Глава 4

За дверями кабинета Толхерст с извиняющимся видом улыбнулся и, понизив голос, сказал:

– Не обижайтесь на Сэма. Обычно он не знакомится лично с новыми агентами, но из-за этого дела нервничает. У него есть правило: встречи с сотрудниками разведки допустимы, но никакого шпионажа, никакой враждебности к правящему режиму. Несколько недель назад к нему приходили социалисты и пытались заручиться поддержкой в партизанской войне против Франко. Чертовски опасно для них. Сэм отправил их собирать чемоданы.

Гарри Хор не понравился, но его все равно удивило, что Толхерст называл его Сэмом.

– Потому что хочет сохранить хорошие отношения с монархистами? – спросил Гарри.

– Именно. После Гражданской войны они ненавидят красных, сами понимаете.

Толхерст замолчал. Они вышли на улицу, гвардейцы отдали им честь. Открыв дверцу «форда», Толхерст поморщился – ручка сильно нагрелась.

– Говорят, Черчилль отправил сюда Сэма, чтобы убрать его с дороги, – весело поделился он с Гарри по пути. – Терпеть его не может и не доверяет ему. Потому и назначил капитана отвечать за разведку. Алан – давний друг Уинстона. Они вместе работали в правительстве.

– Разве мы не должны быть все заодно?

– Есть масса внутренних политических противоречий.

– И не говорите.

– Сэм обижен на весь свет, – сардонически улыбнулся Толхерст. – Он хотел стать вице-королем Индии.

– Борьба со своими только усложняет всем жизнь.

– Но так устроен мир, старина. – Толхерст серьезно взглянул на него. – Лучше вам не забывать о таких вещах.

– Когда я учился в школе, – сменил тему Гарри, – помню, были такие книги, приключенческие романы Алана Хиллгарта. Это не он, полагаю?

– Он самый, – кивнул Толхерст. – Неплохие книжки! Читали ту, где действие происходит в испанском Марокко? «Творец войны». Там выведен Франко. Завуалированно, конечно. Капитан восхищался им, сразу чувствуется.

– Эту я не читал. Но знаю, что Сэнди Форсайт любил их.

– Правда? – с интересом проговорил Толхерст. – Я передам капитану. Это его позабавит.

Они проехали через центр и оказались в лабиринте узких улочек с четырехэтажными домами, где сдавались квартиры внаем. Наступил вечер, жара спала, на дорогу легли длинные тени. Толхерст осторожно ехал по булыжной мостовой. Домами никто не занимался много лет, штукатурка отваливалась, обнажая кирпичную плоть зданий. Им встретилось несколько строений, пострадавших от бомбежек, на их месте – поросшие сорной травой горы битого камня. Других машин на улице не было, и прохожие с любопытством поглядывали на посольский «форд». Когда они проезжали мимо, тянувший повозку осел испуганно отшатнулся и скакнул на тротуар, едва не вывалив седока. Тот принялся усаживаться, бурча под нос проклятия.

– Интересно, почему выбрали именно меня? – произнес Гарри как бы между прочим. – Ничего страшного, если вы не можете ответить.

– О, это не секрет. Искали старые связи Форсайта, и учитель из Руквуда упомянул вас.

– Мистер Тейлор?

– Не знаю его имени. Услышав, что вы знакомы с Испанией, они были на седьмом небе. Тут и возникла идея с переводчиком.

– Понимаю.

– Просто подарок судьбы. – Толхерст объехал трещину на дороге, оставшуюся после бомбежки. – Вы знаете, что местное посольство стало первым клочком британской земли, на который упали немецкие бомбы?

– Правда? Во время Гражданской войны?

– Снаряд случайно залетел в сад, когда немцы бомбили Мадрид. Сэм привел все в порядок. В нем есть хорошие черты. Он первоклассный организатор, посольство работает как часы. Нужно отдать должное Розовой Крысе.

– Кому?

– Мы его так называем, – доверительно улыбнулся Толхерст. – Он иногда впадает в панику, думает, что Испания вот-вот вступит в войну и его расстреляют, приходится убеждать беднягу, что еще рано бежать в Португалию. Знаете, позавчера вечером в его кабинет влетела летучая мышь, так он залез под стол и кричал оттуда, чтоб эту тварь убрали. Можете представить, как относится к таким вещам Хиллгарт. Но когда Сэм в форме, он отличный дипломат. Ходит гоголем как представитель короля-императора; монархисты, разумеется, заливаются слезами умиления, стоит при них упомянуть о чем-нибудь королевском. Ну вот мы и приехали.

Толхерст припарковал машину на пыльной площади. Посреди нее на пьедестале стояла однорукая статуя солдата в форме XVIII века. Несколько магазинов пострадали от бомбардировок, витрины были наполовину пусты. Площадь окружали доходные дома, окна на ржавых железных балконах были закрыты ставнями от дневной жары. Когда-то это место имело свой шарм. Гарри рассматривал округу. Ему вспомнилась открытка, купленная в какой-то лавке на боковой улочке в 1931-м: такое же обветшалое здание, из окна высовывается девушка и с улыбкой смотрит на цыгана, поющего внизу серенаду. Картинка долго висела на стене в его комнате в Кембридже. Было что-то романтическое в этих разрушающихся домах; викторианцы, разумеется, их любили. Но жить здесь – совсем другое дело.

Толхерст указал на узкую улочку, уходившую на север; дома там выглядели еще более неухоженными.

– Туда я на вашем месте ходить бы не стал. Это Ла-Латина. Плохое место. Ведет через реку в Карабанчель.

– Знаю, – ответил Гарри. – В тридцать первом там жила одна семья, которую мы навещали.

Толхерст посмотрел на него с любопытством.

– Во время осады националисты жестоко обстреливали Карабанчель? – спросил Гарри.

– Да, и после Гражданской оставили его загнивать. Считали, что там живут их враги. Мне говорили, люди там голодают, а в развалинах водятся стаи диких собак. Они нападают на людей, были даже случаи бешенства.

Гарри бросил взгляд вдоль длинной пустой улицы.

– Что еще вам нужно знать… – продолжил мысль Толхерст. – Англичане в целом не очень популярны. Влияние пропаганды. Хотя дело ограничивается косыми взглядами.

– Как мы при встрече обращаемся с немцами?

– О, просто режем этих ублюдков. Будьте осторожны, приветствуя на улицах людей, похожих на англичан, – добавил он, открывая дверцу машины. – Они вполне могут оказаться гестаповцами.

Воздух снаружи был душный, ветер поднимал с земли маленькие пыльные вихри. Чемодан Гарри извлекли из багажника. Площадь переходила женщина в черном, на голове она несла, поддерживая одной рукой, торбу с одеждой.

«Интересно, на чью сторону встала эта испанка во время Гражданской войны? – подумал Гарри. – Или она была в числе тех тысяч людей вне политики, застрявших где-то посередине?»

Лицо женщины иссекли морщины, выражение оно хранило усталое, но не унылое. Видно, она одна из тех стоических личностей, которые снесли все.

Толхерст протянул Гарри коричневую карточку:

– Ваши талоны на питание. Посольство получает продукты по норме для дипломатов, и мы распределяем пайки. Это лучше того, что нам выделяют дома. И намного лучше того, чем довольствуются местные жители. – Он проследил взглядом за старухой. – Говорят, люди тут копают корни и едят их. Само собой, на черном рынке можно кое-что купить, но очень дорого.

– Спасибо.

Гарри сунул карточку в карман. Толхерст подошел к дому, достал ключ, и они ступили в темный вестибюль с потрескавшейся и осыпающейся краской на стенах. Где-то капала вода, стоял застарелый запах мочи. Они поднялись по каменным ступеням на второй этаж, куда выходили двери трех квартир. В коридоре две маленькие девочки играли с обтрепанными куклами.

– Buenas tardes^[10], – сказал Гарри, но девчушки отвернулись.

Толхерст отпер дверь. Квартира оказалась с тремя спальнями. В таких, по воспоминаниям Гарри, теснились семьи бедняков из десяти человек и более. Внутри было чисто, пахло мастикой для пола. Обстановка как в жилище людей среднего класса – много тяжелых старых диванов и шкафов. На горчично-желтых стенах никаких картин, только светлые квадраты на местах, где они раньше висели. В лучах вечернего солнца плясали пылинки.

– Большая квартира, – сказал Гарри.

– Да, лучше обувной коробки, где обитаю я. Здесь жил один из функционеров коммунистической партии. Просто стыд, если учесть, в какой тесноте ютится большинство людей. Квартира простояла пустой целый год, после того как хозяина забрали. Потом власти вспомнили о ее существовании и выставили для сдачи в аренду.

Гарри снял пальцем слой пыли с письменного стола:

– Кстати, а что это за разговоры о приезде Гиммлера?

Толхерст принял серьезный вид:

– Об этом трубит вся фашистская пресса. Государственный визит состоится на следующей неделе. – Он покачал головой. – Невозможно привыкнуть к мысли, что нам когда-нибудь придется бежать отсюда. Было уже столько ложных тревог.

Гарри кивнул и подумал: «Толхерст, видно, храбрец не больше моего».

– Значит, вы отчитываетесь непосредственно перед Хиллгартом? – спросил он.

– Так и есть. – Толхерст стукнул носком ботинка по ножке резного бюро. – Хотя я не занимаюсь никакой разведкой. Я административный работник. – Он издал самоуничижительный смешок. – Саймон Толхерст, главный ишак. Ищу квартиры, печатаю отчеты, проверяю расходы. – Он помолчал. – Кстати, не забывайте тщательно записывать все траты.

Толхерст выглянул из окна во двор, где на веревках, натянутых между балконами, трепалось на ветру штопаное-перештопаное белье, затем повернулся к Гарри и с любопытством спросил:

– Скажите, Мадрид сильно изменился с тех пор, как вы бывали здесь во времена Республики?

– Да. Тогда он казался не слишком хорош, но сейчас выглядит еще хуже. Даже беднее.

– Может, жизнь наладится. Полагаю, теперь здесь, по крайней мере, сильное правительство.

– Вероятно.

– Слышали, что сказал Дали? «Испания – это нация крестьян, которым нужна твердая рука». Куба была такой же, они просто не могут справиться с демократией. Все летит в трубу.

Толхерст покачал головой так, будто это было выше его понимания. Гарри наивность собеседника разозлила, однако, поразмыслив, он решил, что ему и самому тоже не понять произошедшей здесь трагедии. У Берни были ответы на все вопросы, но его сторона проиграла, а сам Берни погиб.

– Кофе? – предложил Гарри. – Если он тут есть.

– О да, тут много чего припасено. Есть даже телефон, но осторожнее с разговорами, все записывается, ведь вы из дипкорпуса. То же самое относится к письмам, их перлюстрируют. Так что следите, что сообщаете в посланиях родным или девушке. У вас дома кто-нибудь есть? – робко добавил он.

– Нет, – помотал головой Гарри. – А у вас?

– Нет. Меня редко выпускают из посольства. – Толхерст поглядел на него с интересом. – Как вас занесло в Карабанчель, когда вы были здесь в прошлый раз?

– Я приехал с Берни Пайпером. Он мой школьный товарищ, коммунист. – Гарри криво усмехнулся. – Уверен, это есть в моем досье.

– Ах да. – Толхерст слегка покраснел.

– Так вот, он подружился там с одной семьей. Хорошие люди. Бог знает что с ними теперь. – Гарри вздохнул. – Я поищу кофе.

Толхерст посмотрел на часы:

– Вообще, я лучше пойду. Нужно сверить эти чертовы расходы. Приходите завтра в посольство к девяти, вам покажут приемы работы переводчиков.

– Другие переводчики будут знать, что я работаю на Хиллгарта?

Толхерст покачал головой:

– Господи, нет! Все они – постоянные сотрудники дипкорпуса, рядовые исполнители в цирке Сэма. – Он рассмеялся и протянул Гарри влажную руку. – Все хорошо, мы займемся этим завтра.

Гарри отстегнул воротничок, снял галстук и ощутил, как воздух приятно холодит влажное кольцо, образовавшееся вокруг шеи. Он сел в кожаное кресло и стал просматривать досье на Форсайта. Материалов там было немного: несколько фотографий, детали его работы на «Социальную помощь», контракты с Фалангой. Сэнди жил в большом доме, свободно платил за товары с черного рынка.

Резкий женский голос позвал детей домой с улицы. Гарри отложил папку, подошел к окну и посмотрел сквозь вывешенное белье в затененный двор, где играла ребятня. Он открыл окно, и в нос ему ударил знакомый запах стряпни и гниения. Он увидел женщину, высунувшуюся наружу. Она была молода и привлекательна, но носила черное вдовье платье. Женщина еще раз кликнула малышей, и те вбежали в дом.

Гарри повернулся к комнате. Освещение было слабое, по углам скопились тени; места, откуда сняли картины или плакаты, выделялись на стенах призрачными квадратами.

«Интересно, что тут висело, – подумал Гарри. – Портреты Ленина и Сталина?»

В спокойной атмосфере квартиры было что-то давящее. Коммуниста, вероятно, забрали после оккупации Мадрида Франко – утащили и застрелили в каком-нибудь подвале. Гарри щелкнул выключателем, но ничего не изменилось. Видимо, электричества не было.

Он переживал из-за необходимости шпионить за Сэнди, но теперь ощутил растущую внутри злость. Сэнди работал на фалангистов, которые затеяли войну против Англии.

– Почему, Сэнди? – спросил он вслух.

Голос, громко прозвучавший в тишине, испугал его. Вдруг навалилось одиночество. Он приехал во враждебную страну работать в посольстве, которое, похоже, раздирали внутренние конфликты. Толхерст не мог быть дружелюбнее, но он наверняка доложит Хиллгарту о своих впечатлениях относительно нового сотрудника, радуясь возможности сунуть нос в дела разведки. Гарри вспомнил Хиллгарта, предлагавшего ему воспринимать все это как приключение, и задумался, как случалось с ним время от времени в процессе обучения: готов ли он выполнить поставленную задачу, тот ли он человек? О своих сомнениях он никому не говорил: работа была важная и в его помощи нуждались. Однако на секунду Гарри ощутил, как паника крохотными коготками со всех сторон впилась в его сознание.

«Так не пойдет», – сказал он себе.

На столе в углу стоял радиоприемник. Гарри включил его, и стеклянная панель в центре засветилась, – похоже, дали электричество. Он вспомнил, как, приезжая из Руквуда на каникулы к дяде, вечерами играл в гостиной с радио. Крутя настроечное колесико, он слышал голоса из дальних стран: Италии, России; визгливые речи Гитлера из Германии. Ему хотелось понимать эти разговоры, появляющиеся и исчезающие, прерываемые свистом и треском помех. Так зародился его интерес к языкам. Теперь он крутил колесико в поисках Би-би-си, но нашел только какую-то испанскую радиостанцию с военной музыкой.

Гарри прошел в спальню. Кровать была свежезастлана, и он лег, вдруг ощутив усталость. День выдался длинный. Теперь, когда дети ушли домой, его снова поразила тишина на улице. Мадрид как будто лежал под покровом. Оккупированный город. Так сказал Толхерст. Гарри слышал шум крови в ушах. Кажется, в поврежденном ухе он отдавался громче. Подумал, не распаковать ли чемодан, но позволил себе отвлечься от этой мысли и вернуться в 1931 год, к своему первому визиту в Мадрид. Они с Берни, двадцатилетние, прибыли на станцию Аточа жарким июльским днем, с рюкзаками за плечами. Вышли с пахнущего сажей вокзала на ослепительный солнечный свет. Над зданием Министерства сельского хозяйства напротив реял красно-желто-пурпурный флаг Республики, он так ярко выделялся на фоне кобальтово-синего неба, что пришлось сощурить глаза.

После позорного изгнания Сэнди Форсайта из школы Берни вернулся в их кабинет, и его дружба с Гарри возобновилась: два тихих старательных мальчика стремились поступить в Кембридж. В те дни Берни держал свои политические взгляды при себе. В выпускном классе он увлекся регби и наслаждался грубой скоростной игрой на поле. Гарри предпочитал крикет; однажды он даже набрал одиннадцать очков и редко когда приближался к этому результату за всю свою дальнейшую жизнь.

К поступлению в Кембридж подошли семеро учеников из их класса. Гарри был вторым по успеваемости, а Берни первым, он выиграл премию в 50 фунтов, выделенную одним бывшим выпускником. Берни сказал, что о такой куче денег даже не мечтал. Осенью они вместе отправились в Кембридж, но в разные колледжи; их пути разошлись. Гарри сблизился с серьезными, нацеленными на науку студентами, а Берни – с социалистами, учиться ему было скучно. Время от времени они встречались за кружкой пива, но постепенно контакты становились все реже. Гарри не видел своего приятеля больше месяца, когда однажды летним утром в конце второго курса тот влетел в его комнату.

– Что ты делаешь на каникулах? – спросил он, после того как Гарри приготовил чай.

– Еду во Францию. Это решено. Буду путешествовать по стране, попытаюсь бегло заговорить по-французски. Мой кузен Уилл и его жена собирались в отпуск со мной, но она ждет ребенка. – Гарри вздохнул; он был расстроен и нервничал по поводу путешествия в одиночку. – Ты опять будешь работать в магазине?

– Нет, я поеду на месяц в Испанию. Там творятся великие дела.

Гарри изучал испанский как второй язык и знал, что монархия пала в апреле, была объявлена Республика, назначено правительство либералов и социалистов, чтобы, как утверждалось, провести реформы во имя прогресса в одной из самых отсталых стран Европы.

Лицо Берни светилось энтузиазмом.

– Я хочу это видеть. Эта новая конституция – конституция народа, конец засилью землевладельцев и Церкви. – Он задумчиво посмотрел на Гарри. – Но я тоже не хочу ехать в Испанию один и вот подумал: вдруг ты решишься составить мне компанию? В конце концов, ты же говоришь по-испански, почему бы не поехать и не посмотреть страну? Не увидеть все своими глазами, вместо того чтобы читать замшелых испанских драматургов? Я мог бы сперва поехать с тобой во Францию, если ты не хочешь болтаться там один. Мне интересно посмотреть. А потом мы вместе отправились бы в Испанию.

Он улыбнулся. Берни всегда умел убеждать.

– Но ведь Испания – довольно отсталая страна. Как мы там устроимся?

Берни вытащил из кармана потертую карточку члена Лейбористской партии:

– Вот что нам поможет. Я введу тебя в интернациональное братство социалистов.

– Я могу назначить плату за услуги переводчика? – улыбнулся Гарри.

Он понял, что Берни именно поэтому захотел увлечь его с собой, и ему неожиданно стало грустно.