Глава 4 Сентябрь

1. Штефан

Проснулся я в чужом доме, рано утром, от назойливого звона будильника в кармане штанов. Его звуки раскачивали меня из стороны в сторону, усиливали головную боль, возвращали меня обратно в жизнь, где были только скука и усталость – страшная пытка. Не в силах раскрыть слипшиеся глаза, я на ощупь нашарил телефон под одеялом и обеззвучил его. В обычное время, я бы просто лёг спать дальше, забыв об этом неприятном эпизоде. Но проснувшись один раз – заснуть уже не удастся. Меня сразила сухость во рту, боли в горле и голове. Я ощутил страшную вспышку гнева – я был не свободен, казалось, вот-вот закричу, но мои голосовые связки заросли мхом. У меня не было выбора, я мог только встать с кровати и выйти в этот мир.

Сон – это маленькая смерть. Глубокий и крепкий как тройной эспрессо, он продлился всего несколько мгновений. Проснулся я ещё более усталым, чем когда ложился. Поднимаясь, я обнаружил чью-то руку, уже давно лежавшую у меня на животе, ни то случайно соскользнувшую, ни то приобнимавшую меня. Это был один из знакомых Гоголя – ни то Славик, ни то Ярик – а может вообще Иван. Ничего, что мы заснули вместе – вот только, что его рука забыла на мне? Я брезгливо отодвинул её от себя, осторожно, не то вдруг разбужу его. Но утренний незнакомец спал, будто убитый. Как и я, совсем недавно, он видел свои пьяные сны, которые забываешь, стоит лишь открыть глаза и вернуться в трезвый мир.

Раскрыв глаза и не моргая, взглядом висельника я стал искать свою футболку. Прошло несколько мучительных секунд, прежде чем я нашел её в груде бутылок. Как она оказалась там? Вся в пятнах, от неё за несколько метров несло выпивкой. После такого даже на тряпки пустить её было нельзя – только сжечь. Мысли в моей голове состояли исключительно из грубых слов, как это ни странно, почти все они были русскими. Но так и не найдя себе выхода, они слились в один пронзительный стон. Склонив голову набок и жалостливо разглядывая свою любимую футболку, я решил оставить её в этой зловонной куче навсегда.

Переступив через мучительную усталость, я добрался до раковины, где промыл себе слипшиеся глаза и промочил горло. В моей памяти навсегда засел металлический вкус лившейся оттуда жидкости. Было ещё рано – не больше пяти часов утра. Разглядывая скупую струю воды из-под крана, я думал над тем, почему поставил будильник на столь ранний час – почему мне было просто не дать себе отоспаться после такой бурной ночи? Тогда я вспомнил, что сегодня вторник, а не воскресенье. Я остановил поток мутной воды, а вместе с ним на какое-то время остановились и мои мысли.

Я обещал не прогуливать пары, что бы со мной не произошло. Нужно было найти Гоголя и заставить его пойти в колледж вместе со мной. У нас было всего три учебных дня: по вторникам, средам и четвергам, а он не появлялся даже в эти дни.

Среди мёртвых тел, отсыпавшихся после убойной вечеринки, его не оказалось. Видимо, проснулся раньше всех, если вообще засыпал, и ушел к себе – одному чёрту известно куда. Махнув рукой, я решил, что разберусь с ним позже, а пока лучше не терять времени зря. До начала пар я должен был вернуться домой, помыться, перехватить что-нибудь на завтрак, переодеться и самое главное – принять что-нибудь от болей в голове, животе, горле и душе. И пусть весь путь до дома, по прекрасной солнечной погоде, мне придётся пройти без футболки. Одолжу что-нибудь в шкафу, надеюсь, хозяин дома, кем бы он ни был, окажется не против – чего стоит одна футболка в сравнении с тем, как сильно я хотел вернуться домой.

По всему дому разбросаны старые книги, которые никто не раскрывал с тех пор, как они появились на свет. Развешенные иконы православных святых и Иисуса Христа на пожелтевших стенах среди этого бедлама выглядели так же неуместно, как сырое мясо в кондитерской лавке. Но что дыра, что роскошный особняк – всё подходит для курения кальяна, лишь бы тот был дымным, а компания весёлой. Даже этот притон, когда в нём смеются, лучше, чем дворец, в котором плачут, если только это не угарный смех сквозь слёзы. А детали интерьера – всего лишь мелочи, на которые даже не стоит обращать внимание.

Наконец, я надел на себя футболку «Off-White» за десять евро с местного рынка. Придя в себя, я ощутил себя свежим и живым, как никогда – не стыдно даже выйти в люди. И хоть здесь не было живых людей, для самого себя я выглядел неплохо.

Из-за угла показался Мартин – ещё один выживший. Ничего общего с немецким философом он не имел, как во внешности, так и во взглядах на этот мир, но все звали его Хайдеггером, даже те, кто никогда и не слышал о «Времени и Бытии», и мало кто помнил, почему. Бывший одноклассник Гоголя, он учился на физико-математическом факультете. Жажды ко всему пьянящему в нём было больше, чем у историков и геологов, но не сильнее, чем у чистых математиков. То ли он вышел из своей комнаты только что, то ли стоял там уже давно и смотрел, как я с обнажённым торсом перебираю груду футболок в хозяйском шкафу – я уже не узнаю, да и всё равно. Выглядел он куда лучше, чем я. Мне было не так одиноко в его присутствии – не одному мне не спится с утра и не мне одному хорошо.

– Доброе утро, Гёте.

Имя придумал он. Сказал как-то раз, и все запомнили сразу. Я не возражал. Даже немного гордился тем, что есть у меня что-то общее с великим поэтом. Не всем так повезло.

– Холла, Хайди.

– Чего это ты так рано?! Часов до двенадцати здесь ещё можно отоспаться.

– У меня пары. Опаздывать не хочу.

Он не выказал удивления, хоть и заметил:

– Хорошая у тебя память…

– А ты?

– А я на пары не спешу.

– Не спишь чего?

Он пожал плечами.

– Курить захотелось. Со мной всегда так. Выпью больше всех, а затем, проснусь и хочу среди мёртвых тел, чистый, как стекло, и мечтаю только о табаке.

– Тогда, может, проводишь меня? Если тебе не сложно, не хочу идти один. И заблудиться могу. А тебе, вроде, тоже здесь уже нечего делать.

– Не знаю, Гоголь разве отказался?

– Он ушел, разве нет?

– Странно. Не попрощался. Вот скотина, всегда так. И не пил почти. Ладно, дай только собраться.

Я пообещал подождать его на улице и вышел во двор. Солнцу всё было нипочём – светило, будто издевалось надо всеми. Но не надо мной. Я был с ним на одной волне и готов был даже улыбнуться, чтобы окончательно прийти в себя и начать новый, спокойный день.

Выйдя во двор, сразу натыкаешься на стол, который когда-то давно был бильярдным, но во время дождя превращался в лужу на ножках, а в обычное время служил местом для бутылок, стаканов, кальянов и самодельных аппаратов из верхушки пластиковой бутылки и кастрюли с водой, пока всё это не перекочевывает внутрь. В общем, от этого стола лучше держаться подальше, если хочешь подольше простоять на ногах. Но бояться стоит вовсе не стола, а людей, которые вокруг него собираются. Я всегда переходил дорогу, когда встречал перед собой таких ребят, пока не стал одним из них. Теперь я приходил к ним в гости, знал их имена и истории, а бывало, что они приходили ко мне сами, а дальше лучше не загадывать наперёд, потому что произойти может всё, что хватит смелости вообразить.

Этим утром, среди мокрых от вчерашнего дождя бутылок, на нём, как ни в чём не бывало, сидел Гоголь, докуривавший бычки из пепельницы. Улыбнувшись, он помахал мне рукой, крепко сжимавшей фильтр двумя пальцами.

– Привет, значит, вы тоже пережили эту ночь. Я уже думал, что один остался.

За моей спиной стоял Хайди, одной рукой сжимая ремень рюкзака, а другую спрятал в карман.

– Привет, Гоголь.

Он спрыгнул со стола и щелчком отбросил окурок в сторону.

– Вы уже уходите? Подождите, дайте собраться, пойду с вами.

– А Дима где?

Так звали хозяина дома и главного организатора вчерашнего мероприятия, но точно я не помню.

– Спит, наверное, в каком-нибудь углу, – пожал он плечами, проходя мимо Хайдеггера и открывая дверь, – никуда он не делся. А как проснётся – так ванная будет занята часа на два.

– Ты даже не поможешь ему здесь всё убрать? – пошутил Мартин.

– Да там полно ещё народу. Кто поздно проснётся – ну, тому не повезло. Я пойду только рюкзак заберу. Честно, я только и ждал, пока кто-нибудь проснётся. Очень не хотелось идти домой одному.

2. Гоголь

Солнце над этим невзрачным миром поднялось совсем недавно. Окружающий пейзаж вполне мог служить декорациями для фильмов старого Хаяо Миядзаки – всё такое простое, и вместе с тем пугающее и прекрасное. Такое чувство, что вот-вот что-то да произойдёт – и обязательно что-нибудь волшебное. На мне была осенняя куртка и тёмные очки – всё для того, чтобы чувствовать себя в такую погоду превосходно. А вот Хайдеггеру и Штефану приходилось то и дело жмурить глаза от солнца и постукивать зубами. Да, этот день заставлял многое от него ожидать.

Мы прошли мимо перекрёстка: одна дорога вела в сторону Космоса, другая завела бы нас глубоко в гиблый Шевченковский район; наконец, третья, далеко не самая очевидная, проходившая через дворы и переулки, привела бы нас прямиком к дому Штефана. Вряд ли он сам знал об её существовании, а если и догадывался, наверняка бы заблудился. Интересно, разглядел ли наш Гёте особую красоту и уют в этих местах? Они вряд ли когда-нибудь станут для него домом, но это не помешает ему полюбить их, будто всю жизнь провёл среди этих серо-коричневых панелек и заводских труб. А может, он только и ждёт, чтобы вернуться к себе в Берлин и никогда не вспоминать об этих местах – если так, то его можно понять. А нам возвращаться некуда – никто не выбирает место, где родиться.

Мы прошли мимо остановки – автобусы нам бы не сильно помогли, дальше всё равно пришлось бы далеко идти. Так что, даже этого не обсудив, мы единогласно приняли решение прогуляться пешком. Хоть Штефан с Хайдеггером и выглядели отдохнувшими, так только казалось – они смертельно устали и потому выглядели странно, как ожившие мертвецы. Я тоже был далеко не в лучшей форме, но зато отдавал себе полный отчёт в происходящем. Я мог охарактеризовать наше положение: мы выбрали ходьбу, хоть и всю дорогу молчали. Могло сложиться впечатление, что нам не о чём было говорить. Но это не так. Мы прекрасно понимали друг друга без всяких слов. Я знал, что на уме о моих спутников и был уверен, что им тоже всё ясно без разговоров. Это было прекрасно. Пока мы шли, мир гаражей, заросших дворов и пустырей становился сказочной страной. Если человек свободен настолько, что может ничего не говорить и не делать – разве это не чудо? И всё становится только лучше оттого, что рядом те, кто понимает всё без слов. Мне нравилось идти вот так, наслаждаясь каждой секундой. Хотелось, чтобы эта дорога не кончалась никогда.

Мы дошли до перекрёстка и очередной автобусной остановки, где Хайдеггер покинул нас. Печально было прощаться с другом, даже зная, что это ненадолго. Мы со Штефаном пожали ему обе руки и проводили взглядом его маршрутку, скрывшуюся в общем потоке машин.

– А где он живёт? – внезапно спросил Штефан.

Я задумался.

– Есть одно место в этом городе, такое далёкое, что ты там ни разу не бывал и вряд ли скоро попадёшь; а сразу за ним живёт Хайдеггер. Наверно, туда он сейчас и направляется.

Мы со Штефаном свернули влево и шли теперь уже по главной артерии города, по проспекту, приближаясь к его дому. Я решил не расставаться с ним, а побыть ещё немного в этом районе. Рано или поздно, всё равно настанет время прощаться. Но этот момент совсем не обязательно должен настать именно сейчас.

В отличие от меня, Штефан торопился домой. Его ждали всякие будничные дела: умывания, завтрак, сбор рюкзака с тетрадями для колледжа. Самый обычный человек, каким мне никогда не стать. Кое-как умыться я успел ещё утром, есть я могу что угодно. Что касается конспектов, то на все у меня была одна тетрадь на все времена – сначала, в ней было двенадцать листов, потом я стал увеличивать её объёмы с помощью клея и бумаги из альбомов. Теперь там страниц восемьдесят – практично и необычно.

Штефан понял, что до начала пар мне суждено стать заложником этого района и пригласил меня к себе. Это лучшее, что он мог для меня сделать, но честно, этого я не ожидал. Домой мне не было никакого смысла идти, скорее всего, пришлось бы всё время до начала занятий провести где-нибудь на скамейке. А так, у меня были все шансы провести время куда интереснее.