Глава 4

На следующий день Лера растолкала мать в пять утра:

– Мам, вставай! Поехали в деревню! Ну мааам… Хватит спать уже! Поехали! Я гулять хочу!

– Лер, рано еще… – отчаянно зевающая Юля взглянула на часы. – Пять утра! Ребенок, ты сошла с ума… Вставать в такую рань! Лерка, выходной же, давай еще поспим…

– Нет, хватит уже! Вставай! Мам, вставай! Поехали в деревню! – уснувший вчера в семь вечера прямо на полу вредный ребенок ложиться спать не желал совершенно.

– Лерка… Вредина! Давай еще чуть-чуть полежим, а потом поедем… – сонная Юля подгребла к себе уже одетую дочь, и укрыла ее одеялом.

В постели началась возня – Лерка спокойно лежать явно не собиралась, и давать такую возможность матери – тоже. В результате битв под одеялом Юля подхватила хохочущую дочь на руки и понесла на кухню – завтракать.

Выехали они из дома, по меркам Юли, просто в несусветную рань – около семи утра. Вопреки ожиданиям девушки, Нелюдово уже давно проснулось. Жители деревушки активно копались на своих огородах, отрываясь от работы и провожая машину взглядами. Бабулька вела на выпас коз с игривыми козлятами. Юля, увидев ее, порадовалась и подумала, что надо бы с ней познакомиться и договориться покупать у нее настоящее молоко для Лерки.

Свой участок Юля нашла быстро. Он действительно располагался чуть в стороне от последнего дома в деревне и был явно давно заброшен. Сквозь заросли неухоженного кустарника, прошлогодней сорной травы и молодой поросли деревьев чернел полуразрушенный старый дом.

Юля аккуратно припарковала форд, чтобы никому не мешать, и помогла выбраться дочери из машины. Взяв ее за руку, она отправилась исследовать свои владения.

Бродя по заросшему сорной травой и кустарниками, а местами уже и молодыми деревьями, участку, девушка влюблялась в него все больше и больше. Конечно, старый, полуразвалившийся дом подходит только под снос, но это не беда – накопленных денег хватит и на снос старого, и на постройку нового дома. Она уже видела и новый дом в тени огромного, старого разросшегося дуба, и качели для дочери среди молодых берез.

От осмотра нового владения ее отвлек женский голос, доносящийся из-за бывшей калитки. Вздохнув и окликнув дочь, проводившую собственные исследования, Юлия отправилась знакомиться с первой, самой нетерпеливой, местной кумушкой.

Местной кумушкой оказалась дородная крепкая женщина лет пятидесяти, нетерпеливо топчущаяся возле машины и выглядывающая Юлю сквозь кустарник. Увидев идущую по направлению к ней девушку, она замахала руками, продолжая сердито звать:

– Девк!! Эй, девк!!

– Здравствуйте, – улыбаясь, поздоровалась Юля.

– Ты что там делаешь, непутевая? Уходи оттудова!! – кумушка, уперев руки в бока, сердито смотрела на Юлю. – Ступай отсюдова, кому говорю! Чего тебя туда понесло-то, прости Господи! Батюшки, она еще и дите сюда притащила! – женщина в порыве чувств взмахнула руками. – Уходи, кому сказано!

– Мы приехали… – договорить Юле не дали.

– Вот же беда-то, прости Господи… Чья ты хоть, горе луковое? К кому приехала-то? Да кто ж тебе дите-то доверил, непутевой такой? Это ж надо додуматься – к Игнатовым девчонку весть! Совсем ума у тебя нету! Али хошь, чтобы Левониха к тебе прицепилася? Ступай отсюдова!!

– К себе я приехала, – не выдержав, огрызнулась Юля. – Мой это участок, купила я его.

– Как купила?.. – женщина в изумлении прижала ладонь к щеке. – Девк, отдай его Витьке обратно! Уезжай…

– За деньги. И отдавать обратно не собираюсь. Жить мы здесь будем. Долго и счастливо! – отрезала Юля.

– Ох, Господи… Вот ведь беда-то… Ладно, некогда мне с тобой тут… Пошла я… – женщина развернулась, и уходя, продолжила бормотать: – Ой, беда, беда… Вот же непутевая! Вот же дурная! Еще и с дитем… Господи… Ну надо же… Девку-то как жалко…

Дальше разбирать ее причитания Юля не собиралась. Присев перед напуганной дочерью, жавшейся к ней, Юля весело сказала:

– Ну что, Лерчик? Поехали домой? Так в аквапарк хочется! Поедем?

– Да!!! – закричала вмиг повеселевшая девочка, бросаясь к машине.

Проезжая мимо дома соседки, девушка заметила, что та, стоя за кустом сирени, внимательно наблюдает за ней. Подождав, пока машина проедет, соседка, что-то шепча, перекрестила ее во след. Юля хмыкнула, и набрала номер фирмы, занимающейся сносом домов.

* * *

Дом снесли быстро, и не менее оперативно поставили на участке и маленькую времянку – укрыться от дождя и отдохнуть, и заложили хороший, основательный фундамент будущего дома. Но тот визит соседки не давал Юле покоя – проезжая по деревне к своему участку, она не однажды замечала странную реакцию деревенских – при виде ее машины люди что-то начинали обсуждать, качая головами и крестясь.

Пока на участке проводились работы, Юля решила познакомиться с соседями и собственно деревней. Ей предстояло здесь жить, и она хотела завести дружеские отношения с соседями, да и разузнать побольше как о самой деревне, так и о людях, здесь проживающих. Потому Юля часто брала с собой дочь и отправлялась с ней гулять, чаще на местный пятачок, выполнявший не только роль детской площадки и места для вечерних посиделок молодежи, но также являясь и точкой сбора деревенских жителей.

Наблюдая за играющей в песочнице или качающейся на качелях дочерью, Юля познакомилась с другими мамочками. Поначалу те, узнав, с какого она участка, косились на нее и качали головами, поджимая губы, но, по мере того, как начинали завязываться дружеские отношения, то и дело стали звучать обмолвки о том, что не то место она выбрала, чтобы поселиться здесь с дочерью.

Юля постоянно ловила косые взгляды и слушала оговорки излишне суеверных соседей, поняв за это время только одно – участок, который она прикупила, среди местных числился нехорошим, проклятым местом. Оттуда никогда ничего не брали, никто не покушался ни на его границы, ни на по сути бесхозное имущество. Больше того – никто из деревенских никогда не переступал его границу. Даже когда Юля пыталась нанять мужчин для покоса травы или проведения каких-либо работ на участке, никто из деревенских не соглашался. Мужчины мялись, потели, отводили глаза, а иногда и прямо говорили, что к Игнатовым не пойдут – жизнь дороже. Часто поминали и бывшего хозяина – мол, спился, бедняга, а все место это проклятое… Слушая местные запугивания, Юля только посмеивалась – ну кто в наше время вообще может всерьез верить в подобную чепуху? Ну бред же!

Постепенно она и вовсе перестала реагировать на шепотки местных. Дом строился, дочь была довольна. Правда, деньги в строящийся дом и участок, который девушка потихоньку приводила в порядок, улетали весело и со свистом. Накопления закончились почти мгновенно, к счастью, квартира была продана, и Юля получила свою долю от продажи. Но и эти деньги начинали таять на глазах.

В новый дом Юля решила полностью перебираться в августе. Пусть он еще и не полностью готов, пусть еще предстоят отделочные работы и закупка мебели, и в нем еще масса недоделок, но зато те деньги, которые она сейчас платит за аренду квартиры, она сможет пустить на благоустройство уже собственного дома. Да и дочери здесь лучше, свободнее, и воздух свежий, да и ягоды какие-никакие есть, и свежая зелень… Плюсы значительно перевешивали временные неудобства. А отделка… Ну что отделка? Отделается постепенно!

Впервые о поспешности принятого решения Юля задумалась ближе к зиме. Летом все выглядело гораздо радужнее, а вот с наступлением холодов… Мало того, что приходилось ежедневно топить печь – в Нелюдово не было газа, так еще и незаконченная внутренняя отделка давала себя знать – по дому гуляли сквозняки, неутепленный пол ощутимо холодил ноги…

Городской, изнеженный ребенок начал болеть. Дочь не вылезала из ангин и простуд, да и сама Юля, периодически выбегая на улицу недостаточно тепло одетой, регулярно шмыгала носом, а то и сваливалась с температурой. Лерка начала плохо спать ночами, и к болезненному состоянию Юли добавился хронический недосып. Из-за скрипов усаживающегося бревенчатого дома девочке начали сниться кошмары, иногда она жаловалась матери, что на нее ночью кто-то смотрит. В конце концов, Юле надоело бегать в соседнюю, дочкину, комнату по пять-шесть раз за ночь, и она начала укладывать спать дочь с собой. Но непривычные звуки мешали спать и ей.

На работе ситуация тоже становилась все более напряженной – Алексей Владимирович уже не раз напоминал девушке, что бесконечные больничные листы по уходу за ребенком его совершенно не устраивают. В результате Юля все чаще стала брать дочь с собой на работу – лишь бы не уходить на больничный. Конечно, очаровательная, веселая и контактная девчушка вызывала исключительно положительные эмоции как у сотрудников, так и у посетителей и заказчиков, да и частенько Леру использовали как курьера – самим бегать по кабинетам офиса было лень, а девочка делала это с огромным удовольствием – но это все равно не было решением проблемы, и Юля это отлично понимала. Были бы живы родители – проблем бы не было вообще, а сейчас… Сейчас Юля сама себе все больше напоминала загнанную лошадь.

Однажды зимой, гуляя с дочерью на пятачке, Юля пожаловалась на бесконечные болячки дочери Катерине, с которой они сдружились – Катя и жила недалеко, всего лишь через пять дворов от Юли, и ее дочка, Настя, была ровесницей Леры, так что общих тем и одинаковых забот хватало. Катерина, внимательно выслушав жалобы Юли, задумчиво покачав головой, сказала:

– Юль, уезжать вам отсюда надо. Плохое это место. Не будет тебе здесь жизни. Уезжай. Забудь и о доме, и об участке. Продать его ты вряд ли сможешь – очень нехорошая слава о нем идет. Но, если хочешь сама остаться жива, и дочь тебе дорога – уезжай.

Юля привычно отмахнулась от подруги. Но та, против обыкновения, ее остановила.

– Погоди отмахиваться. Вот ты не веришь, а зря. Правда это. Давно это было. Деревня наша тогда купцу одному принадлежала. И вот однажды привез тот купец откуда-то молодую девушку. Красивую. Дом ей приказал выстроить. Хороший дом, из отборных бревен. Да не в деревне, а чуть подальше, к реке ближе. После твоего участка там еще два дома раньше стояли, вот от них он велел отступить, да там и выстроить. Там, где сейчас рощица, а посреди большая такая поляна, знаешь? Вот там он ей дом и велел поставить. Построили дом, и стала она там жить.

Только вскорости люди подмечать начали, что как полнолуние, так ночами по полям лошадь белая скачет. А белых лошадей ни в нашей деревне, ни в соседних отродясь не было. И вот что странно было – по какому полю та лошадь проскачет – там урожая не будет. А где поваляется – и вовсе можно не сажать – ничего расти не станет. Видала, небось, проплешины-то на полях? Так вот там она и валялась. Уж сколько лет прошло, а там трава-то и не растет толком, так и стоит земля голой.

Стали люди следить за той девкой-то, Левонихой. И выследили – как луна полной становится, так она выходит из дома, и в лесок. А из того леска та лошадь-то и выбегает. Она, значит, в лошадь-то оборачивалась. Ну, мужики, что выследили ее тогда, то ли шумнули, то ли что – в общем, приметила она их. Подбежала к ним, встала недалеко и стоит, рассматривает их. А глаза-то у нее будто и не лошадиные вовсе – в самую душу заглядывают. И будто улыбается она, на них глядючи. Нехорошо так улыбается…

Испугались мужики, бежать бросились, по домам прятаться. А наутро у всех, кто следил за ней, в огородах все повяло, и следы копыт лошадиных по всему огороду.

Обидно то тем мужикам стало. Собрали они сход деревенский, да и рассказали, что видели. Решено было на сходе колдовку ту убить и сжечь вместе с домом, чтоб и следа от нее не осталось. Ну, порешить-то порешили, а делать-то кому? Страшно… Да и девку убить не так-то просто. Вообще человека не просто, а тут и девка еще, да красивая… Ну, что делать? Стали они жребий тянуть. Стоят, тянут, уж трое определились, кому идти-то значит, и вдруг из-за спин слышат:

– Кому меня убивать, решаете? А не боитесь? Тело-то вы убьете, да только жизни я вам не дам тогда. Лошади испугались? Лошадь-то вам ничего не сделает, а вот я могу. Тронете хоть пальцем – всю деревню под корень изведу, выморю. Все вы тогда последними из рода останетесь, все смерть своих родных увидите, а после и сами умрете. Хотите жить – живите, но и меня не трогайте. Кому помощь нужна – приходите, помогу завсегда.

Высказалась так, развернулась да ушла. Ну, мужики постояли, затылки почесали, палочки-то бросили, плюнули, да по домам-то и разошлись.

Стали все в деревне вид делать, что Левонихи той и вовсе нету. Нет, при встрече, конечно, здоровались – боялись. А так – сидит она тихо на хуторе – и пускай себе сидит.

А по зиме заболела у одного из мужиков, что Левониху выслеживали, жена. Сильно заболела. Застудилась. И уж понятно было, что помрет она – уж и в себя-то не приходила. А тот мужик жену сильно любил… Да и ребятишек у них было четверо, мал-мала меньше. И вот сидит он, голову руками обхватил, а у самого слезы из глаз капают – жену жалко, как один ребят поднимать станет – подумать страшно. Сидит, он, значит, горюет, вдруг плеча его рука касается. Поднимает мужик глаза – а перед ним Левониха стоит.

– Если жена твоя оздоровеет, что взамен дашь? – спрашивает.

– А что ты хочешь взамен? – говорит ей мужик, а у самого аж душа замирает – чего колдовка молодая попросит?

– Жизнь за жизнь. Жена встанет, корову закопаешь. Подумай. Но знай – то малая цена. Корову-то новую купишь, а жену не вернешь.

Сказала так, развернулась и пошла. Мужик сидит и в отупении ей вслед смотрит. Сидел так, покуда она со двора почти не вышла, а после следом кинулся. Догнал, схватил за руку.

– Погоди. Как звать-то тебя?

– О! Имя мое понадобилось, – усмехнулась та. – А как вы меня меж собой кличите? Левонихой? Знать, так тому и быть. Вот и зови Левонией. Пошто остановил?

– Это… Согласен я. Только подыми Маринку…

– Запоминай, Мирон. Крепко запоминай. Ввечеру собирай всех домочадцев и уходи из дому. Куда хочешь, но до утра чтобы ноги вашей в доме не было. Жену только оставь одну. И образа убери. Утром придешь – спать она будет. Не буди. Как проснется, дашь ей выпить отвар, что на столе оставлю. И поить им станешь ее три дня. Три дня она спать будет. А после встанет. Все ли понял?

– Все.

– Все запомнил?

– Да.

– Еще одно запомни. Ежели кто подглядывать станет, да мешать мне вознамерится – оба помрете – и Маринка твоя, и ты. Понял ли?

– Понял, Левания. Никто тебе мешать не станет, подними Маринку.

* * *

Как Леваниха сказала, так по ее слову и вышло. Собрал Мирон всех детей, да увел их к куму ночевать. И образа туда же снес, все до единого. Вернувшись утром, увидел – спит Маринка. Да не как в последние дни, а хорошо, крепко спит. Будить не стал. Детей у кума оставил, чтоб не разбудили мать ненароком. Три дня спала. А на четвертый день встала Маринка, здоровая, будто и не болела вовсе. А корова в тот же день с утра дохлая в стойле лежала.

С того раза стали к Левонихе деревенские ходить, как край наступит. Та не отказывала. Лечить людей лечила, только цену брала. Так и жить стали. Привыкли к ней люди. Обижать ее и не пытались – боялись. Любить не любили, но жили. Мужа у нее не было, детей тоже. Старая она уж была, когда вдруг пропала в одно полнолуние. По обычаю своему, лошадью-то обернулась да поскакала куда-то. А обратно и не вернулась. Не было ее всю зиму, а весной пришла с девчонкой махонькой, лет двух…