3. Штефан

В колледж мы с Гоголем пришли вовремя. И уткнулись в закрытую дверь – преподаватель так и не явился. Можно было подумать, что пару вообще отменили, но нет, остальная группа тоже была здесь. Пара девочек заняла единственную на всём этаже свободную лавочку, а всем остальным приходилось стоять, сгорбившись над телефонами. Я же прислонился спиной к стенке и стал вглядываться в глубину пустого тёмного коридора.

Название предмета было длинным и непонятным – что-то связанное с туризмом и обслуживанием. Может быть, даже что-то важное, как казалось мне в самом начале, но не теперь, когда приходится ждать преподавателя после стольких усилий, потраченных, чтобы не опоздать самому. Она пришла спустя пятнадцать минут. Ещё пять – и я бы умер со скуки. Но было рано радоваться, как выяснилось вскоре. Сидеть на паре оказалось ещё скучнее, чем стоять в коридоре. Единственное занятие: поглядывать на часы и всё ждать и ждать, когда же это закончится. Известно, что так один час может показаться десятью, если каждая клеточка человека болезненно ощущает себя на своём месте. Следующая пара была в этом же кабинете. Все десять минут я тайм-аута просидел внутри. Казалось, что мне хочется выйти, развеяться, но на самом деле, этот час потерянного времени полностью обездвижил меня, я не мог не сдвинуться с места, ни шевельнуться. В такие минуты гнева и тоски намного сильнее чувствуешь происходящее вокруг, будто не существуя, лучше всех ощущаешь бытие. Ещё не привыкнув к таким испытаниям, не в силах даже уснуть, я со страхом и тревогой дожидался очередного звонка.

В аудиторию зашла средних лет женщина, немного выше и миловидней, чем прежняя. Её появление было единственным событием за невероятно длинный срок. Властность в ней боролась с мягкостью, а дружелюбная улыбка на лице была будто вызовом, из-за взгляда, глядящего вдаль, на задние ряды, где засела основная масса студентов. Выждав пару минут в натяжном молчании, она начала говорить.

Теперь, мы не сидели, записывая каждое слово лекции, умирая со скуки. Она предложила нам разделиться на три группы и дала тему, скажем, «стандартизация и типология отелей и жилья отельного типа», или что-то в этом духе. Первые должны были рассказывать; вторые – дополнять, о чём те забыли сказать; а третьи – оценить работу тех и других, дать анализ всему, что происходит. Мне достались последние; а ещё Гоголю, и одной молчаливой девочке с вечно грустными глазами. Упёршись виском в кулак, я слушал первую группу (как оказалось, это было домашнее задание и им уже было, что рассказывать), переводя взгляд то на них, то куда-то в сторону. В одночасье от скуки, длившейся слишком долго, не избавиться. Зато появилась надежда.

Первые изложили общую картину вопроса. Когда настала очередь второй группы, их называли «оппонентами», заговорили уже об отдельных моментах и нюансах. Их было четверо. Они читали свои тексты по очереди, пока остальные посмеивались друг над другом и перетаптывались с ноги на ногу. Затем, когда настала очередь задавать вопросы, девочка из первой группы спросила у них что-то об отелях, а оппоненты стали переглядываться, ожидая, пока кто-нибудь из них не выдаст правильный ответ, но таких не было. Вопрос повторили во второй и третий раз – без результатов. Так вышло, что они поменялись местами – докладчики стали оппонентами, а оппоненты докладчиками. Гоголь подумал немного над вопросом и вскоре сам прошептал мне правильный ответ, правда, я сам не понял ни вопроса, ни его решения.

Вызвали нас троих. Нужно было подытожить работу докладчиков и оппонентов, прочитать замечания и комментарии, сделанные во время их выступления. Из всех, только Гоголь сделал одну заметку за всё это время – две точки и кривую дугу под ними, выражавшими ни то добродушную усмешку, ни то злорадную ухмылку. Я стал читать, но не с бумаги, а исключительно из своей головы, как выступила первая группа, вторая, а затем, как докладчики и оппоненты поменялись местами. Похвалил каждого из них и символически раскритиковал. Сказал где знания одних были неполными, а где у других неточными и у кого их было больше всего – я знал всё это, не из-за того, что вслушивался в каждое их слово и уж тем более не потому, что понимал их, а по той причине, что интонации и выбираемые позы говорят о содержимом речи то, что слова сказать не способны.

Я приложил на эту работу весь свой словарный запас, но местами сам был неуверен в правильности своей речи. Если у кого и были сомнения насчёт моего происхождения, то после этого они моментально исчезли. Мне казалось, что вот-вот после следующего моего слова на задних партах начнут хохотать, а затем и вся аудитория вместе с преподавательницей снисходительно посмотрят на меня с улыбкой. Но этого не произошло. Все понимали, что слышат, но ничем не выдали себя – наверное, смутились сами. Но это предало мне уверенности в себе. Последняя часть моей рецензии на выступление докладчиков и оппонентов получилась логичной и взвешенной. Впервые я произношу такую длинную речь и точно знаю: я выразил словами то, что хотел сказать, я сделал это на таком трудном и непонятном языке. Теперь, я ощущал, будто с самого рождения говорил на нём.

А Гоголь ответил на вопрос, на который не смогли ответить ни оппоненты, ни я сам. На этом его вклад заканчивался. Мы оценили работу обеих групп на высший бал – первым за знания, вторым за проделанную работу.

Мои предложения преподавательница внимательно выслушала и пронесла мимо ушей. Этого я так и не понял – зачем было меня спрашивать, как я оцениваю их работу, если моё мнение ни на что не могло повлиять? Девочка, стоявшая со мной и Гоголем, не сказала ни слова, а была своего рода талисманом, без которого не обходится ни одна хорошая команда – поэтому, она получила один и тот же бал наравне со мной и Гоголем, потевшими и работавшими головой языками – чуть ниже высшего. Тот же бал получили почти все, кроме некоторых оппонентов, до него не дотянувших и лучшей докладчицы, единственной, кто заработал высший бал.

Как раз прозвенел звонок. Делать в этой аудитории и с этой преподавательницей нам теперь было нечего. Как же быстро развеиваются чары.

Большая перемена не вызывала тёплых чувств и создавала лишь огромную пропасть скуки и безделья, спасение от которой блестело где-то там, на самом дне. И пока у меня было достаточно времени, я пытался вообразить себе идеальное занятие. Без чего ему не обойтись? Первые пять минут должны заинтересовать и держать в напряжении студентов весь оставшийся до конца час, и много времени спустя. Оно не может обойтись без музыки, но особой, выражающей тему лекции. Я представил, как преподаватель приносит огромные колонки в аудиторию и включает что-нибудь торжественное, к примеру, из классики, Вивальди «Времена Года. Зима». Она заинтересует всех – тех, кто слушал внимательно и даже тех, кто отвлекался, поглядывая в телефоны. А затем, настанет время второго трека. Все будут ждать чего-нибудь в том же духе: Бетховен, Моцарт… Вот только этого не произойдёт и на весь зал заиграет какой-нибудь известный всем в этой стране хип-хоп, скажем, «Безумие» популярной среди здешних моих знакомых группы «ЛСП». Текст, под зажигательный саунд, рассказывал о людях, алкоголе, любви и равнодушии. Я оглянусь и увижу, что все слушают её. Кто-нибудь обязательно выложит в инстаграме историю о «безумном преподе» или «безумной паре». «ЛСП» доиграет до конца и музыку заменит театральная пауза. А потом, наш преподаватель скажет что-нибудь вроде: «Вы услышали два произведения. Теперь, моя очередь спросить: что между ними общего и какие различия? Понимаю, вам трудно ответить на этот вопрос – ведь как можно сравнивать две совершенно разные композиции?! Это так же глупо, как сравнивать кофе и чай. Но нечто общее у них всё-таки есть. И то, и другое – музыка; а это в свою очередь значит, что оба этих произведения способны своим звучанием проникнуть к нам в душу, покорить людские сердца, хоть и каждый по-своему. У музыки есть нечто общее с религией, философией и любовью – все её разновидности разные, и в чём-то одном, всё-таки, одинаковые. Великий человек – тот, кто следует музыке своего сердца, а такие люди во все времена были дороже золота. Это – и есть тема моего предмета. Я покажу вам этот путь и вы пойдёте по нему, хоть он и проходит через множество трудностей, вы не пожалеете, что встали на него».

Что-то я совсем замечтался. Взглянув на часы, я обнаружил, что до возвращения на Землю осталось не так уж и много времени.

После пар, скучных и бессмысленных, я нашел в себе силы отправиться на студсовет. Попал я в него совершенно случайно, в один из первых своих дней здесь, когда во время занятия в аудиторию вошли парень и девушка с планшетами, чтобы записать желающих присоединиться к ним. Одного из них звали Влад – высокий, в пиджаке и красном галстуке, он подошел прямо ко мне и задал односложный вопрос: «Вступить хочешь?». Я кивнул, не особо понимая, чего именно хочу. Он записал моё имя, фамилию, группу. Как и все, удивился – сразу ясно, что родился я не в этой стране, где не привыкли видеть иностранцев каждый день, но отнёсся к этому спокойно и, улыбнувшись, сообщил, когда у них следующее собрание и где.

Влад был помощником главы совета. В его обязанности входило решать все организационные вопросы, почти всегда в одиночку. Он был единственным, кого я знал в совете.

Помещение этого кружка по интересам напоминало подсобное помещение, где всё было заставлено шкафами со всяким хламом: плакатами, книгами, рефератами десятилетней давности и так далее. Вид из окна открывался на заднюю стоянку колледжа и на стадион со спортивным комплексом. Здесь собрались, в основном, девушки с разных курсов и групп. Места было мало, поэтому многим приходилось стоять в небольшом пространстве между шкафами, и лишь те, кто приходил раньше ещё мог успеть занять сидячие места, присев на столы или подоконник. Стоя близко друг к другу, чуть ли не толкаясь, сложно было отделаться от чувства, что случайно зашел не в ту дверь и набрёл на секту каких-то психов. Только лицо Влада, выражавшее глубокое спокойствие и сосредоточенность над решением важных задач, всё же напоминало мне, что я нахожусь в студсовете, и что мне выпало быть одним из тех, от кого теперь зависит общественная жизнь всего колледжа.

– Всем привет, особенно новеньким. Кто ещё не знает, мы в ближайшие сроки планируем провести мероприятие ко дню учителя. У нас осталось полтора месяца, может больше, это уж как получится. У нас есть отличная идея создать музыкальную группу, если конечно, среди новеньких найдутся те, кто умеет… петь, играть на чём-нибудь – не важно. У нас уже есть идеи насчёт пары сценок, но их недостаточно. То, чем действительно сможем всех удивить, так это – мьюзик-бэндом от колледжа. Если у нас всё получится, то мы ничего никому не скажем до самого мероприятия – это будет нашим сюрпризов и шансом выиграть конкурс между колледжами за лучшее выступление. А это, в свою очередь, поможет нам выиграть гранд от города, чтобы и дальше делать разные крутые штуки. И так, я слышал, что вот Штефан, наш новенький из Германии, умеет на чём-то играть.

Да, вот зачем я здесь. Справившись со смущением, я негромко уточнил:

– Я играю на аккордеоне. Музыка на любителя.

– Хорошо. А ещё кто-нибудь играет?

– Думаю, я смогу найти кого-нибудь, – продолжил я размышлять вслух, – у меня есть парочка знакомых. Но нам, наверное, нужен будет зал для репетиций, тем более что времени осталось немного.

– Об этом можешь не беспокоиться – я уже давно общаюсь с нашим деканатом, в этом можешь положиться на меня.

Он улыбнулся. Уже после нашего собрания он сказал мне:

– Спасибо тебе большое, ты выручил наше мероприятие. Оно должно быть лучшим из всех, что были за последние лет десять.

Слухи разлетелись быстро – представители каждой из групп рассказывали о том, что произошло на студсовете своим знакомым. Так всего за один день уже каждый студент в колледже знал всё, чего ожидать от предстоящего шоу. Так, за первые же пять минут, обо мне узнали все.

Возвращаясь домой из колледжа, я думал о том, какие обязанности взял на себя. Обещания насчёт мьюзик-бэнда не были пустыми словами. Я знал, что Хайдеггер уже два года как осваивает электрогитару и немного умеет играть на фортепиано, поэтому мне не приходилось сомневаться в его ответе на моё предложение, заранее представляя, как он с радостью тут же согласиться вступить в группу, стоит только ему об этом намекнуть. А Гоголь перенял у своего папы страсть к ударным. Его родители как раз и познакомились на одном из концертов рок-группы отца Николая в конце девяностых годов. Эту историю я знаю уже давно. Можно сказать, Гоголь сам появился на свет под барабанную дробь. Вполне вероятно, что где-то в гаражах ещё лежит ударная установка с тех времён – он знает, что с ней нужно делать. Точно так же, как и с Хайдеггером, рок-группа – это предложение, от которого он не сможет отказаться.

Весь остаток дня я мог думать только об одном. Решил не откладывать счастье на потом и сообщить им обо всём вечером по телефону. Ещё ничего даже не успело произойти, а я уже видел нас на сцене и за кулисами; видел нас в студийной кабинке со звукоизоляцией, записывающих новый альбом. Осталось лишь найти звукооператора, но я не обязан делать это в одиночку – поспрашиваю ребят, кто-нибудь обязательно найдётся. Всё произойдёт само собой, достаточно приложить немного усилий и вдохновения, как в жизни начнётся светлая полоса. Кто знал, что так скоро я почувствую себя, так далеко от дома, своим.