Валентина ДОНСКОВА. Соловьиная песнь в судьбе

ДЕРЕЗА

Неба пурпур и бирюза,

Рыжий плёс, ивняка кусты…

Желтоглазая дереза,

Пахнут мёдом твои цветы!

Из-под тёмных витых корней

Родничок-непоседа бьёт,

Средь колючих твоих ветвей

Соловьиная песнь живёт.

Шелестящей стеной камыш,

Страстной неги полна земля,

Что ж ты, сердце моё, болишь,

Что ж ты плачешь, душа моя?!

Тёмной ночью в моём саду

Плакал сыч, как дитя, навзрыд,

Замутилась вода в пруду,

Жаба гулко в камнях кричит.

С золотым хохолком удод

Свил гнездо под стрехой в углу.

Говорит хуторской народ:

Это, в общем-то, не к добру…

Говорят, опустеет дом,

Зарастёт, одичает сад,

Все, один за одним, уйдём

И никто не придёт назад…

Наваждение злых примет

Отряхну и приду к тебе.

Цвет листвы – серебристый свет.

Стойкость в бурях минувших лет —

Соловьиная песнь в судьбе.

Солнце бьёт сквозь листву в глаза,

Ветерок теребит кусты,

Желтоглазая дереза,

Пахнут мёдом твои цветы…

***

О, этот чудный миг,

Когда в руке рука,

Когда к губам прильну

Горячими губами —

Как будто упадут

Под ноги облака,

И далеко земля —

Внизу – под облаками…

***

Ночь. Луна. Безбрежно небо.

Я иду к тебе.

Перепутал быль и небыль

Ты в моей судьбе.

Некрасива, недостойна —

Знаю, повезло.

Совесть спит во мне спокойно,

Разуму назло.

В лунном призрачном сиянье

Я иду спеша.

Замирает в ожиданье

Трепетном душа.

Ночь встречает звездопадом

Зарожденье дня,

Даже здесь, когда ты рядом,

Я ищу тебя.

***

Не знаешь ты, как я тебя люблю.

Как жадно взгляд случайный твой ловлю.

Как больно мне, и горько, и обидно,

Что всё тебя ищу, да всё тебя не видно.

И кажется, уж лучше б не родиться,

Чем этой горькою любовью отравиться.

НЕУДАЧА

Говоришь: «Не отступлюсь!

Не оставлю! Не отстану!»

Только я ведь не боюсь

Ни обиды, ни обмана.

Чтобы жажду утолить,

Лишь прильну к губам губами,

Не стараюсь угодить

Ни словами, ни делами.

Слышишь? В роще соловьи…

Помолчи…. Не то заплачу…

Быть неравною в любви —

Горше нету неудачи…

КАЗАКИ

Совесть – побудка. Время – горнист.

В грозных зарницах небо.

Ржанье коней, голоса и свист.

Запах ржаного хлеба.

Племя казачье! Сары-азман!

Племя отваги редкой!

В Старой степи спят по холмам

Кости далеких предков.

Родина наша – вольная степь,

В алых тюльпанах поле.

Принципы – выстоять и суметь,

Верность, отвага, воля!

Ветер веков не разметал

Сердце казачье (в битве – металл!).

Вечный попутчик – время,

Сердце казачье – пламя в любви.

Вера – казачье знамя!

Племя казачье, вечно живи,

Сил не теряй с годами.

Совесть – побудка! Время – горнист!

Звездный колючий ветер.

Племя казачье, крепко держись

В слове – в седле – на свете!

***

Не сказал ты мне «люблю»,

Только – «нравишься» и «тянет».

Что ж! И это я стерплю,

Только чуть больнее станет.

Мне больней, зато тебе

Легче сладить с наважденьем,

Страсти лёгким отраженьем

Я мелькну в твоей судьбе…

СЧАСТЬЕ

Жаркий полдень. В глуши сосняка

Терпко пахнет от хвои нависшей.

Тишина как печаль глубока —

Даже птичьего пенья не слышно.

С загорелых, упругих стволов

Не слетит чешуя золотая,

Лес молчит, а над ним облаков

Златоверхая, лёгкая стая

Плавно кружится в небе пустом,

Подставляя бока освещенью.

Столько жизни в пейзаже простом!

Сколько красок! Какое мученье!

Я почти не могу говорить

О живой красоте поднебесья…

Если б птицею к облаку взмыть

С искрометною звонкою песней!

Но тогда бы, пожалуй, опять

Оказалось, что этого мало.

Если б вдруг научилась летать,

Мне б чего-то опять не хватало.

Счастье с поиском век сплетено,

А иначе и не было б счастья.

Надоело бы людям оно,

Новизну потеряв, в одночасье.

ВДОВА

Лишь утро займётся,

Забрезжит едва,

В постели проснётся

Седая вдова.

Начистит картошки,

Накрошит капусту,

И печь, как машину,

В работу запустит.

Поставит кастрюлю

И чайник на печь

И примется булочки

В коробе печь.

Нажарит картошки

Наварит компот,

А белое утро

Стоит у ворот.

Вот кур накормила,

И выгнала уток,

И вынесла пойло

Свинушке в закуток.

Потом разбудила

Трёх школьниц-девчонок,

Ворчала, что те

Непроворны спросонок.

Кормила и в школу

Девчат провожала.

На сердце печаль,

Словно морось, лежала.

Своих не случилось:

Не знает сама —

Жена иль невеста,

Но, в общем, вдова.

Ивана на фронт

После свадьбы призвали.

Ждала всю войну —

Похоронку прислали.

***

Средь голых опечаленных ветвей

Поёт сегодня птица – птица-ветер.

Закат в полнеба ярко-ал и светел —

Пой песню, ветер, ветер-снеговей.

Пусть снег засыплет мокрые поля,

Пусть белым пухом на леса осядет,

Устала жить у осени в осаде

Без ярких красок стылая земля.

***

Пахло сиренью утро,

Ветер шумел беспутный,

Пели всю ночь в округе

Шалые соловьи.

Встретились мы случайно,

И унесла я тайну:

Взгляд твой влюблённый, жаркий,

Клятву, слова любви.

В небе пылали зори,

В поле цвели зарницы.

Смолкли и улетели

За море соловьи.

Нет ни тоски, ни боли…

Лишь по ночам не спится,

Лишь не могу поверить

Больше словам любви.

***

Снова утро,

Снова солнце,

Снова ветви,

Снова ветер,

Снова звёзды на рассвете,

Снова счастье и весна,

Снова жёлтая луна,

Снова моря глубина…

…………………………

Снова сложены, как руки,

Нашей лодки два весла!

Художественное слово: проза

Анвар КАСИМОВ. Силуэт в окне

Рассказ

Не нужен нам берег турецкий,

Не нужен нам Франкфурт-на Майне.

Мы едем, мы едем, мы едем,

Едем, Jedem das Seine.

По мотивам Елизарова

В Казани я долго обитал в стандартной хрущевке-пятиэтажке, в доме номер 10 по улице 50 лет Октября. Мой сверстник, друг по двору и школе Рауль жил на пятом этаже того же дома. В мае 1969-го я, второклассник 72-й школы Казани, забежал в квартиру Рауля за одолженной тетрадкой (с детсадовских горшков мы с Раулем взаимоплагиатили домашние работы). Рауль еще сидел за столом, скрипел пером. Дело было вечером, делать было нечего, я подошел к окну. И обомлел.

Напротив нашего дома номер 10, параллельно ему, в полусотне метров, лицом к лицу стояла такая же пятиэтажка – дом номер 12. И в окне этого дома я увидел Ее Силуэт за тюлевой занавеской.

Прекрасная Незнакомка! Дары речи и соображения, и так-то скудные у меня тогда, мгновенно пропали. Потерял я и механическую мобильность. Кинк!

Рауль закончил передирание задания и затеребил меня: чего, мол, ты застыл, как столб? Я только промычал что-то, кивнув на Ее Силуэт.

Рауль мгновенно выдал:

– Энже Саттарова. Восьмой «бэ». Отличница. Этим летом едет в ГДР по обмену как лучший ученик Советского района Казани. КМС по фехтованию. Юношеская сборная Татарии. Папа – майор, летчик-испытатель. Не изъянься попусту, чушкарь.

«Чушкарь» – это была моя дворовая кличка такая. Я слушал вводную Рауля, но, ударенный током Ее очарования, эманациями из проема Ее окна, лишь болванно кивал головой.

На следующий день, после уроков, я дожидался Ее во дворе возле подъезда. Она бежала вприпрыжку из школы, перескакивая квадраты «классиков», расчерченные на чистом весеннем асфальте. Вблизи Она оказалась Ангелом, Кипридой, Грацией. Над белым бантом и колыхаемыми свежим бризом уголками красного галстука сияла аура Пуруши.

Я не доставал ей даже до плеча. Поднял к Ней свое прыщавое лицо и промычал:

– Э-э-э…

Она посмотрела сверху вниз, улыбнулась:

– Чего тебе, мальчик?

Я показал пальцем куда-то вверх и пробормотал:

– Я из десятого д-дома, тоже с п-пятого этажа…

Она взглянула на окна квартиры Рауля, снова на меня. Мягко улыбнулась и промолвила:

– Смотри окно, шкет…

И упорхнула в свой подъезд.

Несколько ночей я горько рыдал под одеялом, повторяя:

– Я тоже в-вырасту! И п-перестану заикаться!

Прошло ровно пятьдесят лет. В мае 2019-го я прихромал в «Пятерочку» и на сэкономленные пару сотен взял там по пенсионерской акции палку белорусской ливерной (той самой, которая в СССР стоила 47 коп. за кило), банку кильки в томате, пару баллонов «Раифской» и с одышкой, с передышками, стуча клюкой, потащился к Раулю.

Он уже лежал парализованный, дверь в его квартиру открыла мне сердобольная соседка по «клетке», тетя Аня. Древняя пенсионерка запричитала:

– Ты сам-то, Анвар, совсем худой да убогий! Сущий оборванец…

Протискиваясь заваленным хламом коридорчиком, я просипел в ответ:

– Тетя Аня, с моим Альцгеймером и шизофренией, по моим-то эпикризам на жальнике давно уж водворятися пора…

Вообще-то, в эту пору с Раулем мы встречались-перетирались часто, каждое лето. Дружно плелись в местную поликлинику, где молоденькая медсестра на регистратуре встречала нас весело-ободряющим: «Вы чье, старичье?». А потом растрюхивались по своим «диспансерам»: Рауль – в неврологию, я – в психиатрию (это были наши перевалочные на пути к Самосырову, к последнему приюту).

Но в начале 2019-го Рауль совсем сдал. В колонии, из которой он вышел в 2003-м, ему отбили не только голову, но и позвоночник. Трезвым Рауль был работящим, смирным и безропотным, а по пьяни сперва дурел, а потом зверел. Сидел за убийство.

Итак, дом номер 10, пятый этаж, майский вечер 2019-го. Рауль тихо сопит на чем-то вроде шконки. Я прошаркал к балкону. И в золотом прямоугольнике вечернего окна 12-го дома снова увидел Ее Силуэт.

Удар током был такой же ошеломляющий, как и полвека назад, в 1969-м. Сколько времени я стоял-глазел, завороженный, – не помню. Лишь когда закряхтел, захрипел проснувшийся Рауль, меня слегка разморозило.

На следующий день я дежурил трухлявой кучкой на скамейке у Ее подъезда. Мягко подкатил белоснежный Хюндай-109. Из него сафродитилась Она. Те же 15 лет, те же стан и шарм. Летящая походка, путь к подъезду… Королева! А я, сгорбленный, обрюзгший, лысый хрыч – ей снова по плечо.

Я замычал, как в прошлом тысячелетии. Она остановилась, участливо посмотрела на копошащуюся развалину, пытающуюся встать со скамейки:

– Что с вами, дедушка? Может, «скорую» вызвать?

В ответ я смог только указать подагрически скрюченным пальцем на окно 5-го этажа дома номер 10.

Она вскинула брови. В Ее глазах блеснула искра. Опустила взгляд на меня.

– Так это ты, шкет?

Она читала мои мысли. И лукаво продекламировала:

Вот девушки случайной взор

Блеснул так нежно;

О, кто его так быстро стер

Толпой мятежной?

– Не виноватый я… – прошамкал я не в лад.

Ее голосок прожурчал иронично:

– Наказания без вины не бывает. Наазартился, Парамоша? Добегался? Отъерыжился? Я же сказала тебе тогда: смотри окно…

Я выдавил:

– Далеко был…

– Далеко? – пропела она удивленно. – А Ютуб на что?

Я оцепенело тщился дотянуться до переплетения смыслов Ее слов.

Она звонко засмеялась:

– Да в кавычках окно, в кавычках. «Окно» Бориса Степанцева!

Дружелюбно махнула мне огромным фехтовальным чехлом и взмыла вприпрыжку в свой подъезд.

Через помойку я доковылял до своего промозглого логова. И с опозданием в полвека посмотрел «Окно»: https://www.youtube.com/watch?v=OGGc2w1DVcc.

Всю ночь мой плач дотарда перемежался спазмами эмфиземического кашля. Старческие слезы капали с седой щетины на истлевающую рванину порток. За зарешеченным оконцем логова выли шакалы соседних берлог.

Тупица! Не разгадал даже кавычек!