Глава 7. Смерть отца

Каждому доведется пережить смерть близких. Даже мы уйдем, мы – люди, которым посредством уникальных способностей выделена столь долгая и насыщенная жизнь, не сможем избежать главного закона Вселенной – закона обновления.

Мой отец был хорошим ведуном и воином, закаленным в сотнях испытаний и боев, но видимо его предел настал в завершающем рывке к стенам Рязани.

Передовой дружинник вынырнул из опушки леса на высокий берег реки Оки и больше выдохнул, чем выкрикнул:

– Рязань братцы! Успели…

Сбившись в кучу, опытные бойцы Небесного Отряда, со слезами на глазах встречали радостное известие о завершении трудного, тяжелого перехода.

Не все дошли до цели – несколько раненных бойцов, выйдя из зимовья неведомого охотника, еще прошли несколько километров, но, видимо, пребывание в тепле и покое окончательно подорвало желание организма к сопротивлению.

Один за другим три бойца попадали в снег, и у живых не было сил хоть как-либо помочь умирающим.

Ивану, скрипнув зубами, пришлось принять трудное решение оставить одного из братьев умирать в снегу, накрыв собственным плащом. Не стесняясь, опытный воевода утер рукавом слезы и поклонился в землю воину.

– Извини, братец – Еноха. Останемся с тобой – все погибнем.

– Полно, тебе, воевода. Понимаю. Нож оставь. Волки в эту пору голодные. В зубы им живым не дамся…

Как же был чуден великий град – Рязань! Город занимал приграничное положение с восточными народами, донимавшими его набегами, а посему оборонительные сооружения казались недосягаемыми любому противнику.

С трех сторон город защищали высокие валы, на вершине которых виднелись темно-бревенчатые укрепления, образующие стены и башни невиданной доселе высоты, с четвертой стороны – крутой, обрывистый берег широкой реки.

Три кремля издалека виднелось в Рязани. Первый – великокняжеский двор, который стоял на крутом обрывистом северном холме и был окружен дополнительными рвами. С востока к великокняжескому дворцу примыкал второй кремль, в котором жила городская знать. И, наконец, сам город был укреплен вышеупомянутыми крепостными стенами.

В дополнение, искусные зодчие, желая, во что бы то ни стало защитить богатый, столичный центр, у земляного вала вырыли глубокий ров, богато утыканный кольями, чтобы враг испытывал дополнительные трудности при возможной атаке.

Соборы блистали позолоченными куполами над дымящими, трех и двух этажными теремами зажиточных людей, плавно, естественно перетекая к одноэтажным избам окраин.

Мне показалось, что именно за этими стенами отец приобретет необходимый покой, а страшное нашествие разобьется о мужество и стойкость защитников древнего города.

Теплую, радостную иллюзию разбил отряд монголов, стремительно выдвинувшийся к стенам по полю из-под прикрытия густых лесов с противоположной стороны.

Первая сотня, выстроившись в десять рядов, по десять человек гордо проскакала вдоль укреплений, встречая с вышины насмешки изготовившихся защитников. На нас они не обратили никакого внимания, видимо выполняя совершенно иную задачу, чем поиск повода для драки.

Несколько выпущенных по монгольскому отряду стрел со стены, из-за великого расстояния, эффекта не возымели и татары, развернув коней, ускакали восвояси, даже не оборачиваясь на улюлюкающих с укреплений людей.

Иван был не так радостен, как беззаботные защитники, доподлинно зная, какая сила идет к стольному городу. Он рыкнул своим дружинникам:

– Из последних сил – бегом! – и первым, увлекая за собой людей, рванул к воротам города, бренча заиндевевшей кольчугой и позвякивая мечом.

Ульв, сначала стойко кинувшийся вслед за отрядом, немного поотстал, а потом, закатив глаза, с хрипом завалился на бок, зажимая кровоточащие раны в груди.

Отчаяние поглотило меня, вынуждая задержаться возле израненного отца. Приподняв его тяжелую голову, я с волчьим воем взывал варяга к жизни, слезно упрашивая обрести сил на последний рывок. Тщетно – Ульв был в полубезумном состоянии, но на секунды в его глаза вернулась предсмертная осмысленность:

– Беги, Гамаюн! Мне не помочь. Спасибо, что шептал… Мне, правда… становилось легче…

Это лишь текст моего послания обладает четкой слаженностью черных букв, не позволяя передать интонации умирающего доподлинно. Я скорее домыслил последние слова отца, чем услышал их. Сиплый, противный хрип, вырывающийся у него из груди, перебивал привычную речь, уводя его дыхание все глубже в утробу.

Несколько раз, дернувшись, Ульв окончательно затих у меня на руках, а я, не в силах справиться с эмоциями, провожал последнего члена молей семьи на небеса, искренне веруя, что его там встретит мама, не смотря на разницу вер.

Вредный варяг, никогда бы не признался во всеуслышание, но, я уверен, с удовольствием бы променял славные чертоги Вальхаллы, на мирную встречу с женой в ангельских садах православного рая.

Дрожь отца не прекращалась, проникая в мое тело. С последним вздохом старого ведуна разряд невероятной силы пронзил мое естество, вынуждая выгнуться в направлении к свету далекого светила, встававшего на Востоке.

Охнув, я оторвался от трупа родителя, откинутый потоком силы, идущим со всех сторон в мой кристалл души.

Круговорот смеющихся лиц, крепких тел бородатых мужчин, и запах далекого моря захватил сознание, распавшись в глазах пологом трескучих образов и радужных сфер.

Лишь со смертью отца сын обретает истинную силу Рода, носителем которой он становиться. Лишь со смертью и по закону обновления.

Мое замешательство прервал тяжелый удар ладонью вернувшегося Ивана:

– Встать, щенок! Встать! Не время! – заорал он, вырывая меня за шиворот в стоячее положение. Отвесив отеческого пинка, он заставил меня набрать скорость по направлению к раскрытым воротам города.

Было от чего проявлять грубость – лес ожил, выдохнув на предгородские просторы живую массу коней, людей и скрипучих повозок.

Огромное, ордынское воинство во всей красе растекалось по округе и казалось, что воинам противника нет числа.

Сразу несколько десятков коротконогих, длинношерстных лошадей врага, неся на своих крупах улюлюкающих всадников, кинулось в нашу сторону, стремясь в угоду хану захватить замешкавшихся пленников и городской люд, бегущий от берега Оки по направлению к спасительным укреплениям.

Не все успели. Не все смогли. Едва Иван и я забежали под черный полог подвратной темноты, от невидимого начальника последовала суровая команда:

– Закрыть створки! Отстающих не ждать.

Воины, опасаясь, что на плечах убегающих, в крепость легко ворвется первый отряд противника, поспешили выполнить приказ военачальника, со скрипом затворив тяжелые ворота.

Дробный стук и крики о помощи не смутили их в этот тяжелый век, когда на кону была жизнь целого города.

– Господи! Спаси и сохрани их души! – многоголосо выдохнула темнота, и тут же стук за створками сменился криками отчаяния и звуками резни. Так началась осада Рязани для меня…

Едва мы вышли на свет божий из арки надворотных укреплений, как к нам на встречу поспешила богатая свита, полная знатных людей, с молодым, осанистым воином во главе.

Был воин строен, практически безбород, светел голубыми очами и приятен лицом. Князь Роман, замещая дядьку во время его отсутствия, с нескрываемой надеждой взирал на воеводу Небесной дружины, ища в нем добрых вестей:

– Иван!

– Роман Ингваревич!

Опытный воин и юный князь обменялись крепким рукопожатием, едва первый вышел из-под теневой арки ворот, где его взволнованно ожидал второй.

– Иван! Много ли Небесных воинов с тобой?

– Едва ли треть, княже! У Воронежа часть полегла, часть дорогой ушло во Владимир, после того как монголы нас по полям рассеяли. Дружина дядьки твоего, пресветлого князя Юрия пала смертию храбрых…

– Печальные ты вести, несешь в стан мой, воевода – Роман огорчился, устало прикрыв светлые глаза, – очень печальные. Много ли воинов ведет с собой хан Бату?

– Тьму…

– Тьму… – одними губами повторил князь сказанное и вдруг эмоционально вспыхнул, как феникс, перерождающийся из пепла, – Иван! Брат! Собери людей, в чистое поле выйдем навстречу врагу, не посрамим имени Рязанского! Говори, что нужно? Коней? Мечей? Серебра? Все дам, лишь бы твои братья подле с моими дружинниками встали.

– Мои братья, княже, почти неделю шли пешком через леса густые, тропами нехожеными. Я обещал, что в Рязани они обретут отдых. Прости Роман Ингваревич, сердечно, но воинам своим я дам хорошую передышку и работу в обороне.

– Будь посему! – князь легко согласился на доводы воеводы и только в этот момент заметил меня, ошарашенно озирающегося по сторонам, – кто это? – спросил он Ивана, ткнув в меня холенным, белым пальцем вельможи.

– Не поверишь, княже, но это сын Ульва и Пелагеи… имя его Гамаюн. Народ зовет Торопкой.

– Где отец? Сильный был варяг, со знаниями тайными, сейчас бы очень пригодился.

– Погиб за воротами, – тихо, но достойно ответил я князю, дивясь собственному безразличию. В этот момент мне было все равно, кто стоит передо мной, пусть бы даже сам апостол Павел выспрашивал меня за жизненные грехи.

– А Пелагея?

– Исчезла в Дормисловой Поляне. Видимо тоже мертва, – за меня ответил Иван, тонко чувствуя мой настрой.

– Жаль, достойная была женщина! Ни одну годину Иван ее добивался, да Господь по другому распорядился, отдав ее сердце иноземцу неугодному. Но то старые распри. Я не враг роду Самославов, а дядька мой погиб в бою. Считаю, что старые обиды могут быть забыты, – князь поплотнее укутался в плащ, спасаясь от продроглого ветра, потеряв к моей личности всякий интерес:

– Иван! – обратился он к воеводе Небесного Отряда, – Твоих воинов накормят и обогреют. Пусть отдыхают, сколько смогут. Место на стене выберешь согласно моим указаниям. Рад вас видеть, братья! – подвел итог Роман разговору и поспешил со своей свитой на стены, обозреть масштабы бедствия.

– Так значит, дядька Иван, вы мою маму знали? – вычленил я самое важное из речи князя.

– Знал, знал, – перебил меня воевода, – сейчас не до этого. Все за мной! Есть дом, где нас будут рады видеть всегда!

Заснеженные улицы Рязани были пусты – почти все горожане высыпали на стены, наблюдая грозную картину, разворачивающуюся за укреплениями. Лишь немощные старики, молчаливо взирающие на утомленных воинов, проходящих мимо, да редкие собаки лаяли нам вслед, чуя на моих плечах шкуру старого волка, с которой еще не выветрился запах, столь неприятный братьям нашим меньшим.

Остановившись у резных ворот, богато инкрустированных изображениями ангелов небесных, за которыми скрывался добротный, трехэтажный терем из камня и бревен (первый этаж хозяин сделал каменным и на века, но со временем, видимо испытывая потребность в расширении, выстроил над первой постройкой новые этажи)

Воевода Иван громко постучал стальным кольцом по металлической пластине, порождая глухой, металлический звон, распространившийся по ограде.

Со скрипящей неохотцей открылось небольшое, невидимое смотровое окошечко на уровне головы рослого Ивана и заспанный, хриплый голос спросил, без всякой вежливости и почета к легендарной личности:

– Кого черт, в столь страшный час по улицам носит?

– Путь на чистые небеса… – неожиданно произнес Иван, тщательно проговаривая слова.

– Лежит через грешную землю, – изменившимся голосом, полным понимания, ответили воеводе из-за ворот и тут же загремели, залязгали многочисленные засовы и запоры, запиравшие дверь.

– Милости прошу, – сгорбленный старик, не смотря на мороз, одетый в легкую, белую рубаху, с открытым, выделанным красными узорами, воротом, угодливо склонил голову, откинул руку в приветственном, пригласительном жесте.

Вторая рука, более не таясь за спиной, привычным, уверенным движением убирала огромный кинжал, в ножны, висящие на легком поясе.

– Здоров буди, славный Владимир Данилович!

– И тебе не хворать Иван Юрьевич! – старик, откинув напускную немощность, с легким хрустом расправив широкие плечи, обнажая грудь, покрытую густыми, белыми волосами. От былой, старческой слабости не осталось и следа – много ль с тобой?

– Три десятка неполных…

– Три десятка это еще по-Божески – дед Владимир истово перекрестился и добавил, – упокой души светлые воинов твоих, Господи, павших за веру православную! Ну, не стойте на пороге, проходите гости дорогие.

Долго уговаривать никого не пришлось. Вскоре, привычными маневрами многочисленный Небесный отряд скрылся во дворе, увлекая своей массой замешкавшегося меня в широкий двор, окружающий терем, с узких окон которого боязливо выглядывало многочисленное семейство старика и дворовая прислуга, преимущественно женского пола.

Пока я поднимался по каменным ступеням на первый этаж, я упустил часть разговора старика и воеводы. Когда, в хорошо освещенном помещении гостевой палаты, удобно растекшись по лавке, я чуть-чуть пришел в себя после недавних потрясений, я услышал, о чем два достойных мужа ведут речь, понимая, что мой приход в терем обсуждается ими живо, но полушёпотом, чтобы не привлечь излишнего внимания.

– … пусть отец и не веры православной, но мать… – о чем-то горячо настаивал Иван, осторожно взяв разозленного старика за широкий рукав его рубахи.

Владимир молчал, колко поглядывая на меня из-за густых ресниц, медленно пожевывая собственные губы за окладистой бородой, достигающей живота. Рука его при этом непроизвольно поглаживала рукоять длинного кинжала.

– Православная? – заметив мой встревоженный взгляд, Владимир улыбнулся, но чувствовалось, что это лишь необходимое притворство, – та мне все едино! – поспешил он резко оборвать щекотливую тему, – Ольга! – Крикнул он наверх в темноту витиеватой лестницы, – распорядись ужин подать уставшим дружинникам! Ну а вы, ребята, отдыхайте, сколько сможете. Еще неизвестно, сколько ваш отдых продлиться – уже в полголоса добавил он последнюю фразу, не адресованную никому.

Дружина зашевелилась, вставая с лавок и ковров, богато покрывающих хорошо выструганный пол палаты, встречая нехитрые, но желанные яства, спускаемые сверху. Мне отдохнуть не дал Иван, ловко выхватив за руку из толпы, приближающуюся к широкому и длинному дубовому столу, стоящему в середине помещения. Он, со смехом, чтобы замаскировать свои истинные намерения увел меня в темное помещение, нырнув в незаметную дверь в одной из стен.

– Гамаюн! – обратился он ко мне со всей горячностью, которую имел в своей душе, – послушай и запомни! На стены мы выйдем все. Постоим за честь Отчизны славно и долго, уничтожив большое количество ворогов, но, поверь мне, Гамаюн, Рязань обречена!

Он со страданием посмотрел в узкое, ничем не заделанное оконце, больше походящее на бойницу и горячее дыхание воеводы инеем осело на его бороде:

– Так повелось на Руси, – продолжил он, едва мысли собрались воедино под наморщенным лбом, – что князь на князя волком смотрит, в трудный час добить норовит, а не помощь шлет в нужде, посему тщетны надежды Рязанцев на Владимирские и Черниговские полки!

Холодная пластина коснулась моих рук, и я с удивлением, в тусклом свете, льющимся со двора, разглядел в своих ладонях нагрудную пластину воеводы со знаком ордена Небесного Отряда:

– Ни мне, ни братьям моим понятия о чести не позволят уйти со своих позиций. Но ты можешь! Ибо не связан с братством ни словом, ни клятвою, да к вере Христовой не отнесен! Я знаю, что ты не уйдешь сразу, а посему стой с нами подле крепко, но когда поймешь, что силы наши иссякли, беги к сему дому. Владимир отведет тебя к ходу тайному, подземному, по которому ты, да женщины и дети выйдут к берегу реки, в погребе под избой сожженной очутившись. В том же погребе специальном сани найдете, готовые к походу, под землю заточенные, ну а дальше дело навыка и сил – под покровом темноты тихо выйдете в поле и полетите, куда глаза глядят, живые да здоровые.

– А кони?

– Коней добудете. Их не припасешь. Дело трудное, но исполнимое.

Воевода крепко сжал своими ладонями мои, да так, что острые края пластину больно впились мне под кожу:

– Во имя своей матери, поклянись мне, что ты сохранишь память о нашем братстве и пронесешь сию память через поколения. Пусть знают предки наши, насколько сильна была наша рука, насколько могуче тело и, будь добр, Гамаюн, – расскажи людям добрым, что Иван Дикорос смыл свой позор и перед ликом смерти скинул кровавые перчатки с дланей!

– Клянусь дядька, – выдохнул я, проникаясь каждым словом опытного и закаленного мужа.

– Хорошо, малый! – воевода потрепал мои коротко стриженые волосы, полностью умиротворившись моими обещаниями, – дед Владимир все сделает и все покажет. К твоему приходу все будет готово к бегству, а пока богато ешь, мало пей, ибо монгол стремителен и опасен. Не пройдет и дня, как первый приступ обрушиться на стены города! – он отвернулся, порываясь вынырнуть в залу, наполненную людьми, но на секунду задержался у растворенной двери, – Ульв… – не оборачиваясь, произнес он тихо, – был отличным мужем твоей матери! Теперь вижу и верю. Ибо плод любви их, крепок и велик, стоит за моей спиной, готовый к новым бурям и вызовам. Не бросай Русь, Торопка, как бы не было худо и страшно, ибо ради этих земель отдавали жизни самые достойные люди нашей земли.

Не дав мне ничего ответить, воевода легко выпорхнул в залу, за дубовым столом посреди которой Небесные братья принимали богатую трапезу от радушного хозяина.