Глава 1
Истоки

1.1. Рейнская Сивилла

У каждого человека свой совестный мир, свой компас в пути, вручаемый ему в глубоком детстве. Он – первоисток подвигов или заблуждений. Элла (в будущем Великая княгиня Елисавета Феодоровна) с младенческих лет хорошо знала, что такое жизнь по совести. Такое понимание она унаследовала от предков, которые научили ее рассматривать жизнь как долг. Отсюда – несвойственная возрасту серьезность восприятия мира в его целостности и многообразии.

При раздумье о выработке совестных критериев повседневного поведения в сознании Эллы возникали две необыкновенные фигуры, которые тревожили ее воображение, – Хильдегард из Бингена, расположенного по Рейну, недалеко от Дармштадта, и св. Елизавета Тюрингенская.

Известность Хильдегард сегодня, видимо, значительно шире, чем в дни возрастания Дармштадтской принцессы. Но и тогда необычность этого явления в средневековой монастырской жизни рассматривали как великое чудо промысла Божия.

Капелла Рохуса в Бингене. Образ Хильдегард из среднего ковчега алтаря Хильдегард

Исследовательница творчества Хильдегард Михаэла Дирс считает, что интерес современных людей в этом направлении совпадает с бумом на книжном рынке к литературе на духовную тему. После ряда лет экономического чуда и веры в безграничный прогресс пришли годы разочарования, ощущение того, что рост имеет свои ограничения и пределы. Вместо фетиша ценностей технического прогресса люди начали медленно поворачиваться в сторону мира глубокой духовной сосредоточенности. Откровенные неприятели ценностей жесткого материалистического мышления проявили интерес к закрытому миру Средневековья, к миру знаменитой монахини XII в., которая, по словам М. Дирс, «так любила меру во всем»^[5].

Автор отмечает в начале своей работы не сами по себе духовные подвиги и необыкновенные дарования средневековой аббатисы, но наличие редкого чувства меры, гармонии в ней, которое так изумляло и утешало людей. Уже здесь, в этой черте, мы видим редкое совпадение основной поведенческой доминанты, которая в изобилии представлена и в жизни Великой княгини Елисаветы Феодоровны, красноречиво указывая на духовную неисчерпаемость личности, ее житии как подлинном свидетельстве о Христе. Повседневное бытие многих современников Елисаветы Феодоровны, похожее на плохой спектакль, при появлении кроткой Великой княгини немедленно освещалось ее благодатным присутствием.

Не будет преувеличением сказать, что в каких-то основополагающих характеристиках и условиях можно говорить о подобии в протекании раннего детства Хильдегард и Эллы. У благочестивых родителей Хильдегард было богатое имение в Рейнско-Франкской области, расположенное между Рейном, Мозелем и Маасом. Семья отличалась твердой христианской верой. Брат Хильдегард Гуго стал соборным ктитором и учителем в Майнце. Еще один брат Рорикус был каноником в епископате Трира, а родная сестра Климентина позднее приняла постриг в монастыре, основанном Хильдегард в Рупертсберге. Хильдегард, будучи последним, десятым, ребенком в семье, выросла в поместье между виноградниками, лесами, плодородными полями. В восемь лет она умела скакать на коне и любила общение с другими животными; в детстве уже прикасалась к тайнам природного мира, дорожила им, открывая новые горизонты познания. Первые опыты в общении Эллы и Хильдегард с миром природы оставили глубокий след в развитии их миропонимания, в представлении о сложности и многомерности процессов, совершавшихся в окружающей среде. Великогерцогский замок Дармштадта в своих подвалах до сих пор хранит подлинный муляж (в полный рост) той милой белой лошадки, доброго друга Эллы в пору ее увлекательных путешествий верхом по лесам, в которых и теперь утопает замок Кранихштайна, где семья жила ежегодно с мая по октябрь.

Однако, сравнивая условия протекания детства Эллы и ее далекой предшественницы, можно заметить, что Элла росла крепким, здоровым ребенком. В то время как стремление Хильдегард к природе, к постижению всей полноты бытия часто ограничивалось постоянным недомоганием. Как отмечал один из биографов Хильдегард, монах Готтфрид, который одно время был ее секретарем, Хильдегард с детства «страдала болезненными недугами, так что редко могла ходить, но поскольку ее тело непрерывно подвергалось неустойчивым состояниям, ее жизнь походила на образ драгоценного умирания»^[6]. Однако взамен физической силы в ней возрастали духовная мудрость, сила и недетское, почти «профессиональное», внимание к лекарственным свойствам растений, камней и других компонентов мира природы. Несмотря на частые заболевания дочери, ее благочестивые родители поняли непреклонное стремление восьмилетней девочки посвятить свою жизнь Господу и помогли хорошо подготовиться к будущему монашескому бытию, избрав достойную наставницу. Их привлек образ юной графской дочери Ютты Шпонхайм, которая в свои 14 лет духовной зрелостью, умом и благочестием превосходила многих взрослых женщин. Родители Хильдегард, дворяне Хильдеберт фон Бермерсхайм и его супруга Мехтильда были друзьями графского семейства фон Шпонхайм, хорошо знали Ютту, которая уже дала обет архиепископу Руттарду из Майница вести девственный образ жизни, несмотря на протесты всех своих родных^[7]. В осенний день 1106 г. родители Хильдегард передали свою восьмилетнюю дочь под покровительство Ютты. С ноября этого года до Дня Всех святых 1112 г. время юных христианок было посвящено исключительно приготовлению к жизни в монастыре, все светское в их быте было исключено. В 1112 г. они перебрались в женский скит Дизибоденберга, где на торжественном акте произнесли монашескую клятву перед аббатом монастыря и получили свои орденские покрывала. По правилам бенедиктинцев, Хильдегард должна была навсегда остаться в этом монастыре. Ютте в ту пору было 20, а Хильдегард 14 лет. Их жизнь обеспечивало большое приданое, которое родители Хильдегард передали монастырю, и наследство умершей к тому времени матери Ютты, которое ее брат подарил обители. Вход в скит после их переселения туда замуровали, с тех пор они жили как затворницы. Существовало только маленькое окошечко, через которое монахини могли говорить с посетителями и принимать все жизненно необходимое. Началось долгое время тишины, молитвы и покоя. Чувство глубокого беспокойства, отрадных и тревожных видений никогда не покидало Хильдегард, но свою жизнь монахини она неизменно воспринимала как предначертанную и счастливую^[8].

Так, в душе юной Хильдегард постепенно рождалось Слово, которое в будущем возвращало к жизни отчаявшихся. Многое в бытии Хильдегард заставляло задуматься, производило глубокое впечатление и на тех, кто жил в XIX в., тем более что и тогда христиане Дармштадта совершали паломнические путешествия в монастырь Хильдегард, расположенный так близко от столицы Гессенской земли. Но лишь единицы смогли сделать для себя необходимые выводы, так обогатиться постижением истока подлинной радости, как это смогла Великая княгиня Елисавета Феодоровна, несмотря на тяготы и превратности своей детской судьбы, которые она безропотно принимала.

Значительное увеличение общины в Дизибоденберге определило необходимость переселения монастыря в Рупертсберг, что соответствовало желанию Хильдегард в ее стремлении осуществить свои планы, которые расходились с позицией некоторых монахов, поскольку в своих трудах она неколебимо соединяла здоровый реализм, чуждый любой магии, и религиозное понимание божественного творения^[9].

Лишь через 40 лет, став настоятельницей в Рупертсберге, Хильдегард получает возможность письменно изложить свои естествоведческие и целительские опыт и знания.

М. Дирс справедливо замечает, что на протяжении столетий портрет Хильдегард определялся традиционной христианской агиографией в красках, присущих изображению святых в их образцовом облике на все времена. Такой подход неизбежно стирал некоторые специфические черты личности. И сегодня, пишет М. Дирс, ряд книг о Хильдегард ориентирован на христианский идеал святого. А в некоторых других работах проявляется новая разновидность внехристианской «агиографии»: Хильдегард возводится в ранг целительницы, которая располагает непогрешимыми знаниями, граничащими с магией. Каждый тиражирует этот образ в соответствии со своими представлениями, превращая Хильдегард в «эзотерическую святую»^[10].

В свою очередь серьезные историки сожалеют, что труды Хильдегард вырываются из исторического контекста и подвергаются современной интерпретации. Часто не принимают во внимание, что значение этих трудов выходит за пределы их исторического времени. Разумеется, современное прочтение любого произведения имеет право на жизнь. Но при этом возникает необходимость разделять плоскости рассмотрения не в угоду ложной однозначности. Так, разные фрагменты трудов Хильдегард характеризуются сегодня как исключительно экологические и феминистские. Авторы забывают, видимо, о том, что в XII в. такой терминологии просто не было, а поэтому именовать автора экологом или феминисткой некорректно.

Даже самые достоверные и подлинные материалы по тенденциозному заказу или откровенному заблуждению могут порой превращаться в разящий меч лжи, как это неоднократно было, например, и в отношении Великой княгини Елисаветы Феодоровны. Но суть любого неординарного, крупного явления духовной культуры состоит в том, что оно способно пережить свой исторический контекст и в нужное время открыться людям неведомыми им сторонами и глубинами, созданными будто бы в расчете на любую эпоху.

Здесь не место анализировать жизнь Хильдегард в связи с основными памятными для нее событиями. Немыслима была также попытка рассмотреть все многообразие вопросов, которыми глубоко занималась знаменитая аббатиса. Вместе с тем имеет смысл выделить в ее наследии три пласта, которые были наиболее интересны для юной Эллы и ее друзей. Прежде всего это ее пророческое дарование. Затем ее целительская харизма. И, наконец, безусловная музыкальная одаренность.

Уже в детстве ее тревожили необыкновенные видения. «В свои три года, – пишет в воспоминаниях Хильдегард, – я увидела большое сияние, которое потрясло мою душу, но сказать об этом я не могла из-за моего младенчества… До моего пятнадцатилетия видела я многое, кое-что я просто рассказывала, так что те, кто это слышал, очень удивлялись, откуда и от кого это идет»^[11]. Рассказав однажды о видениях няне, Хильдегард убедилась, что няня ничего подобного не видит. Девочку охватил ужас, и она долго более не решалась говорить о видениях. Ей было страшно выглядеть в глазах окружающих всевидящим существом. Она осознанно избегала всякой ложной мистификации. Через много лет, в одном из самых ранних писем, сорокадевятилетняя монахиня пишет широко известному в Средневековье Бернгарду фон Клаирвауксу: «Меня угнетает это видение, которое возникает в душе как мистерия… Я, в моем жалком облике женщины, видела с детства огромные удивительные вещи, которые мой язык не мог бы выразить, если бы я не верила, что дух Господа научит меня»^[12].

В течение многих лет Хильдегард отказывалась записывать свои видения не из-за упрямства, а из-за сомнений, удивления и злословия людей, пока, как она утверждает, «бич Божий не отправил меня на ложе болезни»^[13].

Однажды, после беседы с монахом Вольмаром, помощником Хильдегард, который записывал ее труды, было принято решение передать эти записи архиепископу Генриху I из Майнца, а затем папе Евгению III, который поручил специальной комиссии познакомиться с рукописями и сделать выводы о провидческом даре Хильдегард. Комиссия подтвердила божественное происхождение ее дара.

Многие известные теологи средневековья были убеждены, что мистическая святость носит интроспективные черты. Так, упомянутый выше Бернгард фон Клаирваукс писал: «Я желаю, чтобы душа узнала прежде всего сама себя». По их мнению, знание самого себя образует исходный пункт для человека, борющегося за связь с Господом, в то время как первое произведение Хильдегард о ее видениях носит название «Сцивиас» – «Знай пути (Господа)». Здесь взгляд провидицы направлен не внутрь себя, но постоянно на целое, будь то всеобъемлющий миропорядок или особенности истории исцеления человека. Сама Хильдегард не раз отмечала, что в Майнце было единодушное мнение о ее видениях, которые идут от Господа и подобны дарованиям древних пророков. Если она говорила «я», то для всех это было божественное «Я». Хильдегард считали сосудом божественного «Я», инструментом, рупором в руках Другого. Современники не воспринимали ее иначе. Они называли ее немецкой провидицей и рейнской Сивиллой.

Пять небесных сил в башне решений из знаменитой работы Хильдегард фон Бинген «Либер Сцивиас»

По содержанию ее прорицания соотносились с событиями будущего или касались скрытых от современников знаний. Пророчества эти указывали как на явления важнейшие, последние для каждого, так становились и откликом на трудные, житейские, нерешаемые вопросы ее современников. Статус пророчицы позволял ей быть рупором истин Господних и произносить порой жесткие слова в адрес светских и духовных вельмож. Хильдегард смысл предания гласности своих видений видела в том, чтобы люди, благодаря этому узнавали своего Творца и в дальнейшем всегда молились Ему с почтением.

Хильдегард часто обращается в своих трудах к образам ветхозаветных пророков и с большим почтением и любовью пишет о христианских апостолах. Особое внимание она уделяет апостолу Павлу, который, по ее мнению, превзошел других учеников Христа в проповедях и никогда себя не щадил. Еще с большей теплотой она пишет о любимом ученике Спасителя евангелисте Иоанне, который был исполнен нежного смирения, почему он и черпал много из божественного источника^[14].

Рефреном через все труды Хильдегард проходит понимание того, что в ее пророчествах нет ее воли, нет стремления присвоить себе какие-либо заслуги. Она всегда исполнена огромного страха, изрекая пророчества, что характерно для редкого типа людей, которые осознают свою избранность и полны глубокого личного смирения. Поэтому с такой болью звучит молитва Хильдегард о постижении тайны ее видений: «Я прошу Тебя, Господи, дай мне умение эти тайны воплотить в слова… Подскажи мне и дай мне узнать, как мне должно выразить божественное, вечную волю… Как зола и прах я перед собой в глубине моей души и как пыль развеянная. Дрожа, остаюсь я в тени, словно под покровом крыльев. Не истреби меня, как чужака из страны живых! О, Отец, полный добра и милости, научи меня, что есть воля Твоя и что я должна говорить. Отец, грозный и любвеобильный, Ты, полный всякой милости, не оставь меня, но сохрани меня в Твоем милосердии!»^[15]

Нетрудно понять, почему эта особенность личности Хильдегард была столь притягательна для Эллы и ее сверстников. В лице средневековой пророчицы они видели человека, с раннего детства погруженного в мир духовный, со страхом и надеждой стремившегося разъяснить людям смысл заповедей Божьих. Пленительная своей непосредственностью, открытая мукам поиска Истины, Хильдегард рассматривала свое творчество как откровение души. Великая княгиня Елисавета Феодоровна, с детства познавшая легенды о немецкой Сивилле XII в., не создавала монографий, но многочисленные, объемные письма ее, которые со временем будут собраны воедино, откроют читателю неведомые стороны ее духовного мира, и она предстанет как мистически одаренный, размышляющий летописец общественного служения, которое было напрямую связано с проповедью Евангелия в жизни, с постоянным обращением к памяти о Боге, без боязни выглядеть старомодной в век нарастающего атеизма. Не случайно в бытии Великой княгини мы видим множество жестов, свидетельствующих о понимании ею пророческого назначения ряда святых людей, художников, поэтов, композиторов. Неудивительно, что и ее облик, изречения, письменные заметки воспринимались современниками как пророчества.

Второй пласт наследия, который привлекал к себе современников Эллы, – это, как отмечено выше, целительская харизма Хильдегард.

Перебравшись в 1150 г. в Рупертсберг и став настоятельницей монастыря, Хильдегард получила возможность более последовательно заняться изучением свойств растений и применить свои знания в целительстве. Занятий разного уровня сложности в эти годы у Хильдегард было множество, и она не сразу начала свою медицинскую практику в Рупертсберге. Но в правилах бенедиктинцев забота о больных стояла на первом месте среди всех других обязанностей. Приступив к врачеванию, помогая людям мазями и микстурами, лечебными травами, знаниями, полученными от Бога, усвоенными с глубокого детства, в опоре на систематику античных авторов, Хильдегард следует при этом ряду незыблемых для нее принципов:

– во-первых, она весь опыт своего целительства непременно соотносит с текстами Священного Писания;

– во-вторых, в ходе врачевания Хильдегард принимает во внимание состояние человека в целом, а не отдельную его болезнь;

– в-третьих, Хильдегард-врач во время лечения категорически не принимала противопоставления телесных и духовных потребностей человека. И здесь она значительно опережала свое время;

– в-четвертых, она утверждала, что неумеренное воздержание в еде, как и неумеренное насыщение ведут к подрыву сил души, и при таком безмерии «однажды человек не удержится на небе»; «скромная мера» – лейтмотив лечебной деятельности Хильдегард;

– в-пятых, первый путь к выздоровлению – разумный образ жизни, чередование бодрствования и сна;

– в-шестых, целительство Хильдегард отличал удачный синтез античных медицинских знаний с христианским духом гуманизма и милосердия, непосредственного участия и сострадания;

– в-седьмых, во врачебной практике Хильдегард использовала ценные свойства цветов, деревьев, драгоценных и полудрагоценных камней, металлов, животных, рыб, исследуя законы роста и воздействия всех известных в ее время растений, соединяя свои глубокие наблюдения за природой, богатые ботанические, зоологические и минералогические знания с молитвой, любовью к людям и интуитивными прозрениями.

Теодерих, ранний биограф Хильдегард, писал: «Дар целительства сиял так сильно в святой деве, что едва больной к ней обращался, как к нему возвращалось здоровье»^[16].

При лечении человека и выявлении его особенностей Хильдегард проводила уникальное для Средневековья половоспецифическое различение в поведении мужчины и женщины, посвящая им отдельные, тонкие психологические характеристики. Разделяя женщин в соответствии с манерой поведения – сангвинической, холерической, меланхолической или флегматической – Хильдегард по сути создавала практическое руководство, которое помогало женщине осознать свою психосоматику и на основе самопознания сделать выбор между браком и безбрачием^[17].

Переписываемые в течение столетий труды Хильдегард содержат множество чужих приписок. Но это легко угадывается, если исследователь знаком с убеждениями аббатисы, с ее основными мировоззренческими позициями. Что касается ее целительских трудов, такая подделка обнаруживается сразу, если к методам ее врачевания некто относит магию, ибо Хильдегард всегда была резкой противницей этого явления.

Если отнестись к трудам Хильдегард внимательно, то можно увидеть, что одним из центральных положений здесь является «зеленая родовая сила», которая предстает перед взором читателя в самых разных формах: «есть сила из вечности, и эта сила зеленая», «благородная зелень», «зелень как жизненная сила» и т. д. Для Хильдегард понятие «зелень» – центральное слово экзистенциального значения, необходимого для реализации предназначения человека. Зелень – это гарант возобновляющегося жизненного разнообразия творения, повторяющегося в годовых ритмах^[18].