Глава 31. Осуждённые

Приговор прозвучал ударом тяжёлого молота, и в зале мгновенно воцарилось молчание. Лишь затихающее эхо слов главы, звенящее в сводах огромного зала, нарушало повисшую тишину. Это решение стало огромной неожиданностью для всех присутствующих, а Эдван чувствовал себя так, словно его только что окунули в ледяную воду, настолько сильно слова Горана Морето вышибли его из колеи. Вся злоба и желание бороться с проклятыми благородными, что горели в нём буквально несколько мгновений назад, мгновенно потухли, словно старые свечи, оставляя после себя лишь лёгкий дымок недовольства.

– У… уважаемый глава, вы уверены в своём решении? – хрипло переспросил главный Хранитель знаний, сидящий у дальнего края стола. Он был единственным, кому хватило духу высказать вопрос, которым задавался почти каждый в этом зале. Агар Линн, услышав это, покачал головой и прикрыл глаза, а Ли Джоу, наоборот, позволил себе оскалиться в довольной ухмылке, откинувшись на спинку стула так, чтобы глава города его не видел.

Мастер Ганн, который в это время сидел на скамье свидетелей, заметил эту ухмылку и нахмурился, после чего на мгновение встретился взглядом с Гораном Морето и, не уловив в том ни тени сомнения, тяжело вздохнул. Не такого исхода событий он ожидал, надеясь посмотреть, на что способен его самый выдающийся ученик. Не такого. Однако сделанного уже не воротишь, и заставить передумать столь упёртого человека, как Горан, было попросту невозможно. Приговор считался окончательным и не подлежал обсуждению; единственным, кто мог бы его отменить, являлся следующий глава города, но к тому времени, когда он придёт к власти, Эдван уже месяц будет находиться в изгнании. Между тем патриарх семьи Морето мрачно оглядел собравшихся в зале и всё же соизволил ответить на озвученный вопрос.

– Не собираюсь повторяться. Тем, кто не чтит наши законы и не нуждается в нашей защите, нет места внутри этих стен, – проговорил мужчина и поднялся с кресла, тем самым объявляя суд оконченным.

Уходя, он бросил короткий взгляд на Лаута и еле заметно усмехнулся, про себя одобряя поведение мальчишки. Начни тот сейчас молить о пощаде и плакать, прося отменить приговор, глава мгновенно потерял бы к нему всё уважение. Однако юноша обошёлся без глупых сцен, столь свойственных юнцам. Лицо Эдвана застыло непроницаемой маской, словно он был холодной ледяной статуей. И Горан мог лишь надеяться, что столь достойное поведение вызвано внутренним стержнем и твёрдостью характера, а не сильным шоком и оторопью. Впрочем, какими бы ни были истинные причины, самым главным для главы оставалось то, что подсудимый принял вердикт достойно, хотя бы внешне.

Глава уже удалился, а Эдван всё продолжал стоять на месте, глазея на пустующее место главного судьи, не в силах поверить в произошедшее. Его изгнали. Взаправду, окончательно и бесповоротно. Изгнали, оставив один на один с суровым миром за городской стеной. Все мечты, надежды и планы юноши в одночасье рухнули, словно старое сухое дерево под ударом умелого дровосека. Неотвратимый и жестокий удар судьбы настиг его, наказав за дерзость. И на что он вообще рассчитывал, препираясь с главой? Сейчас все мысли, что кружили в голове буквально несколько минут назад, казались наивными, странными и очень глупыми… но было уже поздно. Сделанного не воротишь.

Тяжёлая рука солдата рухнула на плечо юноши, отрывая его от дум. Пришло время покинуть зал. Бросив короткий взгляд на понурую спину Мариса Морето и леди Джину, на хмурое лицо мастера Ганна и довольные ухмылки других учителей, Эдван сделал глубокий вдох, обуздав свои чувства, и поспешил уйти прочь, сохраняя на лице маску полнейшего безразличия. Он не мог позволить этим старым уродам увидеть его слабость и боль, которых они так ждали, точно падальщики.

Оказавшись снаружи, Эдван сразу же поспешил в академию. Ему хотелось как можно скорее оказаться там, где его никто не увидит, чтобы наконец-то дать волю чувствам, раздирающим его изнутри. Отчаяние и страх, охватившие его в первые минуты после приговора, проникали всё глубже в душу, а мысли, что метались в голове в поисках виновника, заставили пламя гнева, потухшее буквально несколькими минутами ранее, разгореться с новой силой.

Проклятые благородные! Проклятый город, проклятые законы! Выругавшись, Эдван захотел изо всех сил ударить что-нибудь, но так и не смог найти ничего и никого подходящего, чтобы выместить злобу. О, с каким удовольствием бы он сейчас открутил голову проклятому Чэню Джоу, уродам братьям Алана, их отцам и вообще всем, кто был хоть как-то причастен к его приговору. Если бы не было этих дурацких благородных с их идиотскими правилами и непомерным чувством собственного превосходства, он бы никогда не попал в такую ситуацию! Все, абсолютно все проблемы этого глупого города были из-за кланов!

– Да и катитесь все к Первому… – прошипел Эдван, искренне желая всем им подохнуть самой страшной смертью в лапах этого самого Первого.

Встряхнувшись, он прибавил шагу в надежде, что его комнату ещё не успели обнести после суда. В конце концов, там, в сундуке, лежал подарок для Лизы, который он до сих пор не мог ей отдать. Пусть эти твари и изгнали его, но он сделает всё, чтобы ей не пришлось страдать от произвола мразей вроде Чэня, который совершенно её не достоин. Да что там! По мнению Эдвана, этот каменный урод не был достоин даже смотреть в её сторону, не то что жениться…

До академии юноша добрался примерно за двадцать минут. Он не обращал внимания на сочувственные и злорадствующие взгляды других учеников, что встречались ему на улице, быстро преодолел расстояние от ворот до главного корпуса и, ворвавшись в холл, поднялся по лестнице на второй этаж и направился в свою комнату.

Эдван распахнул дверь и замер, напряженно оглядывая помещение. Парень пытался понять, не пошарил ли кто-то в вещах во время его отсутствия, но сундук и циновка казались нетронутыми. Вздохнув, он шагнул внутрь и уже намеревался проверить, действительно ли это так, как вдруг позади раздался странный шорох. В следующее мгновение чья-то могучая рука зажала его рот дурно пахнущей тряпкой, а затылок пронзило тупой болью. Он успел лишь несколько раз нелепо дёрнуться, прежде чем сознание окончательно померкло, оставляя безвольное тело на руках незваного гостя.

В это же время в поместье семьи Морето проходила казнь. Казнь не физическая, а моральная. Вести о судьбе наследника разлетелись по клану со скоростью лесного пожара. Об этом узнали ещё вчера, вот только до суда никто не решался показывать отпрыску главы своего истинного отношения. До тех пор, пока оставался пусть и небольшой, но всё же вполне реальный шанс на то, что непутёвого принца минует наказание, все предпочитали держать своё мнение при себе. Однако сейчас, когда Марис Морето был официально изгнан из города и лишился своего статуса, а глава клана потерял место, родственники совершенно не стеснялись в выражениях.

Ещё никогда в жизни Марис не чувствовал себя настолько жалким, настолько ничтожным и разбитым, никогда не испытывал такого давления. Юноше, который, свесив голову, плёлся позади леди Джины вначале через двор, а потом и по длинным коридорам главного поместья до самых покоев главы, казалось, будто на него обрушилась настоящая кара небес. Его путь превратился в дорогу позора и презрения. Каждый, над кем он когда-либо издевался, пришёл сегодня, чтобы плюнуть ему в лицо и высказать всё, что о нём думает. Каждый, кто возлагал на него большие надежды, пришёл показать, насколько в нём разочаровался. Каждый, кто был к нему безразличен или нейтрален, сейчас пришёл растоптать его за честь семьи и главы клана. Последнее особенно сильно разгневало родственников, и лишь присутствие леди Джины и слово Горана удерживали их от того, чтобы отомстить оступившемуся юнцу за поруганную честь клана самым радикальным образом. И пусть не действием, но словом, красноречивым взглядом или молчаливым порицанием они выказывали своё недовольство. Каждый член семьи Морето в этот день хотел, чтобы он всей своей подлой душонкой прочувствовал этот несмываемый позор, ощутил себя жалким, ничтожным и беспомощным муравьём, недостойным находиться под одной с ними крышей.

Мир, который юноша знал, в который он верил, разлетелся на десятки тысяч мелких осколков. И под конец этого длинного пути до отцовских покоев тот Марис Морето, наследник великого клана, талантливый благородный юноша, не понимающий глупых законов, сковывающих истинный потенциал одарённых, умер. Разбился вместе с миром, в котором он жил, оставил вместо себя лишь жалкую тень, ныне погребённую под презрением, которое он ощущал от тех, кто ещё вчера был готов превозносить его.

Джина доставила его в покои главы клана и, не удостоив парня даже взглядом, захлопнула двери с другой стороны. Он остался один в огромной, богато обставленной гостиной. С тяжёлым вздохом подошёл к небольшому возвышению с мягкими подушками, упал на него и, закрыв рукой глаза, позволил выйти всему, что накопилось в душе. Солёные дорожки покатились по лицу Мариса. Он тихо выл в подушку в полной тишине, сокрушаясь над собственной глупостью и идиотизмом. Все надежды на то, что хоть кто-нибудь из семьи сжалится над ним, вступится, спасёт от уготованной отцом участи, рухнули после этого пути позора. Клан отвернулся от того, кто предал его.

Так он пролежал несколько часов, глотая слёзы и пытаясь прийти в себя. До тех пор, пока дверь в соседнюю комнату не скрипнула, и оттуда не появился слуга.

– Господин желает тебя видеть, – надменно произнёс мужчина. Увидев, что тот не торопится вставать, он добавил сквозь зубы: – Не заставляй его ждать.

Юноша подчинился. Слова прислуги ножом вошли в его сердце. Ещё вчера этот человек был готов лебезить перед ним и сдувать пылинки, а сейчас надулся, точно жаба, и вёл себя так, словно он теперь благородный, а Марис – простой грязный попрошайка с улицы. Впрочем… теперь это было недалеко от истины. Парень побрёл в сторону кабинета отца. Ему вдруг вспомнился путь к трибуне в зале суда, и он вновь почувствовал себя словно на дороге к эшафоту.

Обстановка в кабинете главы города была такой же строгой, как и его хозяин. Здесь не было ничего лишнего. Добротный деревянный стол, стойка для доспехов и оружия, несколько стульев для возможных гостей и два стеллажа со свитками и книгами. Мужчина сидел за столом и сосредоточенно что-то писал. Услышав шарканье ног по полу, он поднял голову, взглянул на сына, велел тому сесть напротив и взмахом руки прогнал слугу. Тот поспешил исчезнуть, захлопнув двери с другой стороны.

Мужчина отложил писчие принадлежности и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел на сына. Он ничего не говорил, в кабинете царило молчание, и с каждой минутой Марис чувствовал себя всё хуже и хуже под отцовским взглядом. Чувство вины жгучим пламенем съедало его душу, заставляя смотреть в пол и не позволяя поднять глаза на родителя. Это молчание, столь красноречиво выражающее всю степень отцовского неодобрения, было больнее, чем презрение всей прочей родни.

Послышался тяжёлый вздох, и грозный, всегда собранный и серьёзный глава города слегка осунулся, в одно мгновение превратившись из сурового патриарха в усталого мужчину. Он прикрыл глаза, помассировал их пальцами и снова взглянул на сына, не в силах понять, где допустил ошибку. Как патриарх он обеспечил его лучшими учителями, дал всё, о чём можно было мечтать в этом городе, всегда старался выкроить время для общения… и всё равно этого оказалось недостаточно.

– Чэнь? – тихий голос отца разорвал давящую тишину.

– Да, – так же тихо ответил Марис. Горан поморщился, изо всех сил стараясь не застонать от досады.

– Врагу подарили невесту, – скривился мужчина. Лишать клан ещё одного перспективного бойца из-за глупых предрассудков ему не хотелось. – Ну, хоть про его успехи с контрактом ты не соврал?

– Нет. Отец…

– Ничего не говори, – прервал его Горан, – я не собираюсь слушать оправдания и бесполезное сотрясание воздуха. Через три дня тебя не должно быть в городе. И я бы не советовал затягивать с выходом. Ты больше не горожанин, и закон тебя больше не защищает.

Марис слушал слова родителя молча. Он смотрел в пол. Отцовская речь была подобна кнуту, хлещущему его по спине.

– Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю, – не выдержал, наконец, мужчина.

– Прости, отец, – прошептал парень, впервые за долгое время посмотрев на родителя. Огромных трудов стоило юноше не отвести глаза. А всё потому, что, вопреки его ожиданиям, во взгляде Горана он почувствовал не злость и не осуждение, а лишь глубокую печаль и усталость.

– Поздно извиняться, – покачал головой тот, – ты свой выбор сделал. Как отец я лишь обязан позаботиться о тебе в последний раз.

Сказав это, мужчина поднялся со стула и подошёл к стойке с доспехами. Несколько долгих секунд он рассматривал их, после чего покачал головой.

– Ты получишь доспехи своего дяди из семейного хранилища. Они должны будут хорошо сесть на тебя после подгонки. А также кое-что ещё… – мужчина наклонился и под ошарашенным взглядом сына взял с полки ножны со своим мечом.