть, и, в отличие от конфуцианцев и буддистов, стараются найти прекрасное как раз в нашем мире скорби и тревог. Сунская аллегория с тремя дегустаторами уксуса удивительным образом отражает тенденцию этих трех концепций. Как-то перед Шакья-Муни, Конфуцием и Лао-цзы стоял кувшин с уксусом, считавшимся символом жизни, и каждый из них окунул свой палец, чтобы проверить его крепость. В конечном счете Конфуций нашел его кислым, Будда назвал его горьким, а Лао-цзы – сладким.

Почему цветы вырастают такими красивыми и такими несчастными?

Настоящим для нас всегда был и остается голод, ничего святого, кроме собственных желаний. Перед нами рушатся святыня за святыней, но навсегда сохраняется только один алтарь, на котором мы возжигаем благовония для своего единственного божества – себя самого. Велик наш бог и его пророк деньги. Мы уничтожаем природу ради принесения ее ему в жертву.

Под овечьей шкурой внутри нас все еще скалит свои клыки волк. Сказано же, что в десять лет человек остается зверем, в двадцать – теряет рассудок, в тридцать – чувствует себя неудачником, в сорок – превращается в мошенника и в пятьдесят – становится законченным уголовником.

Хорошо бы пришел великий волшебник и вырезал из ствола общества мощную волшебную арфу, струны которой откликнутся на прикосновение руки гения.

Он может служить «обителью воображения» в виде временной конструкции, сооруженной специально для воплощения поэтических порывов. Он может являться «обителью пустоты», поскольку лишен убранства, но там разрешается кое-что разместить ради эстетического удовольствия. Он – «обитель асимметрии», так как посвящен поклонению несовершенству, и в нем специально некоторые вещи оставляют в незавершенном виде ради того, чтобы их дорисовало воображение[22