Глава 8

В тот же день, ближе к вечеру, Барбара пошла прогуляться. На душе у нее после встречи с Луисом было неспокойно. Погода стояла ясная, дождь закончился, но повеяло прохладой, и впервые с весны она надела пальто.

Барбара пошла к парку Ретиро. По окончании Гражданской войны его реконструировали, посадили новые деревья взамен срубленных на дрова во время осады, и парк снова превратился в излюбленное место встреч респектабельных мадридских дам.

Дни становились холоднее, так что теперь только самые стойкие или одинокие женщины собирались на скамейках, чтобы посплетничать. Барбара узнала жену одного из приятелей Сэнди и кивнула ей, но прошла к зверинцу в дальней части парка. Ей хотелось побыть одной.

Зоосад был почти пуст. Она села около вольера морских львов, закурила и стала следить за животными. Говорили, что звери ужасно страдали во время осады, многие умерли от голода, но сейчас тут уже появился новый слон, подаренный самим генералиссимусом. Сэнди был ревностным поклонником корриды, но, сколько бы ни доказывал Барбаре, что для участия в бое быков необходимы ловкость и отвага, она эту забаву на дух не переносила: крупных, сильных животных мучают и убивают; лошади с прободенными боками бьют копытами по песку и околевают. Барбара дважды бывала на корриде, после чего отказалась ходить. Сэнди смеялся над ней и советовал не упоминать об этом в присутствии его испанских друзей. Они, мол, посчитают ее худшей из всех английских сентименталистов.

Барбара сжала ручку своей сумочки из крокодиловой кожи. В последнее время она все чаще мысленно осуждала Сэнди. Это было нечестно. Он оказался в опасности из-за ее обмана; если станет известно, чем она занимается, его карьера может рухнуть. Она колебалась между чувством вины и злостью на тайную жизнь, которую ей теперь приходилось вести, на то, как Сэнди вечно хотел всем управлять.

На следующий день после встречи с Луисом Барбара пошла в контору «Дейли экспресс» и спросила Маркби. Ей сказали, что он уехал на север делать репортаж о переходе немецких войск через границу со стороны Франции и как они скупают все подряд.

Вероятно, придется выяснять подноготную Луиса самостоятельно. Почему он сказал, что провел в Куэнке две зимы? Просто обманывал ее и самого Маркби ради денег? Во время разговора Луис нервничал, ему явно было не по себе, однако проявил твердость в отношении необходимой ему суммы.

Появилась женщина в меховом пальто, рядом с ней шагал мальчик лет восьми в форме маленького flecha^[27], младшего подразделения юношеской Фаланги. Он увидел морских львов, оставил мать и кинулся к вольеру, целясь в животных из своей деревянной винтовки. «Бах! Бах! – кричал мальчик. – Умрите, красные, умрите!» Барбару передернуло. Сэнди говорил, юношеская Фаланга – это испанские бойскауты, но иногда она сомневалась.

Заметив Барбару, мальчик подбежал к ней и вскинул руку в фашистском приветствии:

– Доброе утро, сеньора! ¡Viva Franco! Чем я могу вам помочь?

– Ничем, у меня все в порядке, спасибо, – устало улыбнулась Барбара.

Подошла мать ребенка, взяла его за руку:

– Пойдем, Манолито, слон там. – Она покачала головой, глядя на Барбару. – Дети такие надоедливые.

Барбара нерешительно улыбнулась ее словам.

– Но они для нас дар Божий, – заключила женщина.

– Пошли, мама, слоны, слоны!

Глядя им вслед, Барбара думала, что Сэнди не хочет детей, ей уже тридцать, и, вероятно, матерью она так и не станет. Когда-то она страстно желала родить ребенка от Берни. Ее мысли вернулись к той их осени в красном Мадриде. Всего четыре года назад, но это была словно другая эпоха.

В тот первый вечер в баре Берни показался ей необыкновенным, экзотическим созданием. И дело было не только в его красоте: несоответствие между произношением выпускника частной школы и неряшливой одеждой лишь усиливало ощущение нереальности.

– Как вы повредили руку? – спросила Барбара.

– Меня подстрелил снайпер в парке Каса-де-Кампо. Рана быстро заживает, кость слегка задело. Я в отпуске по болезни, живу с друзьями в Карабанчеле.

– Это не тот пригород, который обстреливают националисты? Я слышала, там шли бои.

– Да, в самом дальнем от города районе. Но люди, которые там живут, не хотят уходить. – Он улыбнулся. – Они восхитительны, такие сильные. Я познакомился с одной семьей, когда приезжал сюда пять лет назад. Старший сын вступил в отряд милиции и служит в Каса-де-Кампо. Его мать каждый день носит туда горячую еду.

– Вы не хотите уехать домой?

Лицо Берни посуровело.

– Я останусь здесь до конца. Пока мы не похороним фашизм здесь, в Мадриде.

– Кажется, теперь поступает больше вооружения из России?

– Да. Мы отбросим Франко. А как насчет вас, что вы здесь делаете?

– Я работаю в Красном Кресте. Помогаю разыскивать пропавших людей, организую обмены. В основном детей.

– В госпитале, где я лежал, было кое-какое медицинское оборудование от Красного Креста. Бог знает как оно необходимо. – Берни пристально посмотрел на нее своими большими глазами-оливками. – Но вы ведь и фашистов снабжаете?

– Приходится. Мы должны соблюдать нейтралитет.

– Не забывайте, какая сторона восстала против законно избранного правительства.

– Куда вас ранило? – сменила тему Барбара.

– В руку, над локтем. Врачи говорят, скоро будет как новая. Тогда я вернусь на фронт.

– Немного выше, и пострадало бы плечо. Это может быть очень неприятно.

– Вы медик?

– Медсестра. Хотя давно не имела практики. Теперь я бюрократ. – Она усмехнулась, будто осуждая саму себя.

– Не говорите так, мир нужно организовывать.

– Никогда не слышала таких слов, – рассмеялась Барбара. – Не имеет значения то, что ваша работа важна, во всем мире бюрократия дурно пахнет.

– Давно вы в Красном Кресте?

– Четыре года. Я теперь редко езжу в Англию.

– Там семья?

– Да, но я не виделась с родными уже года два. У нас мало общего. А вы чем занимались… дома?

– Ну, до отъезда сюда я позировал скульпторам.

Барбара едва не пролила вино.

– Что?!

– Я позировал нескольким скульпторам в Лондоне. Не беспокойтесь, ничего непристойного. Просто работа.

Барбара силилась подобрать слова.

– Вам, наверное, было очень холодно, – заметила она.

– Да. По всему Лондону стоят статуи в мурашках.

Дверь с грохотом распахнулась, и в бар ввалилась большая компания милиционеров в рабочих комбинезонах, среди них были и девушки из женского батальона. Они столпились у бара, кричали и толкались. Берни посерьезнел:

– Новобранцы. Завтра поедут на фронт. Не хотите пойти в другое место? Можем заглянуть в кафе «Хихон». Вдруг застанем там Хемингуэя.

– Оно не рядом с телефонной станцией, которую обстреливают националисты?

– «Хихону» опасность не грозит, кафе немного в стороне.

Женщина из милиции не старше восемнадцати подошла и одной рукой обняла Берни:

– ¡Compadre! ¡Salud!

Она прижала его к себе крепче и что-то прокричала своим товарищам по-испански, те засмеялись и отозвались громкими возгласами. Барбара ничего не поняла, но Берни покраснел.

– Нам нужно идти, – извиняющимся тоном произнес он.

Женщина насупилась. Здоровой рукой Берни взял за руку Барбару и повел ее сквозь толпу.

Снаружи, на Пуэрта-дель-Соль, он не отпустил ее. Сердце Барбары забилось чаще. Осеннее солнце озаряло красноватым закатным светом плакаты с портретами Ленина и Сталина. По площади с дребезгом проезжали трамваи.

– Вы поняли, что они говорили? – спросил Берни.

– Нет. Мой испанский пока не столь хорош.

– Может, это и к лучшему. Милиционеры довольно раскованны. – Он стыдливо хохотнул. – Как вы справляетесь с работой, если не знаете языка?

– О, у нас есть переводчики. И я постепенно учу испанский. Наша контора напоминает Вавилонскую башню. В основном работают французы и швейцарцы. Я говорю по-французски.

Они свернули на улицу Монтеро. Нищий калека протянул к ним руку из дверной ниши.

– Por solidaridad, – сказал он.

Берни дал ему монету в десять сантимов:

– Ради солидарности. – Он мрачно усмехнулся. – Это вместо «ради любви Господней». Когда мы победим, нищих больше не будет. Как и священников.

Они вышли на Гран-Виа, и вдруг над головой раздался громкий рокот. Люди замерли, стали смотреть вверх. Кто-то бросился бежать.

– Не поискать ли нам бомбоубежище? – спросила Барбара, нервно оглядевшись.

– Все в порядке, это самолет-разведчик. Пошли.

Кафе «Хихон», до войны логово богемных радикалов, было оформлено по новой моде, с мебелью и прочим в стиле ар-деко. Все стены в зеркалах. В баре полно офицеров.

– Хемингуэя нет, – с улыбкой сказала Барбара.

– Ничего. Что вы будете?

Она попросила белого вина и села за столик. Берни направился к стойке, а Барбара стала переставлять стул по кругу в поисках места, где бы не было зеркал, но они висели повсюду. Она ненавидела смотреть на свое отражение. Берни вернулся с двумя бокалами на подносе, который держал здоровой рукой:

– Вот, возьмите.

– Да, спасибо.

– Вы в порядке?

– Да. – Она завозилась с очками. – Просто я не люблю зеркала.

– Почему же?

Барбара отвернулась:

– Не люблю, и все. Вы поклонник Хемингуэя?

– Вообще-то, нет. Вы много читаете?

– Да, вечерами у меня есть время. Я тоже не большая любительница Хемингуэя. Мне кажется, он обожает войну. А я ненавижу ее.

Барбара подняла взгляд, размышляя, не слишком ли она горячится, однако Берни ободряюще улыбнулся и предложил ей сигарету.

– Работникам Красного Креста последние два года приходилось туго. Сперва Абиссиния, теперь это.

– Война не закончится, пока с фашизмом не будет покончено.

– Пока Мадрид не станет его могилой?

– Да.

– Других могил тоже прибавится.

– От истории не убежишь, – процитировал Берни Линкольна.

– Вы коммунист? – вдруг спросила Барбара.

Он улыбнулся и поднял бокал:

– Из центрального лондонского отделения. – Глаза его озорно сияли. – Вы в шоке?

– Я здесь два месяца, меня уже ничем не удивить, – рассмеялась Барбара.

Через два дня они пошли на прогулку в парк Ретиро. Над воротами висел транспарант с лозунгом: «NO PASARÁN». Борьба становилась все более ожесточенной. Войска Франко прорвались к университету на севере города, но были там остановлены. Прибывало все больше оружия из России, Барбара видела колонну танков на Гран-Виа, их гусеницы вырывали камни из мостовой, люди приветствовали танкистов радостными криками. В темное время суток улицы не освещали, чтобы затруднить работу ночным бомбардировщикам, но над Каса-де-Кампо постоянно появлялись белые вспышки – работала артиллерия, слышался грохот канонады, будто беспрерывно гремел гром.

– Мне всегда была ненавистна сама идея войны, с раннего детства, – сказала Барбара Берни. – Мой дядя погиб на Сомме.

– Мой отец тоже был там и с тех пор сильно изменился.

– В детстве я не раз встречалась с людьми, которые, понимаете, прошли через это. С виду они были вроде бы совершенно нормальными, но на них лежал какой-то отпечаток.

Берни склонил голову набок:

– Не слишком ли много мрачных мыслей занимало маленькую девочку?

– О, я всегда любила поразмышлять. – И Барбара вновь горько усмехнулась, иронизируя над собой. – Я много времени проводила одна.

– Вы, как и я, единственный ребенок в семье?

– Нет, у меня есть сестра, она на четыре года старше, замужем, тихо-мирно живет в Бирмингеме.

– У вас сохранился легкий акцент.

– О боже, не надо об этом!

– Это мило, – сказал он, подражая ее произношению. – Мои родители – лондонцы из рабочей среды. Трудно быть единственным ребенком в семье. От меня многого ждали, особенно после того, как я получил стипендию на учебу в Руквуде.

– От меня никто ничего не ждал.

Берни с любопытством посмотрел на нее, потом вдруг поморщился и обхватил больную руку здоровой.

– Вам больно?

– Немного. Не возражаете, если мы присядем?

Барбара подвела его к скамье. Сквозь грубую ткань шинели она почувствовала, какое крепкое у него тело. Это ее взволновало.

Они закурили. Перед ними было озеро, но его осушили: вода, мерцающая в лунном свете, стала бы хорошим ориентиром для бомбардировщиков. От грязной жижи на дне исходил слабый запах гнили. На берегу свалили дерево, и несколько мужчин рубили его топорами; наступали холода, а топлива в городе не было. На противоположной стороне пустой чаши озера стояла в огромной мраморной арке статуя Альфонсо XII, рядом с ней, создавая резкий контраст, из кустов торчало дуло зенитной установки.

– Если вы ненавидите войну, – сказал Берни, возвращаясь к беседе, – то должны быть антифашисткой.

– Мне отвратительны националистические бредни по части высшей расы. Но коммунисты тоже сумасшедшие. Люди не хотят, чтобы все было общим, это неестественно. У моего отца свое небольшое дело, но он не богат и никого не эксплуатирует.

– Как и мой, он управляет магазином, но не владеет им. Тут есть разница. Партия не против хозяев магазинов и других мелких предпринимателей. Мы понимаем, что переход к коммунизму будет долгим. Вот почему мы пресекли то, что творили здесь революционеры-радикалы. Мы противостоим крупным капиталистам, тем, кто поддерживает фашизм. Людям вроде Хуана Марча.

– Кто он такой?

– Главный кредитор Франко. Нечистый на руку делец с Майорки, который сколотил миллионы на труде других людей. Коррупционер высшей степени.

Барбара затушила сигарету.

– Вы не можете утверждать, что вся грязь в этой войне на одной стороне, – возразила она. – А как насчет всех тех, кто исчез? Людей забрала Seguridad^[28], и их больше никто не видел. И не говорите, что этого не происходит. К нам в контору постоянно обращаются отчаявшиеся женщины, чьи мужья пропали, и нет никакой возможности добиться ответа, где они.

Берни и глазом не моргнул:

– Невинные люди тоже страдают во время войны.

– Вот именно. Тысячами.

Барбара отвернулась. Ей не хотелось с ним спорить, совсем не хотелось. Она почувствовала, как на ее руку легла теплая ладонь Берни.

– Не будем ссориться, – сказал он.

Его прикосновение ударило как электрический заряд, однако Барбара убрала свою руку и спрятала в карман. Она такого не ожидала, считая, что Берни пригласил ее снова встретиться, так как ему было одиноко и он больше не знал здесь никого из англичан. Теперь она подумала, что ему нужна женщина-англичанка, иначе зачем бы он обратил на нее внимание? Сердце у нее застучало.

– Барбара?

Берни нагнулся, пытаясь поймать ее взгляд, а потом неожиданно скорчил рожу – скосил глаза и высунул язык. Она засмеялась и оттолкнула его.

– Я не хотел вас расстраивать, – сказал он. – Простите.

– Нет… просто… не берите меня за руку. Я буду вам другом, только не делайте этого.