– Жена Сэма Брейса как уехала в Лондон, так никакими силами нельзя было ее оттуда выманить. Пришлось ему самому туда за ней отправиться. А она ему же еще и трепку задала.

Но вот подошел поезд, и Бренда грациозно выпорхнула из вагона третьего класса.

– Оба пришли. Какие милые. Я этого не заслужила.

– Мам, а обезьянью тетку ты привезла?

– Что за чушь порет ребенок?

– Он вбил себе в голову, что у твоей подружки Полли есть хвост.

– Кстати говоря, меня бы ничуть не удивило, если бы так оно и оказалось.

Багаж Бренды умещался в двух крохотных чемоданчиках. Шофер привязал их к багажнику, и Ласты покатили в Хеттон.

– Какие новости?

– Бен ставил высокий-высокий барьер, и мы с Громобоем вчера шесть раз прыгали, и сегодня шесть раз, и еще в прудике сдохли две рыбки, они вздулись и плавают вверх животами, и еще няня вчера обожгла чайником палец, и еще мы с папой вчера видели лису, ну, совсем рядом, она посидела, а потом убежала в лес, и еще я начал рисовать битву, но никак не могу кончить, потому что краски не те, и еще серая ломовая, у которой были глисты, поправилась.

– Никаких особых новостей, – сказал Тони. – Мы по тебе скучали. Что ты делала в Лондоне так долго?

– Я-то? Скверно себя вела, по правде говоря.

– Швырялась деньгами?

– Хуже. Флиртовала почем зря, ухнула кучу денег и получила уйму удовольствия. Но у меня есть для тебя ужасная новость.

– Что такое?

– Нет, лучше я ее попридержу. Тебе она вовсе не понравится.

– Ты купила мопса.

– Хуже, гораздо хуже. Только я этого еще не сделала. Но сил нет, как хочу.

– Давай выкладывай.

– Тони, я нашла квартиру.

– Так потеряй ее, и побыстрее.

– Ладно, я за тебя еще возьмусь. А пока постарайся заранее не хандрить.

– Я и думать об этом забуду.

– Пап, а что такое квартира?

Бренда обедала в пижаме, потом, примостившись около Тони на диване, ела сахар из его чашки.

– Все это, как я понимаю, означает, что ты снова заведешь разговор о квартире.

– Мм…

– Ты не подписывала никаких бумаг, а?

– Что ты! – Бренда решительно затрясла головой.

– Тогда еще ничего страшного. – Тони принялся набивать трубку.

Бренда присела на диване на корточки.

– Слушай, а ты не хандрил?

– Нет.

– Потому что ты квартиру представляешь себе совсем иначе, чем я. Для тебя квартира – это и лифт, и швейцар в галунах, и огромный парадный вход, и роскошный холл, из которого во все стороны ведут двери, и кухни, и буфетные, и столовые, и гостиные, и спальни для прислуги… верно, Тони?

– Более или менее.

– То-то и оно. А для меня – это спальня с ванной и телефоном. Уловил разницу? Так вот, одна моя знакомая…

– Какая знакомая?

– Ты ее не знаешь… Так вот, она разгородила целый дом неподалеку от Белгрейв-сквер на такие квартирки – платишь три фунта в неделю, и никаких тебе налогов и обложений, горячая вода, центральное отопление, когда нужно, можно вызвать уборщицу, что ты на это скажешь?

– Понятно.

– Теперь послушай, что я думаю. Что такое три фунта в неделю? Меньше девяти шиллингов в день. А где ты можешь остановиться с такими удобствами меньше чем за девять шиллингов? Тебе приходится ехать в клуб, а это обходится дороже, а я не могу вечно останавливаться у Марджори, ее это стесняет, ведь у нее еще пес, и ты сам всегда говоришь, когда я приезжаю вечером из Лондона, прошатавшись весь день по магазинам: «Почему ты не осталась там ночевать? – говоришь ты. – Зачем так выматываться». Не счесть, сколько раз ты мне это говорил. Я уверена, мы тратим куда больше трех фунтов в неделю из-за того, что у нас нет квартиры. Знаешь что – я пожертвую мистером Кратуэллом. Идет?

– Тебе в самом деле так этого хочется?

– Мм…

– Видишь ли, мне надо подумать. Может, и удастся что-нибудь выкроить, но из-за этого придется отложить кое-какие усовершенствования в доме.

– Я этого совсем не заслужила, – сказала она, закрепляя сделку, – я всю неделю флиртовала почем зря.

Бренда пробыла в Хеттоне всего трое суток. Потом вернулась в Лондон, заявив, что ей надо заняться квартирой. Квартира, однако, не требовала пристального внимания. Предстояло решить, в какой цвет окрасить стены, и купить кое-что из мебели. У миссис Бивер все было наготове: она предоставила Бренде на выбор кровать, ковер, туалетный столик и стул – больше в комнате ничего не помещалось. Миссис Бивер пыталась всучить ей набор вышивок на стены, но Бренда их отвергла, а заодно с ними электрогрелку, миниатюрные весы для ванной, холодильник, стоячие часы, триктрак из зеркального стекла и синтетической слоновой кости, серию книг французских поэтов восемнадцатого века в изящных переплетах, массажный аппарат и радиоприемник, вделанный в лакированный ящичек в стиле Регентства, – все это было выставлено специально для нее в лавке в качестве «недурных идеек».

Миссис Бивер была не в претензии к Бренде за скромность ее приобретений, она неплохо подзаработала на квартире выше этажом, где одна канадская дама обшивала стены хромированными панелями, не считаясь с расходами.

Тем временем Бренда останавливалась у Марджори на условиях, которые делались все более унизительными.

– Мне не хотелось бы читать тебе мораль, – сказала Марджори как-то утром, – но я не желаю, чтобы твой мистер Бивер целыми днями торчал в моем доме и еще называл меня Марджори.

– Потерпи, квартира скоро будет готова.

– И я повторяю и буду повторять, что ты совершаешь нелепую ошибку.

– Просто тебе не нравится мистер Бивер.

– Нет, не только в этом дело. Видишь ли, я думаю, что Тони придется туго.

– За Тони не беспокойся.

– А если будет скандал?..

– Скандала не будет.

– Ну не скажи. Так вот, если будет скандал, я не хочу, чтобы Аллан думал, будто я вам потакала.

– Я тебе не говорила таких гадостей насчет Робина Бизили.

– Между нами ничего такого и не было, – сказала Марджори.

Но если не считать Марджори, общественное мнение было целиком на стороне Бренды. По утрам трещали телефоны, разнося новости о ее похождениях, и даже те, кто был с нею едва знаком, взахлеб рассказывали, как видели ее накануне с Бивером в ресторане или в кино.

В эту осень худосочных и скудных романов сходились и расходились лишь парочки, которым это было на роду написано, и Бренда кинула кусок тем, кто, за неимением других удовольствий, раскинувшись поутру в постели, наслаждался, обсасывая такого рода новости по телефону. Обстоятельства романа Бренды имели особое очарование: целых пять лет она была легендой, чем-то почти мистическим, плененной принцессой из волшебной сказки, и теперь, когда она явила миру подлинное лицо, это было куда увлекательней, чем смена предмета увлечения у любой другой благоразумной жены. Самый выбор партнера сообщал этой связи нечто фантасмагорическое: Бивер – это всеобщее посмешище – был внезапно вознесен ею в сверкающую обитель небожителей. Если бы после семи лет неукоснительной супружеской верности Бренда наконец закрутила роман с Джоком Грант-Мензисом, или Робином Бизили, или любым другим хлыщом, с которым почти у всех рано или поздно был один-другой заход, это тоже было бы захватывающе интересно, но в конце концов не выходило бы за рамки привычной салонной комедии. Избрание Бивера поднимало эту эскападу в глазах Полли, Дэйзи, Анджелы и всей шайки сплетниц до поэтических высот.

Миссис Бивер не скрывала своего восторга: «Конечно, Джон ничего мне не говорит, но если то, что я слышу, правда, мальчику это пойдет на пользу. Конечно, он всегда нарасхват и у него много друзей, но тут совсем другое дело. Я давно чувствовала, ему чего-то недостает, и думаю, что именно такая очаровательная и опытная женщина, как Бренда Ласт, может ему помочь. Он оч-чень привязчив, но он такой сдержанный, что по нему никогда не догадаешься… Сказать по правде, я почувствовала что-то такое в воздухе на прошлой неделе и под благовидным предлогом уехала на несколько дней. Не сделай я этого, может, у них все и кончилось бы ничем. Он такой застенчивый и скрытный, даже со мной. Я распоряжусь, чтобы шахматы тут же починили и отослали вам. Благодарю вас».

Бивер первый раз в жизни почувствовал себя человеком интересным и чуть ли не значительным. Женщины заново приглядывались к нему, размышляя, что же они в нем проглядели, мужчины обращались с ним как с равным и даже удачливым соперником. Возможно, они и задавались вопросом: «И за что это ему?» Зато, когда он входил в Брэтт-клуб, для него освобождали место у стойки и говорили: «Привет, старик, опрокинем по одной?»

Бренда звонила Тони утром и вечером. Иногда с ней разговаривал Джон Эндрю – голосом пронзительным, как у Полли Кокперс; ответов ее он не слушал. На субботу и воскресенье она уехала в Хеттон, потом снова вернулась в Лондон, на этот раз в квартиру, где краска уже высохла, хотя горячую воду еще подавали с перебоями; тут от всего пахло новизной: от стен, простынь, занавесок, а от новых радиаторов куда менее приятно разило раскаленным железом.

Вечером она, как всегда, позвонила в Хеттон.

– Я говорю из квартиры…

– Вот как…

– Милый, ну изобрази немножко больше энтузиазма в голосе. Здесь все так интересно.

– На что это похоже?

– Ну, сейчас тут самые разные запахи, и ванна издает такие странные звуки, и когда поворачиваешь кран с горячей водой, раздается только шипение, а из холодного капает вода, но совсем коричневая, и дверцы шкафа заклинились, и занавески не задергиваются, так что уличный фонарь всю ночь бьет в глаза… но это божественно.

– Да что ты.

– Тони, не надо. Здесь все так интересно – и входная дверь, и ключ от квартиры, и все-все… И еще мне сегодня прислали целую охапку цветов, а их тут некуда ставить, и они у меня в тазу, здесь нет ваз. Это ведь не ты прислал, нет?

– Да… собственно говоря, я.

– Милый, а я так надеялась, что… как это похоже на тебя.

– Ваше время истекло.

– Пора кончать.

– Когда ты вернешься?

– Очень скоро. Спокойной ночи, родной.

– Сколько можно разговаривать, – сказал Бивер.

Все время, пока шел разговор, ей приходилось заслонять телефон: Бивер игриво угрожал разъединить его.

– Как мило, что Тони прислал цветы, правда?

– Ну, я не в таком уж восторге от Тони.

– Пусть это тебя не мучит, красавец мой, потому что ты ему нисколечко не нравишься.

– Правда? А почему?

– Потому что ты никому, кроме меня, не нравишься. Заруби это себе на носу… да и я понять не могу, чем ты меня пленил.

Бивер с матерью уезжали на Рождество к родственникам в Ирландию. Тони и Бренда встречали Рождество в семейном кругу: Марджори с Алланом, мать Бренды, тетка Тони Фрэнсис и две семьи захудалых Ластов, убогих и смиренных жертв права первородства, для которых Хеттон значил так же много, как и для Тони. В детской ставили маленькую елку для Джона Эндрю, внизу, в главной зале, – большую, ее наряжали захудалые Ласты и зажигали за полчаса до чая (рядом ставили двух лакеев с мокрыми губками на шестах, чтобы тушить скрючившиеся свечи, грозящие пожаром). Подарки дарились всем слугам в строгом соответствии с рангом и всем гостям (захудалым Ластам – чеки). Аллан всегда привозил огромный паштет из гусиной печенки – деликатес, к которому он питал особое пристрастие. Все объелись и к началу Святок, перед раздачей подарков, впали в некоторое оцепенение; гостей обносили серебряными ковшами подожженного коньяка, трещали хлопушки, бумажные шляпы, комнатные фейерверки, конфеты в фантиках с нравоучениями. В этом году все шло как по маслу; казалось, ничто не угрожало миру и благополучию дома. Прибыл хор и пропел рождественские гимны в галерее смолистой сосны, потом поглощал в непомерных количествах горячий пунш и сладкое печенье. Викарий произнес неизменную рождественскую проповедь. Ту самую, которую прихожане особенно любили.

– Трудно представить себе, – начал он, умильно оглядывая паству, которая кашляла в шарфы и растирала окоченевшие пальцы шерстяными перчатками, – что наступило Рождество. Вместо пылающих в очаге бревен и наглухо закрытых от метели окон мы видим жестоко палящее чужеземное солнце, вместо счастливого круга любимых лиц родных и близких – бессмысленные взгляды покоренных, хотя, естественно, и благодарных, язычников. Вместо мирного вола и вифлеемского осла, – говорил викарий, несколько путаясь в сравнениях, – нам сопутствуют хищный тигр и диковинный верблюд, коварный шакал и величавый слон… – И так далее.

Слова эти в свое время трогали сердца многих огрубевших душой кавалеристов, и, слыша их опять, а он слышал их из года в год с тех пор, как мистер Тендрил появился у них в приходе, Тони, да и большинство его гостей воспринимали их как неотъемлемую принадлежность Рождества, без которой им было бы трудно обойтись. «Хищный тигр и диковинный верблюд» стали притчей во языцех в семье и часто использовались в разных играх.

Игры Бренда переносила тяжелее всего. Они ее никоим образом не забавляли, и она до сих пор конфузилась при виде ряженого Тони. Еще больше ее мучил страх, что недостаток энтузиазма с ее стороны обедневшие Ласты могут приписать высокомерию. Такая щепетильность – о чем она не догадывалась – была совершенно излишней, ибо родственникам мужа и в голову не приходило относиться к ней иначе как с родственной приязнью и некоторым снисхождением, ибо, будучи Ластами, они считали, что имеют в Хеттоне куда больше прав, чем она. Тетка Фрэнсис, женщина язвительного ума, быстро смекнула, в чем дело, и попыталась успокоить ее. «Дитя мое, – сказала она, – такая деликатность бессмысленна: только богатые осознают ту пропасть, которая отделяет их от бедных», однако неловкость не исчезала, и вечер за вечером Бренда по воле родственников высылалась из комнат, задавала вопросы и отвечала на них, участвовала в грубых шутках, выкупала фанты, рисовала картинки, писала стихи, рядилась, убегала от преследователей и сидела в шкафах. В этом году Рождество пришлось на пятницу, так что праздники затянулись, и гости задержались у них с четверга до понедельника.

Из чувства самосохранения она запретила Биверу посылать ей подарок или письмо, потому что наперед знала: что бы он ни написал, это оскорбит ее своим убожеством, но, несмотря на это, нервничала, поджидая почту, и надеялась, что он все же ее ослушается. Она послала ему в Ирландию перстень из трех переплетенных пластин золота и платины. Она пожалела о своем выборе уже через час после того, как отправила заказ. Во вторник пришло благодарственное письмо от Бивера.

Милая Бренда, – писал он, – большое тебе спасибо за прелестный рождественский подарок. Можешь представить, как я обрадовался, когда увидел розовую кожаную коробочку, и как удивился, когда открыл ее. Как мило, что ты прислала мне такой прелестный подарок. Большое тебе спасибо еще раз. Надеюсь, что вы хорошо проводите Рождество. Здесь довольно скучно. Вчера все ездили на охоту. Я ездил только на сбор. Охота была неудачная. Мама тоже здесь, она шлет тебе привет. Мы уедем отсюда завтра или послезавтра. Мама простудилась…

Тут страница кончилась, а с ней и письмо. Бивер писал его перед обедом, а потом сунул в конверт, да так и забыл закончить. Он писал крупным почерком школьницы, с большими пробелами между строк.

Бренду чуть не стошнило, когда она прочла письмо, но она все же показала его Марджори.

– Жаловаться не на что, – сказала она. – Он никогда не делал вид, что так уж пылает. Да и подарок какой-то идиотский.

Тони впал во мрак из-за предстоящего визита к Анджеле. Он не любил уезжать из дому.

– Тебе не обязательно ехать, дорогой. Я все улажу.

– Нет, я поеду. Я тебя мало видел последние три недели.

Всю среду они провели вдвоем. Бренда из кожи вон лезла, и Тони повеселел. На этот раз она была с ним особенно нежна и почти его не дразнила.

В четверг они отправились на север, в Йоркшир. Бивер уже был там. Тони наткнулся на него в первые же полчаса и поспешил наверх – поделиться своим открытием с Брендой.

– Я тебя сейчас удивлю, – сказал он. – Угадай, кого я здесь встретил?

– Кого?

– Нашего старого приятеля Бивера.

– Что тут удивительного?

– Ну, не знаю. Просто я начисто о нем забыл, а ты? Как ты думаешь, Анджеле он тоже послал телеграмму?

– Наверное.

Тони решил, что Бивер тут скучает, и изо всех сил старался быть с ним любезным. Он сказал:

– С тех пор как мы виделись в последний раз, произошло много перемен. Бренда сняла квартиру в Лондоне.

– Я знаю.

– Откуда?

– Видите ли, ей сдала квартиру моя мать.

Тони был изумлен и приступился к Бренде:

– Ты мне не сказала, кто устраивает тебе эту квартиру. Знай я, может, я не был бы таким покладистым.

– Конечно, милый, именно поэтому я и не сказала.

Половина гостей задавалась вопросом, как попал сюда Бивер, другая половина была в курсе дела. В результате Бивер и Бренда виделись гораздо меньше, чем если бы были случайными знакомыми, так что Анджела даже сказала мужу:

– Наверное, мы зря его пригласили. Вот уж никогда не угадаешь.

Бренда не заводила разговора о незаконченном письме, но она заметила, что Бивер носит перстень и даже завел привычку за разговором крутить его на пальце.

В канун Нового года они поехали в гости к соседям. Тони уехал рано, и Бивер с Брендой возвращались домой вместе на заднем сиденье машины. На следующее утро за завтраком Бренда сказала Тони:

– Я дала себе зарок под Новый год.

– Какой – проводить больше времени дома?

– Нет-нет, совсем наоборот. Послушай, Тони, это серьезно. Я, пожалуй, запишусь на курсы или что-нибудь в этом роде.

– Надеюсь, не к костоправу? Я думал, с этим покончено.

– Нет, что-нибудь вроде экономики. Видишь ли, я много думала. Я ведь сейчас, в сущности, ничем не занята. Дом управляется сам собой. Вот я и думаю, что мне пора найти себе дело. Ты вечно говоришь, что хотел бы баллотироваться в парламент. Так вот, если бы я прослушала курс лекций по экономике, то могла бы тебе помогать в предвыборной кампании, речи писать и всякое такое, – словом, как Марджори помогала Аллану, когда он баллотировался от Клайда. В Лондоне, где-то при университете, читают всякие лекции, на них и женщины ходят. Тебе не кажется, что это неплохая идея?

– Во всяком случае лучше, чем костоправ, – согласился Тони.

Так начался новый год.