4

Вагон метро довольно сильно качало, отчего соседи то справа, а то слева, в зависимости от того, ускорялся или замедлялся ход поезда, наваливались на него. Читать газету было неудобно. Но сорок минут дороги до работы в метро больше всего подходили для отечественной прессы.

Отсутствие кофе скрашивалось теснотой и общей тупой сосредоточенностью окружающей толпы. Чтение газеты в темноте вагона всегда требует определенного навыка. Не так просто разворачивать и сворачивать простыни газетного листа, когда вагон качает. Но Варухову было опыта не занимать: он привык к этому довольно давно, с тех пор как после института его распределили сначала в милицию, а потом на службу в прокуратуру.

Вот и сегодня, привычно извернувшись в плотном круге агрессивно молчащих пассажиров, он дождался очередного толчка вагона, когда рядом стоящие пошатнулись, и ловко развернул газетный лист, скрученный в трубочку, сложив его немедленно вновь, но уже на нужной странице. Таким нехитрым способом можно было при определенной ловкости (и даже с некоторым удовольствием) просмотреть всю газету с начала и до конца без неудобств для окружающих.

Новости сегодняшнего «Комсомольца», отметил Варухов, вопреки своему названию, не отличались особой новизной. Обычная рутина городской жизни, облеченная в перец печатных слов современного газетного жаргона. Единственное, что действительно заинтересовало его и заставило сердце тревожно забиться (но это он списал на расстройство и излишнюю возбудимость из-за дочери), была заметка в рубрике «Срочно в номер» под красноречивым заголовком «Осторожно, эпидемия психоза!»:

«В последнее время в Столице участились случаи тяжелых психических заболеваний среди нормальных людей. Заболевшие теряют сон и начинают панически бояться темноты, а через неделю страданий вообще перестают толком ориентироваться в пространстве и времени. Данное явление пока наблюдается только среди молодых людей от 16 до 25 лет, многие из которых были завсегдатаями одной из ночных дискотек города с красноречивым названием „Тяжелый психоз“. Главврач N-ской больницы, профессор Н. Е. Бобиков, не исключает, что данное явление – результат чрезмерного увлечения депрессивной музыкой, столь популярной в молодежной среде на этой дискотеке. Он также рекомендует всем, кто даже косвенно был связан с этим ночным клубом и психоделическими экспериментами, которые там проводились, обратиться к врачам для детального обследования. Симптомы болезни проявляются не сразу. Профессор Н. Е. Бобиков обращается прежде всего к родителям подростков и молодых людей: следите внимательно за тем, что слушают ваши дети и чем они увлекаются. Современная молодежная культура, по его мнению, становится далеко не безопасной для психического здоровья подрастающего поколения молодых столичных жителей…»

Варухов тут же припомнил: дочь несколько раз при нем обмолвилась, что была в дискотеке «Тяжелый психоз» и что там ей очень понравилось. Но это было довольно-таки давно, он даже не мог вспомнить, когда. Любаша говорила с какой-то подружкой по телефону и выразила восторг в красноречивой простоте молодежного сленга:

– Это было круто, круче не бывает. Просто чума: башку срывает через первые десять минут, и уже не можешь остановиться!

Именно «уже не можешь остановиться» теперь всё больше и больше его настораживало.

«Нужно обязательно переговорить с ее лечащим врачом, этим хлыщом Мерзаевым. Неприятный тип, кстати. И вообще как-то, что ли, вплотную заняться воспитанием. Я ведь, как и многие родители, до сих пор особо не интересовался, чем, собственно, она живет. Зря. Я же отец. Нужно ведь не только накормить ребенка, дать ему достойное образование, помочь занять хорошее, почетное место в обществе… Подлинный смысл родителя – вырастить нравственно правильного, здорового человека. А я… Хотя Любаша соблюдала со мной негласно установившиеся правила игры. Она ласкова со мной и меня уважает. Всегда хорошо училась и хорошо себя вела. Никогда не одевалась вызывающе и не дружила с подозрительными типами, этими молодыми дегенератами. Они слушают с утра и до позднего вечера современную дрянь, которую почему-то называют музыкой, и никогда не вынимают бананов из ушей. А я… я всё равно почти ничего о ней не знаю. Чем, собственно, она живет, что ей нравится?

У меня, правда, хватало ума не навязывать ей свое мнение о чем-то. Хотя, если честно признаться, по большинству жизненных вопросов и проблем у меня вообще нет своего мнения…

Мы с ней разные. Мы не так много и часто общались. И вот теперь я даже не знаю, что, собственно, действительно волнует, заставляет жить мою малышку? Ведь не любовь же ко мне, не учеба в институте?

Вряд ли ее это заботит. Любовь? Дети, как вырастут, всегда норовят начать свою собственную жизнь вдали от родителей, чтобы те им не мешали. Учеба? Для девушки это не самое главное. Парня у нее вроде еще не было, во всяком случае, такого, от которого она бы сходила с ума. А то бы я заметил.

Значит, остается одно: ее чертово увлечение. Вот сколько раз я ее спрашивал: зачем тебе и твоим подружкам это? Какая-то дребедень – нумерология, астрология, тантрическая магия… И что она мне отвечала? Да ничего определенного: это так, безделья ради, чтобы не скучать и заодно проверить, вправду ли можно предсказать будущее и с помощью этого добиться счастья в жизни.

Наивная чушь для девочки-подростка. Наивная вера в сказочку о том, что счастье достижимо с помощью чудодейственного средства или магии. Похоже на массовое безумие женщин, которые борются сами с собой, чтоб похудеть. Эти дуры, а иначе их и не назовешь, готовы заплатить любые деньги за стройное тело. А мотив – наивная вера в то, что, похудев, они тут же станут красивыми и счастливыми. Как бы не так…

Сколько у нас в прошлом году было пострадавших по району от насилия? Не меньше трех тысяч. В основном симпатичные бабы. И они наверняка вызывающим поведением сами спровоцировали насильников. Вместо того чтобы думать о себе и о своей семье, эти дуры хотели только одного: понравиться всем мужикам сразу.

Вот почему все столичные бабы, отправляясь на улицу или в иные публичные места, перед этим накрасятся, как индейцы перед выходом на тропу войны? И только в такой боевой раскраске показываются другим на глаза? При этом хотят понравиться чужим – а о близких и не думают. Почему? Видно, каждой женщине подавай что-то новенькое: мужика получше, квартиру пороскошнее, денег побольше. А что в итоге? Дырка от бублика…

Такую столичную бабу встречные мужики сто раз в день мысленно изнасилуют – или, на худой конец, разденут. А из этих ста – если только ста, кто знает, – может, окажется один с неустойчивой психикой. Изнасилует. Не мысленно причем. В каждом живет свой «человек из подполья», двойник, который время от времени дает о себе знать. Он есть и в тебе, ты это знаешь, так зачем его провоцировать в другом? Другой, да еще и мужик, тебе не друг, а враг. Им бы, дурам крашеным, лучше усмирить собственных двойников, живущих в глубине их тел. Сумеют договориться с ними – и будут тогда действительно счастливы. Только, сдается мне, почти все эти женщины сами хотят, чтобы их изнасиловали, раз так себя ведут».

«Вот, к примеру, эта девица напротив, человек через пять от меня, – продолжал размышлять Варухов, автоматически следя за движением поезда в ожидании нужной остановки. Вместе с толпой он мерно покачивался в тускло освещенном вагоне, который время от времени то вбирал в себя новых пассажиров, то отдавал почти всех старых – на тех станциях метро, где местные обычно пересаживаются. – По лицу видно, что хочет быть любимой и любить. Только вот кого? В этом весь вопрос, главная закавыка. Она вся открыта любви, тянется к ней. Ох, как легко можно вычислить в этой толпе незамужнюю женщину. У них лица по-особенному светятся незамутненным природным желанием счастья – нерастраченной надеждой, навстречу будущему. И когда они остаются наедине со своими мыслями, то чарующая грусть начинает проступать в их глазах. И что же? Для того чтобы узнать, что станется с любой из них в поисках счастья, достаточно просто взглянуть хоть на какую замужнюю женщину. Разительные перемены. Нет, вот правда, а почему так происходит? Отчего у всех замужних, наводят они на себя лоск и глянец либо же нет, непременно проступают черты усталости и скуки. Их никакими кремами не скроешь и никакими масками с лица не вытравишь. Эта роковая печать замужества присутствует на всех женщинах старше тридцати. Странное желание…»

Тут мысли Игоря Петровича грубо прервала очередная порция людей. Они втиснулись в вагон и зажали его в крайне неудобной позе – между молодым парнем в наушниках и пенсионеркой с неизменной дурацкой коляской где-то в ногах. В наушниках соседа громко скрежетало и шипело. Старуха пихала Варухова в живот и время от времени ядовито шипела: «Молодой человек, осторожней. Молодой человек, не задавите». Изогнувшись вопросительным знаком, он уже ни о чем не думал. Только бы удержать равновесие и никого насмерть не задавить.

С трудом дотерпев до нужной станции, Игорь Петрович был вынесен людским потоком на перрон и затерялся в водовороте разгоряченных лиц, шапок и растрепанных дамских причесок.

5

Людочке никогда не приходила в голову мысль о том, что она некрасива. Каждое утро, смотрясь в зеркало, сколько она себя помнила, она себе нравилась и не могла этим не гордиться.

Ей в своем лице нравилось всё без исключения. Хотя к некоторым его частям она порой приглядывалась с тревогой: не слишком ли курносый нос? А скулы не чересчур широки? Не сильно ли навыкате глаза и не очень ли густы брови? Но всё это было лишь минутными слабостями женщины красивой, но немного невезучей: ей еще не удалось встретить мужчину, который бы по достоинству оценил ее внешние качества, а они (в чем она не сомневалась) были очень и очень велики.

Людочке нравилось, что она красива. И это она не могла, да и не хотела скрывать. Нравилось ощущать пристальное – вот только жаль, что не очень частое – мужское внимание, особенно если его можно было подогреть эффектной одеждой и удачным макияжем. Но вот какая проблема: это внимание было, во-первых, прилипчиво-надоедливым, а во-вторых – совершенно бесполезным. В основном на нее клевали такие мужчины, серьезные отношения с которыми не светили.

«Ну почему наши мужики такая шваль? Мелочные, только о себе и думают. Каждому одного надо: затащить в постель, попользоваться – а потом ищи-свищи его, мерзавца, в чистом поле. А ведь у меня, кроме молодости и красоты, ничего больше нет. Ничего! Не хочу и не буду растрачивать их на каких-то там стрекозлов и вечно озабоченных бабников. У них даже ума не хватает меня оценить и предложить достойную жизнь в обмен на мое внимание. Да у этой породы мужиков и нет-то ничего. Так, шелупонь всякая. Максимум, что можно с них слупить, – пару походов в ресторан да цветочки. А лучше бы шубу… и каждый раз новую… да не из кролика, а из норки».

Тут Людочка с сожалением вспомнила, что ей давно пора менять шубу. Старая уже совсем не устраивала ни ее саму, ни общественное мнение в лице ее подруг Вики и Маши.

Единственная загвоздка, которая мешала ей приобрести новую модную шубку, в которой было бы не стыдно ходить еще пару зим, – это безденежье. Людочка была секретарем-референтом – так теперь называли согласно новомодным веяниям всех секретарей и секретуток, наводняющих бездонные глубины бывших советских учреждений и министерств. И проклятая нищенская секретарская зарплата не позволяла даже приличную косметику себе купить, не говоря уже о нижнем белье или шелковой ночной рубашке. Или о шубе.

Да какая там шуба! Стыдно сказать, но даже на треклятые прокладки, реклама которых стала у многих мужчин чем-то вроде дежурной шутки в адрес телевидения, и то не всегда были деньги. Частенько в критические дни приходилось пользоваться обычной ватой и чуть ли не прорезиненными трусами… Отчего так не везло ей в жизни, Людочка, конечно, не могла сказать. Но подспудно, в глубине сердца, во всем винила родителей, точнее – мать, с которой до сих пор вынуждена была жить.

Родители ее развелись, когда ей исполнилось двенадцать. Инициатором развода была мать. Она считала, что во всех ее жизненных неудачах виновен муж-неумеха, который не смог обеспечить ей достойную жизнь: ни общественного успеха, ни дачи, ни машины.

Отец Людочки был хорошим, но недалеким человеком. Не умел пролезать в щели закромов родины и тащить из них в дом всё, что можно добыть. Любил выпить по праздникам, любил рыбалку и футбол и всегда был прямолинеен с начальством – никому никогда не угождал. Оттого его никуда и никогда не выдвигали. Отца это очень даже устраивало, но мать – вовсе нет.

Сколько Людочка себя помнила, родители постоянно грызлись по поводу денег, а мать кричала, что муж загубил ее молодость. В конце концов она завела себе любовника, женатого снабженца из главка, и решила развестись, чтобы ничего не мешало ей на пути к заветной цели – к новому замужеству с перспективным кадром. Так мать любовно называла дядю Колю, отца Вальки Защекина из параллельного «Б» класса, и с которым она «была бы по настоящему счастлива».

Отец Людочки не возражал, хотя, как она понимала теперь, был страшно оскорблен и обижен. Даже сейчас, тринадцать лет спустя, он категорически отказывался видеться с матерью или даже слышать хоть что-то о ней. Новый брак матери не состоялся: «перспективному кадру» развод как пятно на его партийно-административной карьере был не нужен, да и семью свою он бросать, как выяснилось, вовсе не собирался.

Отец же вскоре женился во второй раз на какой-то иногородней, попавшей в Столицу по лимиту. У них родился сын, Людочкин сводный брат Лешка, забавный краснощекий карапуз с веселыми карими глазами. Двухкомнатную квартиру сразу после развода семья разменяла на однушку в соседнем районе и комнату в коммуналке. В коммуналку, конечно же, выселили папашу, который туда и привел свою новую жену Галу, с Украины, вечно веселую деваху с неистребимым южнославянским акцентом и гхэканьем. От него обычное слово «Галя» в ее речи превращалось в неистребимо-украинскую Галу, вареники – в галушки, а водка – в горилку.

Отцу, видимо, нравилась простота новой жены, потому их отношения были искренними и прочными. В советские и церковные праздники отец и Гала всегда приглашали Людочку к себе, но только одну, непременно без матери, и устраивали «знатную жрачку», как говаривала Гала, где всё было крайне простым и обильным.

Людочка охотно ходила в гости к отцу: коротать вечера с вечно обиженной на весь мир и на мужиков-козлов матерью с каждым годом становилось всё невыносимее. На примере отца она видела, что жизненная мораль большинства, которую исповедовала и ее мать, да и она сама, чего уж греха таить, работала не всегда. И мать, и бабушка учили ее с детства, что надо жить с расчетом, с умом, во всем видеть свою выгоду и пользоваться ей, что нужно устраивать жизнь, не теряя время понапрасну…

А отец, будто нарочно, жизнь свою не устраивал, а просто жил. Просто и безыскусно. Главным для него была семья. И жизнь ему отвечала, если можно так сказать, взаимностью, помогая как по волшебству. Дом, где располагалась коммуналка ее отца, попал под снос, и ему дали двухкомнатную квартиру. Гала, отработав положенный по лимиту срок, устроилась в мебельный магазин продавщицей и вскоре смогла не только купить мужу машину, но и выбить где-то недалеко от кольцевой дороги дачный участок, который новая семья отца принялась осваивать с завидным рвением.

А в жизни матери всё происходило с точностью до наоборот. За тринадцать лет после развода ни выйти замуж, ни найти работу, которая бы нравилась или приносила неплохой доход, она не смогла. Казалось, будто судьба над ней просто насмехается, обращая в прах все далеко идущие планы.