Понял я из его объяснений не много, но уточнять не стал. Зуб на зуб не попадал после ночевки в ангаре, и живот сводило от голода. Считай сутки не ел к тому моменту. Любопытства не было как факт.

Вскоре подошел господин порутчик и еще какой-то военный, одетый совсем иначе. На голове треуголка, как и у всех здешних военных, но плащ темно-серый, мундир из-под него виднеется зеленый, а штаны – красные. Они о чем-то переговорили с господином порутчиком, после чего зеленый произнес речь:

– Здравствуйте, будущие государевы люди. Вы зачислены, значитца, рекрутами в наш достославный Кексгольмский пехотный полк. С чем вас и поздравляю, получается.

Интересно так это прозвучало, он произнес слова «Кексгольмский пехотный полк» с каким-то внутренним наслаждением, как бы смакуя.

Зеленый провел перчаткой по своим черным с сединой усам, кхекнул, после чего продолжил:

– Будете служить у нас, значит, бравыми мушкетерами. Так как вышел приказ нашей матушки-императрицы и самодержицы Всероссийской о подготовке к войне скорой, то обучаться ремеслу воинскому вы будете не в ландмилиции али гарнизоне, как ранее заведено было, а сразу у нас в полку. Командир наш для учебы выделил третий баталион полка, в расположение которого мы с вами и направимся. Там обучитесь ратному делу, там и к присяге под полковое знамя вас приведем. Именовать меня вам следует «господин начальник партии Фомин». Как присягу примете – сможете по званию обращаться, значит. Видите вот этот галун червленый на обшлаге? Это значит, что я ундер-офицер. Тех, у кого галуны, слушаться, как отца родного. За непослушание, али побег кто удумает… ну да вы люди взрослые, сами все понимаете. Времени зазря тянуть не будем, сегодня и отправимся.

И мы отправились. Двое саней с провиантом и около сотни мужиков. Пешком. Зимой. По снегу. В город Луга. Который находился, как выяснилось, в трехстах верст от Кексгольма.

Каких-либо списков рекрутов не составлялось. Писарь, что крутился около господина порутчика, бегло пересчитал нас по головам, чирканул что-то на листке, закрепленном на деревянной планшетке, – и все на том. Никакого медосмотра или еще чего подобного. Даже зубы не смотрели. Уверен, что писарь при подсчете наверняка ошибся, потому как толпились мы густо, а усердствовать ему было откровенно лень.

Так началась моя служба. В мое время считалось, что служба начинается после принятия присяги, но здесь, кажется, такими условностями не заморачивались. Все, после того как в партию попал, ты уже не крестьянского сословия. Для деревенской общины ты отныне отрезанный ломоть.

Я тогда еще не осознавал, что это и правда на всю жизнь. Впрочем, как я уже говорил, для меня первые дни были как в тумане. Может быть, от голода, а может быть, это и был тот самый футур-шок, о котором так много писали в книжках про попаданцев.

Вел себя как робот. Сказали идти – шел. Сказали собирать валежник – собирал. Сказали есть – ел. Посуда здесь, кстати, вся была деревянная. Деревянные миски, деревянные ложки. На весь отряд – десять комплектов. Казенные. Потому как рекруты с собой из дома не брали ничего. Обреченный на солдатчину навсегда покидал родную деревню, у него теперь все государево будет, потому все более-менее ценное оставалось дома, общине. Теплая одежда у деревенских тоже в цене. Кто ж ценную одежку отдаст тому, кто в солдаты уходит? Это ж считай что выкинуть! Вот и замерзали рекруты на ночевках. Бывало, что и насмерть. А из тех, кто живой, уже на третий день пути половина кашляет. И это, кажется, никого не волновало. Ни начальника отряда, ни собратьев по несчастью. Умер и умер, пусть его. Копай могилу, потом пойдем.

Вот я и копал могилу. В мерзлой земле, деревянной лопатой. И это только начало пути. Долгого пути рекрутов из Кексгольма в Лугу. Огромная дорога, которую мы будем идти неделю, если не больше. Хотя местные говорят, что неделя пути – это немного. Ну, по их меркам. Скорости другие, расстояния тоже.

Подошел мужик из второй артели. Один из тех ландмилиционеров, что отправились в полк вместе с нами.

– Сменись, братец. Иди в дом, там ваша очередь трапезничать подходит.

Оставляю заступ в яме, выбираюсь, уступая место другому рекруту.

* * *

Дом, где остановилась наша партия, местные называли станцией. Иногда – просто станом. Трехэтажное деревянное строение с комнатами для постояльцев, кухней, столовой на первом этаже и обширными конюшнями. Все достаточно хорошо отапливалось, к нашей радости. В комнаты нас, конечно же, не пустили, ночевали мы в конюшне. Зато ужинали и вот теперь завтракали в столовой. Партию офицер в зеленом разделил на артели по десять человек, за старших артелей поставил ландмилиционеров, что шли с нами из Кексгольма.

В столовой было тепло. Я расстегнул куртку и быстро прошел к длинному столу, за которым расселась моя артель. Старший, Ефим, из общего котла набухал миску обжигающей пшенной каши на шкварках и пододвинул ко мне вместе краюхой свежевыпеченного ржаного хлеба.

Как мало нужно для счастья! Всего лишь теплое помещение и горячая еда. Впервые за несколько дней я почувствовал себя человеком. Странно, да? Вроде только что копал могилу для умершего попутчика, можно ж было хоть для приличия не жмуриться от удовольствия за столом. Что-то казалось в этом неправильным. Но еда была действительно вкусная. И она вот, на столе, горячая, с одуряющим запахом. А могила – там, на улице, за дверью. Считай, что вообще в другой вселенной.

– Ешьте, братцы, ешьте. Ближайшие к столице станции – они все такие. Уютные да сытные. Как дальше отойдем – опять будет такая же голытьба, как третьего дня. Там уже так из отдельных мисок покушать не получится. Будем по-походному, из одного котла хлебать.

Умяв половину миски, я немножечко замедлил темп и начал смаковать каждую ложку. Мы с ребятами уже усвоили простую местную хитрость: пока едим, мы как бы чем-то заняты и ничем другим нас не загрузят. Кто доел – тут же будет озадачен какой-нибудь работой. Скорее всего, на улице, на холоде. Потому большая часть порции съедается быстро, а последние ложки растягиваются до бесконечности, пока не погонят из-за стола.

Я наконец-то собрался с мыслями и первый раз за все это время попробовал обдумать все произошедшее.

Итак. Где же я? Вероятнее всего – на почтовой станции, как сказал бы Капитан Очевидность. Так написано у входа в комплекс зданий, в котором мы остановились на постой. Кириллицей, на русском языке, но старорежимно, с ятями, твердыми знаками и прочими дореволюционными буквами. Там же, у входа, изображен герб – черный двуглавый орел на желтом фоне. Только крылышки не как у герба России из моего времени – распахнутые во весь рост, а махонькие, в половину корпуса. Рядом – еще какой-то непонятный герб. На красном поле две руки в латных рукавицах с мечами, над ними – царская корона. О чем это мне говорит? Ни о чем, вообще-то. В истории я совсем слаб. Одно понятно: я сейчас где-то в Российской империи. Иду от некоего населенного пункта Кексгольм. Название какое-то нерусское. Впрочем, если империя, так мода на нерусское уже вовсю идет. Например, Санкт-Петербург – тоже название не совсем в русской традиции. Попал я в рекруты Кексгольмского пехотного полка, а служить там буду – внезапно – мушкетером. Хм… Мушкетеры – это же вроде бы д’Артаньян, шпаги, белые кресты на синих накидках… И вроде бы все дворяне. Однако мы с остальными рекрутами на дворян никак не похожи. Хотя у солдат ландмилиции шпаги есть. И у офицера есть. Кстати, и у офицера, и у ландмилиционеров под куртками – их тут называют словом «кафтан» – оказались красные мундиры. Красные – это что, от англичан, что ли? Непонятно. Ладно, потом все расскажут.

Правит сейчас ее величество императрица и самодержица. Это кто? Помню, в России была императрица Екатерина Вторая. Она еще Медного Всадника поставила в Питере. Хм, раз она вторая – значит, была и первая? А может, еще какие? Интересно, а сколько вообще в России было императриц? Минимум две, это точно.

Размышляем дальше. Как я здесь оказался? С этим вообще ничего не понятно. Вроде ехал на электричке в Приозерск, отмечать Новый год. Встретил там знакомых. Дорога дальняя – два часа с лишним. Потому распивать начали по-быдляцки, прямо в поезде. Спорили о чем-то… Знакомый как раз читал «Розу Мира» Даниила Андреева и взахлеб о ней рассказывал. Про каких-то духов, про коллективное бессознательное… Потом знакомые вышли в Петяярви, а я продолжил беседу с толстым мужиком зрелого возраста, подсевшим в Сосново поучаствовать в беседе. Андреева он очень уважал. Мол, хорошо пишет.

– Жрун! Называй меня так! – и почему-то засмеялся.

Он был и правда толстый – килограмм так сто двадцать, если не больше.

Я эту их книгу не читал, потому шутки фанатов эзотерики были мне непонятны. Все эти андреевцы, ошевцы и прочие сектанты – какой-то совсем наркоманский вывих мозга. Однако коньяк уже дал о себе знать, и я зачем-то взялся этому Жруну рассказывать о своих детских мечтах. Ну а чего б не поведать сокровенное хорошему человеку? Собутыльник – он ведь плохим быть не может, верно? Ну уж к середине второй бутылки точно. А он мне в ответ рассказывал что-то нравоучительное. Про то, как важно вовремя помочь ребенку, защитить от дурного влияния и конкурентов, и тогда он вырастет… а дальше опять какая-то эзотерическая дичь.

К концу бутылки мужик взял меня за руку и сказал:

– Поможешь мне? Очень надо.

О чем вопрос? Конечно же, помогу! Кто же по пьяни откажется помогать такому замечательному человеку, как нынешний собутыльник!

– Тут один знакомый – Бартрад – решил мне немножечко детство испохабить. Ты уж будь любезен, объясни ему, что он это все зря затеял. Лады?

– Лады! Обязательно объясню. Только кто это?

Мужик некрасиво засмеялся, обнажив желтые кривые зубы.

– Узнаешь. Очень хорошо, кстати, что ты в школе французский учил. С английским там далеко не уедешь. Ну а я буду письма твоим родным слать, чтобы они за тебя не переживали! Договорились?

Затем толстый дядька позвал меня курить в тамбур, потом что-то произошло, и… я оказался на перроне без рюкзака, без документов, смотреть в хвост уходящей последней электричке. Помню, в тот момент мне это показалось очень смешным.

– А вот возьму и потеряюсь! И ищите меня потом! – хихикая от такой оригинальной мысли, я пошел прочь от станции Синево. В ночь, в метель.

Ну а протрезвел я уже в том сарае, куда меня загнали трое деревенских. Момент перехода не запомнил или не заметил. Понятно, что ничего не понятно.

– Все, закончили трапезу! Встаем, православные! Айда строиться!

Постояли всей толпой у могилы, священник со станции прочитал короткую молитву, и наша партия пошла дальше. Прочь от безымянной почтовой станции, вперед, в неизвестность.