Адам оказался в небольшой комнате, где вместо стен были зеркала в роскошных золоченых рамах, а посреди нее стоял круглый стол, покрытый белоснежной скатертью, весь уставленный всевозможными экзотическими яствами, из которых только черная икра была ему более-менее знакома. Подойдя к столу, он внимательно осмотрел содержимое тарелок и блюд, с трудом борясь с искушением попробовать их содержимое, вместо столовых приборов использовав собственные руки. В животе у него заурчало, и он испытал желудочный голодный спазм, так как последний раз он ел в самолете, т.е. часов шесть назад. Но искушение голодом было все же так велико, что он не удержался и сунул указательный палец правой руки в серебряную плошку с черной икрой, поставленной в блюдо со льдом, зачерпнул на него, сколько смог на нем удержать, и отправил в рот, жадно сглотнув.

«Браво, браво», – услышал он за своей спиной чей-то голос и жидкие хлопки, испуганно оборотясь позади себя увидел изящного человечка с бархатными глазками под густыми, сросшимися в одну линию бровями, одетого в яркий канареечный пиджак и бледно-голубые брюки, в черные мокасины с красными носами и зеленую рубашку с лиловым шейным платком. «Попугай», – тут же окрестил его про себя Адам, но удержался произнести это вслух и только улыбнулся.

– Браво, браво, браво, – вновь произнес однобровый и, подойдя к Адаму, громко зацокал языком, – Тцэ, тцэ, тцэ, белис-с-с-и-и-м-о-о-о-о, краса-в-в-в-и-и-и-т-ц-а-а. Голодный очень, да-а-а?

– Что? – опешил Адам, забыв сменить улыбку на лице, – Это по-русски?

– Да, клянусь яйцами моего деда, он гордился бы мной, услышь он сейчас мой диалог. Он был русский офицер, уффициале, кописко? Колоннелло русской армии.

– Кто, кто? Ко, ко, коло…

– Колоннелло, полковник, кописко?

– А, полковник! Настоящий?

– Как я и ты, он служить в царска армия, бежать сюда после революция, феропе терроре, я нобиле, понимаешь, я по-русски дворянин. Настоящий. Я нравится тебя? – с некоторой гордостью произнес он и, отступив от Адама на один шаг назад, гордо выпрямился, отчего своей серьезностью насмешил его: он напомнил ему в этот момент действительно тщеславного попугая, гордо сидящего на жердочке и самодовольно поглядывающего по сторонам, словно он взаправду человек, а не глупая птица в зоомагазине, выставленная его хозяином на продажу.

– У тебя смешной наряд, – единственное что нашелся сказать Адам, с трудом удержавшись от смеха, – Ты сам себе цвета выбирал?

– Тебе нравится? – с полной серьезностью уточнил «попугай» и гордо повел плечами, – У меня безупречный вкус. У меня свой Дом Моды.

– Да-а-а, – выдохнул Адам, внимательно взглянув ему в его темно-карие глаза, оперенные черными ресницами, и тут же в его голове раздался монотонный голос: «О, какая девка. Старики не врали. Она будет украшением сегодняшнего вечера. Дуреха и не догадывается, какие планы у меня на нее. Надо будет предложить ей водки, она ведь русская и наверняка пьет. Спросить или просто налить?»

– Налейте мне водки, пожалуйста, – повторил вслух Адам последнюю мысль незнакомца, превратив ее в просьбу.

«Ха, какой же я умный, – самодовольно возликовал «попугай» и, подойдя к ломберному столику с напитками у зеркала, налил из хрустального графина рюмку водки и с полупоклоном протянул Адаму, – Чем быстрей я тебя подпою, детка, тем покладистей и беспечней ты станешь, утратишь чувство реальности и до самого конца не догадаешься что тебя ждет».

Взяв из рук новоявленного ухажера рюмку, Адам загадочно ему улыбнулся и спросил:

– А сам как, выпьешь? – на что тот виновато улыбнулся, прижал обе ладони к груди и горячо его заверил:

– О, дорогуша, я не могу, у меня больная печень.

«Значит, рассчитываешь меня опоить», – усмехнулся про себя Адам, но лишь как можно более выразительно посмотрел на него, затем слегка закатил глаза кверху и, выдохнув, одним залпом опрокинул в себя всю водку.

– Ха-а-а, – резко выдохнул Адам, а «попугай» жадно сглотнул набежавшую слюну и одобрительно констатировал:

– До дна. Браво.

– Могу я еще икры? – капризно сморщив свой чувственный рот, спросил Адам.

– О, белла донна, все, что вы хотите. Могу я поцеловать вашу ручку, – засуетился итальянец и потянулся к его руке, но тот предусмотрительно сам протянул ее ему, поджав ладонь, и снисходительно поинтересовался,

– Как тебя зовут, полковник?

– Марчелло, моя донна, – взяв кончиками пальцев его кисть снизу, произнес он и слегка прикоснулся губами к его коже в легком полупоклоне, – Вам нравится мое имя?

– Что мне в имени твоем? – глупо хохотнул Адам и внимательно всмотрелся в сущность собеседника, обнаружив, что на самом деле его зовут Максим Мефиц: он латентный гомосексуалист, но боится признаться в этом; тайно дома переодевается в женское нижнее белье и часами разглядывает себя в зеркале; мечтая о мускулистом любовнике, самоудовлетворяет себя с помощью электровибратора до полного физического изнеможения, – Тем более, что ты врешь, как сивый мерин. На хрена я тебе, ты же к бабам равнодушен?

– Имя говорит все о человеке, – несколько уязвлено возразил ему лже-Марчелло, с легким испугом разглядывая Адамово лицо, будто пытаясь прочесть по нему, что он о нем знает, – мое, например, означает Молот. А как тебя зовут?

– Ну Франческа, – выдернув нетерпеливо свою руку из пальцев «попугая», бросил Адам и, поворотясь к нему спиной, попробовал вновь зачерпнуть указательным пальцем своей правой руки черной икры.

– Есть же ложка! – возмущенно вскричал лже-Марчелло и, стремительно подскочив к столу с яствами, сдернул салфетку с тарелки со столовыми приборами, лежавшей поверх них и скрывавшей их от взора Адама.

– О, спасибо, а я и не заметил, – обрадовался Адам, – пальцами как-то неловко. Мы же все-таки в Европе, а не в России, где все можно.

– Здесь также все можно, – услужливо заверил его «попугай», – но лучше есть ложкой. Так удобней. Так значит тебя зовут Франческой?

– Ага, – промычал Адам, с полным ртом икры, – а шо, ымя как ымя, м-м-м, вкусно-о-о.

– Да, и при этом очень дорого, – согласился с ним лже-Марчелло, – Может, еще водки?

– Не плохо бы, – прожевав икру, выдохнул Адам, – Неужели вы так едите каждый день: всякие там устрицы, мидии, лангусты, икра, пармская ветчина, пармезан? А у нас дома ни хрена нет, кроме квашеной капусты. Почему?

– Не знаю, – искренно признался «попугай», – Может, потому, что вы не умеете жить. Дед говорил, что Совдепия испортила русский народ. Безнадежно испортила. Но в этом доме не принято говорить о политике, только о любви. Ты очень красивая, Франческа, ты мне нравишься. Тебе нравится жить, как сейчас? Субитто! Долче витта, чики-пики, шик и блеск.

– Да, у тебя здесь шикарно, хотя и не в моем вкусе: слишком много стекла и зеркал. Канделябры также. Позолота. Попсово.

– Франческа, все, что было до встречи со мной, – это была не жизнь. Понимаешь? Это как черное и цветное, понимаешь?

– Нет, полковник, не понимаю. Говоришь загадками. Так водки нальешь?

– Ах да, водка, – вспомнил лже-Марчелло и растерянно хлопнул себя по лбу, – совсем забыл. Конечно, но налегать на спиртное, наверное, не надо, у нас долгий вечер, донна стасерра. Подойдя к столику с напитками, он взял хрустальный графин с водкой и, вернувшись к Адаму, обновил содержимое его рюмки.

– Ну вот, сразу видно, Марчелло, что ты интеллигентный человек: можешь ухаживать за дамой. Значит, ты дворянин?

– Да, русский дворянин, нобиле, очень влиятельный человек.

– Ну, будь! – жестом изобразив, что он чокается с ним, выдохнул из себя Адам с максимальной чувственностью, на которую только был способен его голос, и снова залпом выпил всю рюмку водки, после чего состроил умильную рожицу кокетливого недовольства, словно заправская кокотка.

– Так что ты там говорил про цветную жизнь? – томно протянул Адам, чувствуя, как горячая волна тепла из желудка начинает разбегаться по всему его телу.

– А, ну конечно, ведь только здесь и сейчас ты поймешь, что значит жить по-настоящему. Все, что было с тобой раньше, – это только прелюдия к тому, что ты здесь испытаешь.

– Правда-а-а? – слегка охмелев, протянул Адам, с нескрываемым удивлением взглянув на лже-Марчелло, который лихорадочно обдумывает, что бы ему еще такого пообещать, лишь бы только Адам окончательно доверился ему и пошел без малейших сомнений за ним туда, где его планируется изнасиловать и съесть.

Мысль о том, что скоро он сам станет едой для таких, как новоявленный Максим Мефиц, плохо монтировалась с шутовским обликом «попугая» и всей обстановкой вокруг: невозможно было представить, чтобы этот попугаистый самозванец оказался вурдалаком, питающимся свежей человечинкой и пьющим кровь на ужин в пышных декорациях венецианского дворца. Ему вдруг стало так обидно за то, что его так нагло, не скрываясь, обманывают, что у него на глаза сами собой навернулись слезы. Все его тело, чересчур чувствительное на эмоции, клокотало изнутри, словно перегретый паровой котел, горячей волной крови захлестывая мозг, отчего сознание его периодически меркло в водовороте трудно отличимых друг от друга смутных ассоциаций, связанных с понятием каннибализма, проплывающих перед его внутренним взором и мешая ясно мыслить. А этого-то как раз и требовал соответствующий момент, ведь сейчас решалась вся его дальнейшая судьба – или пан, или пропал.

Самое странное вместе с тем состояло в том, что одновременно со страхом его раздирало жгучее любопытство увидеть и познакомиться с сообществом каннибалов. Совершенно не к месту вдруг вспомнилась история с некрофилом, для которого он недавно проектировал склеп: некрофил был абхазом, у которого умер отец; он потребовал, чтобы Адам спроектировал саркофаг для его покойного отца в виде обеденного стола; стол он установил у себя прямо в гостиной и завтракал, обедал и ужинал прямо на останках покойника, а заодно и принимал всех своих многочисленных гостей, организуя для них пышные, изобильные пиры; свое желание есть на теле отца он объяснил Адаму тем, что таким образом чтит его память, ведь он косвенным образом соучаствует в его трапезах и до тех пор, пока его отец будет находиться за столом, – или в столе, но это, по сути, не важно, – изобилие не переведется в его доме, ибо он питается его энергией и взамен дарит ему удачу, договариваясь с духами потустороннего мира.

Странный атавистический взгляд на жизнь, давший Адаму неплохо заработать на абхазе, тогда показался ему смешным анахронизмом, но теперь, перед лицом грядущей опасности, заставлял задуматься над тем, а какому богу молятся все эти люди, собиравшиеся его съесть? И какому богу молился тот абхаз, искренно считавший себя христианином? Какому вообще богу молятся христиане, каждый день вкушающие кровь и плоть под видом вина и хлеба? Какому богу молятся евреи и арабы, приносящие ему гекатомбы человеческих жертв? И кто создал самого Адама, выплюнув в этот мир куском плотоядной протоплазмы? Карусель этих ужасных мыслей проносится по кругу у него в голове, заставляя волноваться в предчувствии неминуемой развязки всей истории, столь чудесным образом произошедшей с ним сегодня.

«Хотя бы испытаю, что такое женский оргазм, перед тем как меня съедят, – неожиданно для самого себя находит он утешительный аргумент, – говорят, что ради этого стоит удавиться. Кто говорит, чудак-человек? Никто, кроме тебя, до сих пор женщиной не был. Если я испытал экстаз просто от мыслей, что меня хотят, то что же будет со мной, когда я на самом деле испытаю физическую близость? Неужели я сойду с ума от счастья? Хотя бы это мне гарантировано, судя по грязным мыслям этого разноцветного мерзавца».

– Ты плачешь, донна? – удивленно выдохнул лже-Марчелло.

– Не обращай внимания… это от избытка чувств. Эмоции переполняют.

– А, что я говорю, – радостно взвизгнул итальянец и хлопнул в ладоши, – лакшири-лайф – это круто, бэйби, надо соответствовать ей хотя бы внешне, ха-ха-ха.

– Ну и как, я соответствую? – обиделся Адам, приняв эти слова на свой счет.

– А как же, бамбина, приобняв Адама за талию, горячо заверил его он, – ты и я, мы созданы друг для друга. Хочешь стать супермоделью? Я тебя сделаю, верь мне, верь.

– Ты меня хочешь? – напрямую спросил его Адам.

– Ух, ты, детка, полегче, полегче, – засуетился лже-Марчелло, в голове которого, как явственно слышал Адам, лихорадочно стучала мысль о том, что главное для него сейчас – это не выдать своего отвращения к нему и постараться избежать поцелуев.

«Интересно, почему я понимаю мысли мужчин, но не женщин? Что за странный гендерный признак? Или и мысли женщин мне доступны, просто я еще не сумел овладеть этой своей способностью? Сверхспособностью! Вот было бы смешно, если бы он узнал, что я мужчина. А если признаться? Ведь это же его мечта – встретиться с мужчиной-любовником».

– Давай чуть-чуть притормозим, у нас впереди очень молто-молто фантастико стасерра. Ладно?

– Хорошо… очень хорошо, – охотно согласился Адам, с трудом представляя себе, как он будет целоваться с мужчинами, если это потребуется. Хмель кружил ему голову, – всего две рюмки, а какой эффект, невольно отметил он про себя, – и хотелось нестерпимо что-либо крушить и менять вокруг себя, веселиться. Алкоголь совершенно по-другому действовал на его новое тело, которое каждую секунду его новой жизни дарило все новые и новые ощущения, не испытываемые им ранее: он все чувствовал теперь острей и тоньше, словно заново родился и опять учился жить, по-другому открывая для себя привычные вещи, словно они для него раньше не существовали.

Вот и сейчас он с удивлением обнаружил, что опьянение заставляет вибрировать всю его плоть, словно он перекачанный баскетбольный мяч, каждое прикосновение к которому может привести к тому, что он лопнет и разлетится в клочья. Резкие перепады настроение, – от слез до смеха, – которые охватывали теперь его тело, добавляли неожиданной остроты ощущений в прежде устоявшееся пресно-равнодушное восприятие мира. Адаму вдруг захотелось поторопить ход событий, не желая больше играть роль статиста в чужой игре, частью которой он себя ощущал.

– Так что дальше делать будем? – в упор спросил он попугаистого самозванца, – во имя Отца, и Сына, и…

– Молчи, молчи, детка, – в испуге прервал ее лже-Марчелло, резко отпрянув от него с совершенно растерянным видом, – Причем здесь Бог, донна, лапуля, мы же люди, обойдемся без посторонних. Званных много, избранных мало. Не так ли?

– Так что дальше делать будем? Вот так здесь сидеть вдвоем и водку пить?

– Ах, бамбина, зачем водку? Есть много чего, что есть лучше. Пойдем со мной, я покажу тебе наше общество. Долче вита, лакшири-лайф, а?

Адам ничего ему не ответил, а лишь только томно вздохнул, поведя плечами так, словно хотел сбросить с себя платье, – еще один непредсказуемый трюк от тренированного на мужское внимание женского тела. Подскочив к одной из зеркальных дверей, попугаистый кавалер распахнул их перед ним, с низким поклоном пропуская его вперед.

Сердце у Адама упало куда-то в область желудка и от неожиданно нахлынувшего страха подогнулись ноги, но он переборол себя и вошел в распахнутые двери.

***

Звонок в дверь отвлекает ее, заставляя вернуться к действительности: она одна в квартире с двумя «террористами», которые скрываются от властей, – ее положение просто отчаянное.

– Слышь, пойди ответь, это нас ищут: облава. Скажи, что одна, ну, придумай что-нибудь. Как тебя зовут?

– Лена – механически отвечает Тудоси.

– А фамилия?

– Тудоси.

– Вот, Леночка Тудоси, и помоги нам, революционерам. Ведь мы не за себя, за всех нас боремся. Понимаешь, Лена, может, это наш единственный шанс хоть что-то сделать, чтобы изменить жизнь в нашей стране.

Снова звонят в дверь, все нетерпеливей и нетерпеливей. Тудоси встает и идет открывать, за дверью трое полицейских с автоматами наперевес: молодые испуганные мальчишки, которых подняли по тревоге.

– Вы одна? – жадно интересуются они у нее?

– Да, – однозначно отвечает она, плохо понимая, что она делает.

– Мы можем осмотреть вашу квартиру?

– Зачем? – не понимает она вопроса, словно окаменев в своих чувствах.

– Мы ищем диверсантов, только что совершивших теракт.

– Что они сделали?

– Мы не можем вам этого сказать. Мы зайдем?! – не дожидаясь, пока Тудоси ответит, они теснят ее в сторону и, громыхая своими тяжелыми ботинками, проходят в комнату, ничего там не обнаруживают и возвращаются обратно в прихожую, где их ждет онемевшая от страха Тудоси, бессильно прислонившаяся спиной к стене.

– Извините, спасибо за понимание, – бурчит один из них, и они выходят, захлопнув за собой дверь, оставив после себя запах сырой кожи и оружейного масла. На ватных ногах она возвращается в комнату и садится на краешек дивана с совершенно пустой головой и душой, словно ее только что обокрали: забрали все мысли и эмоции, оставив лишь тело, которое ей совершенно не нужно, – она словно кожаный кошелек, пустая мошна. Из ступора ее выводит пинок снизу и сдавленный всхлип: «А ну, жопу убери, Лен-а-а-а», – отчего Тудоси, словно ошпаренная, с визгом вскакивает и тут же валится на пол, придавленная телом херувимообразного. «Жопа, – мелькает в голове Тудоси, – полная жопа», – и она теряет сознание.

Когда она очнулась, то лежала на диване, а рядом с ней стояли те двое, что так неожиданно вторглись в ее жизнь.

– Ну, ты как, очухалась? – интересуется с подбитым глазом, – Ты пойми, мы не враги, мы союзники.

– Кого вы убили? – еле слышно шепчет Тудоси, с трудом шевеля губами, – они сказали, что вы террористы.

– Губернатора-собаку. Теперь начнется, вот увидишь.

– Что начнется? – устало прикрыв глаза, вздыхает Тудоси, проваливаясь в сон, и словно издалека до нее доносится «Восстание. Мы освободим Крым».

Когда Тудоси проснулась, то было уже утро, в квартире она одна: те двое, что ворвались ночью к ней, ушли. Она идет в ванную приводить себя в порядок, готовит простенький завтрак и, уже завтракая, включает телевизор. Показывают балет «Лебединое озеро», внизу бежит информационная строка, сообщающая, что в городе временно введен режим чрезвычайного положения: ни слова о смерти губернатора. Переключает последовательно на другие каналы, но ни на одном ни слова о случившемся теракте в Севастополе. В конечном итоге хаотические блуждания по телеэфиру заканчиваются передачей о диких животных в Африке: антилопы убегают, а разнообразные хищники их догоняют и жрут, жрут, жрут. «Вот как просто, – успокаивается Тудоси и, допив свой утренний кофе, относит грязную посуду в мойку, – никакой политики, никаких революций. Самое время почитать». Под равномерное бубнение диктора и рев львов и гиен она ложится на диван, подложив под голову подушки, и открывает рукопись на том месте, где она бросила сегодня ночью читать.

-– Глава 4 –

Пройдя через анфиладу совершенно безлюдных комнат, поразивших Адама своим запустением и ветхостью обстановки, они оказались на балконе, с которого вела открытая парадная лестница из порфира на нижний уровень обширного зала, который Адам уже видел, проходя с Оксаной на встречу с разноцветным лже-Марчелло.