– Тут в версте от станции деревенька есть – Слободка. Так у тамошних жителей железнодорожные кражи – что-то навроде промысла. Поезда, особенно тяжелые, на станцию тихим ходом идут, вот и приноровились крестьяне вагоны грабить. Если вагон открытый, с углем там или с дровами – сверху залазят, если закрытый – топором могут дырку в стенке прорубить. Мужики с вагонов товар скидывают, а бабы с ребятишками подбирают и домой волокут. Не мешало бы слободских проверить.

– Ну что ж, предложение дельное. Вы этим и займитесь. Товарищ Трофимец, выделите товарищу людей в помощь.

– Еще бы ордерок.

– Какой ордерок?

– Так обыска надо проводить, а без ордеров вроде не велят теперь.

– Да как же я тебе дам ордер, если я не знаю фамилий обыскиваемых?

– А я вам сейчас назову.

* * *

След от повозки нашли аккурат посредине между станциями, в четырех верстах от каждой. Судя по оставленным в весенней грязи отпечаткам, к дороге подъезжала одноконная крестьянская телега. Никаких особых примет след не имел. Кончался он в пяти верстах от железнодорожной линии – на гравии Большой Зарайской дороги. Искать дальше было бесполезно. От того места, где кончался след, до дома Тараканова по прямой было не более двух верст, поэтому субинспектор решил проведать семью. Наказав деповским рабочим, с которыми он занимался розыском, передать начальству, что скоро будет, Осип Григорьевич поспешил домой.

Когда он, грязный и промокший, ввалился в избу, обе его женщины завыли, как по покойнику. За ними заревел и сынишка. Пришлось всех успокаивать. Первой пришла в себя мать и тут же поспешила собирать на стол.

После огромной тарелки щей с куском говядины и сковородки жареной картошки на настоящем сливочном масле Осип Григорьевич полулег на диван, блаженствуя, закурил папироску.

– Папка, ты где был? – сын устроился рядом и прижался к нему всем телом.

– В Москве, сынок. – Тараканов рукой отогнал от ребенка табачный дым и затушил папиросу.

– Гостинец мне привез?

– Нет, сынок, не привез. В следующий раз приеду, обязательно привезу.

– А ты разве не навсегда приехал?

– Нет, нонче же надо на службу возвращаться. Да и тебе за гостинцем.

– Не ходи никуда, оставайся дома, мне гостинцы не нужны.

– Нельзя, сын, начальник заругает.

Личико у Ваньки скривилась в начинающемся плаче.

– Это что такое, а? Не вздумай плакать. Ты что, барышней у меня растешь? Тебе, может быть, куклу в гостинец привести? Не плачь, говорю. Я недолго на службе буду, скоро навсегда приеду.

– Сколько дней?

– Точно не знаю, мало.

– Шесть?

– Немного поболе. Дней пятнадцать.

– Уже тепло будет, когда приедешь?

– Наверное, тепло.

– Тогда пойдем на речку купаться?

– Пойдем, и искупаемся, и рыбы наловим. Снасти-то наши в порядке?

Через час он вышел на улицу. За ним следовало все семейство.

– А что, мать, подорожали небось извозчики?

– Почем мне знать, я пешком хожу.

– Не подорожали, как стоили два рубля до станции, так и стоят, – сказала жена.

– Тогда пойду на Московскую, найму «ваньку». Устал я что-то, да и спешить надо.

* * *

Розенблюма он нашел в конторе пассажирской станции. Начальник проводил очередное совещание.

– А, Тараканов, явился! Где шлялся?

– Домой заскочил, товарищ комиссар, с семьей повидаться.

– Ты сюда что, отдыхать приехал? Товарищи мне уже доложили о твоих «успехах». Только зря время потерял и людей от работы оторвал. «Лекок» хренов. А вот товарищ Харламов паек свой не зря получает. Пока ты матушкиными пирожками брюхо свое набивал, он и похищенное нашел, и преступника.

Ошеломленный субинспектор молчал.

– Телеграмма пришла из Ожерелья, вот, почитай. – Комиссар бросил Тараканову кусок телеграфной ленты.

«Деревне Слободка найдены баулы денег арестован василий харитонов мясоедов» – прочитал Осип Григорьевич.

– Через пять минут ростовский «скорый» прибывает, мы на нем в Ожерелье и отправимся, придется «скорому» сделать там непредвиденную остановку. Твое счастье, что успел.

* * *

Оказалось, что никаких денег найдено не было. Телеграфист, по своей телеграфской привычке не передал союзы, предлоги и прочие мелкие части речи. В оригинале текст телеграммы звучал так: «В деревне Слободка найдены баулы из-под денег. Арестован Василий Харитонов Мясоедов».

Розенблюм телеграфиста чуть не убил.

– Сволочь буржуйская! Ленту, сукин сын, экономил или ток электрический? Или лень тебе было пару лишних раз ключом ударить? Моли бога, что я в Москву не успел отрапортовать, а то бы не сносить тебе головы!

Оказалось, что Харламов, производя обыск у одного из известных ему железнодорожных воров, нашел три казенных брезентовых баула с трафаретными надписями: «Н.К.Фин. Р.С.Ф.С.Р.» и остатками сургучовых печатей.

Когда Розенблюм вошел в кабинет начальника станции, Мясоедов – тщедушный мужичонка в рваной поддевке – бухнулся на колени:

– Нашел я брезент, ваше превосходительство, нашел, Христом Богом клянусь! – завыл он.

– Какое я тебе «превосходительство», сукин ты сын! Все мозги свои пропил? Где нашел, когда?

– Виноват, виноват, господин товарищ комиссар. Виноват! Сегодня нашел, поутру, у железки.

– А чего ты там поутру делал? А?

Мясоедов опустил голову.

– Дык мы это… Дровишек пару поленьев с поезда скинул, а когда собирал, мешки энти и увидел.

– Значит, с вагонов воровал? Государственное имущество похитить хотел? Московских рабочих без дров хотел оставить?

Недоуменью Мясоедова не было предела:

– Дык нешто с полсажени поленьев Москва убудет? Туда небось таких саженей мильон кажный день подвозят. Сколько лет с вагонов кормимся, а Москва до сих пор не замерзла.

– Вот видите, товарищи, как он рассуждает! – обратился Розенблюм к присутствующим. – Типичный люмпен. Вчера вязанку дров украл, сегодня – людей убил и вагон с деньгами ограбил.

– Не убивал, не убивал, барин! – заорал Мясоедов.

– Трофимец! – позвал начальника милиции комиссар.

– Я!

– Везите его к себе. Даю вам ночь. Чтобы к завтрашнему утру этот люмпен указал, куда спрятал деньги, и назвал соучастников. Вопросы?

– Никак нет, товарищ Розенблюм! Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

– Тараканов!

– Я.

– А почему бы вам не пригласить меня к себе в гости? А то в здешних номерах наверняка клопов – тьма тьмущая.

* * *

Когда вернулись в Каширу – уже начинало темнеть. Розенблюм пошел на вокзал, отправить в Москву телеграмму о результатах розыска. Тараканов ждал его на улице минут двадцать. Потом комиссар через сторожа сообщил, что остается ночевать на станции.

– Начальник его соблазнил, – сообщил сторож. – Сейчас сидят, коньяк пьют, а кухарка им ужин стряпает. Велел вам завтра в восемь утра быть.

Прежде чем ехать домой, субинспектор решил прогуляться вдоль линии.

«Между станциями восемь верст. При хорошем ходе поезд преодолеет их минут за десять. Из-за подъема он ехал полчаса. Бандитам надо было успеть заскочить, отворить дверь, расправиться с сопровождающими, найти деньги, выкинуть их из поезда и спрыгнуть самим. Получается, что сесть на поезд им нужно было как можно ближе к Кашире, чтобы времени на само ограбление осталось как можно больше. Да и запрыгнуть в только что отправившийся поезд проще. Багажный вагон – первый от тендера паровоза, и его площадку оттуда не видать. По инструкции машинист, начав движение, должен несколько раз обернуться и посмотреть на станцию – убедиться, все ли в порядке и нет ли сигналов к остановке. Если бандиты это знали, то первые саженей сто они на поезд садиться бы не стали. А на открытой местности стоять им было несподручно – бригада могла их увидеть. Выходит, что они где-то спрятались, а когда поезд проехал мимо – заскочили на площадку. Где?»

Тараканов перешагнул через пути и оказался на крутом склоне железнодорожной насыпи. Внизу, саженях в двадцати пяти, располагались маленькие домики станционных служащих. Подсвечивая купленным во Львове электрическим фонариком, субинспектор двинулся вдоль насыпи в сторону Ожерелья. Пройдя с полверсты, он увидел то, что искал – вдавленные в мокрую землю пустые рогожные кули. «Здесь, здесь они прятались! Три-четыре человека». В ожидании поезда налетчики курили – Тараканов обнаружил шесть гильз от папирос «Асти» фабрики «Дукат» – удовольствия по нынешним временам недешевого.

Субинспектор принялся было собирать окурки, потом вздохнул и пошел на станцию – за понятыми.

* * *

В 8 утра следующего дня Тараканов стоял перед начальником свежий и бодрый как огурчик – ночь, проведенная дома, стоила недели отдыха. Зато Розенблюм выглядел так, как будто всю ночь разгружал вагоны. И несло от него, как из винной бочки. Начальник хотел спустить свою похмельную злость на субинспектора, но в это время в кабинет зашел Трофимец.

– Ну что, раскололи?

– Не признается, товарищ комиссар, как мы ни бились. Стоит на своем – нашел, и все!

– Значит, плохо бились! Работать не умеете!

– А я думаю, не он это, товарищ Розенблюм, – подал голос Тараканов.

– Что? Как это не он?

– Ну сами посудите: во-первых, баулы он никуда не прятал. Харламов мне вчера сказал, что они у него во дворе на веревках висели, сушились. А стал бы бандит, укравший девять миллионов, так себя подставлять? Зачем вообще человеку, у которого есть пара миллионов, подбирать баулы? Во-вторых, судя по всему, ограбление было задумано и спланировано умным человеком. А стал бы умный человек иметь дело с этим Мясоедовым, который всю свою жизнь ворует с железки и про которого и полиции было известно, и милиции? Ведь Харламов пошел к нему чуть ли не к первому. Зачем организатору гранда так рисковать? И зачем оставлять такого соучастника в живых? Он не пожалел того, кто ему вагон отпер, а уж этого бедолагу и подавно бы в расход пустил. И вообще, на кой он им сдался? Похищенное увезли на лошади, следовательно, у преступников был соучастник из местных, но у Мясоедова лошади нет.

– Не он, говоришь. Хорошо, тогда кто?

– Пока не знаю.

– Ты не знаешь, Трофимец не знает. Зато я знаю. Рассуждения твои, Тараканов, гроша ломаного не стоят. Нет у тебя партийной подготовки. Ты плохо знаешь крестьянство. Плохо ты изучил характер мелкого собственника. Мужик куска гнилой веревки не выкинет. А тут – несколько аршин прекрасного брезента! У него рука не поднялась его выбросить. Привезли бандиты деньги в его дом, переложили в другую упаковку, может быть, даже приказали ему баулы сжечь, а он пожалел. И то, что он полиции личность известная, тоже во внимание принимать нельзя. Бандиты считают, что полиции он известен, а милиции – нет. И правильно, в общем-то считают. Если бы советская власть не доверила бы Харламову служить в милиции, знали бы мы про Слободку? Вот ты тоже из бывших полицейских, знал ты про Мясоедова?

– Нет.

– Вот! А откуда об этом мог знать товарищ Трофимец? Знал ты про Мясоедова, Трофимец?

– Я только три месяца как по милиции служу, а до этого слесарил у Сан-Галли^[4].

– Вот и я про то. Откуда питерскому пролетарию знать про здешнего Мясоедова? На это-то бандиты и надеялись. Ну а то, что у него лошади нет – значит, был еще один местный, с лошадью, может быть, из той же Слободки. И какой из всего мною сказанного мы можем сделать вывод? А вывод очень простой. Собираемся и дуем в Москву. Здесь нам пока делать нечего. Мясоедова берем с собой и показываем нашим московским специалистам. Они его быстро разговорят! Трофимец продолжает заниматься розыском на месте. Вопросы?

Арестованного пришлось, в нарушение всех инструкций, везти в багажном вагоне – лицо Мясоедова представляло собой один сплошной кровоточащий синяк. Пристроившись на жестком стуле напротив задержанного, Тараканов отвернулся к окну и стал смотреть на купола церквей убегавшего от него родного города.