Глава 1

Я копал могилу. В мерзлой земле, деревянной лопатой. Холодный ветер закручивал вихри мелкого снега вокруг моих ног, а я продолжал копать. Лопату, которой я долбил землю, тут называют словом «заступ». Это не мотыга и не кирка, как я думал раньше, когда встречал это слово на уроках русского языка. Это толстое деревянное весло, обитое по краю толстой полосой грубо обработанного железа. Тяжелая штука, несколько килограмм весит. А заступ – потому что есть полочки, на которые можно наступать ногой. Старинный предок нашей садовой штыковой лопаты.

Кстати, о русском языке. Тот язык, которому меня учили в школе, сильно отличается от того, на каком говорят здесь. Другая дикция, другие слова, другое построение фраз. Например, лейтенанта здесь называют «порутчик». Не поручик, как в кино «Белое солнце пустыни», а именно порутчик. Буква «т» артикулируется особо, как будто разбивает слово пополам и прям требует, чтобы ты вытянулся по стойке «смирно». Или как тут говорят – «во фрунт».

Сегодня утром умер рекрут. Тот самый, что вчера еле ноги волочил и надсадно кашлял. И вроде немолодой уже был для призывника. На вид так лет за тридцать. Потому, наверное, его староста в солдаты и сдал. Чувствовал, что тот зиму не переживет. Ну он и не пережил.

Странное дело этот рекрутский набор. Бардак полный, контроля, считай, почти что нет никакого. Какие военкоматы, о чем вы? О военкоматах тут и не слышали никогда. Здесь все проще. Выдали землевладельцам указ, сколько нужно рекрутов набрать. Те сбагрили выбор на управляющих, а те – на старост. Старосты же в солдаты сдавали самых негодных – либо бездельников и горьких пьяниц, от которых общине одни неприятности, либо откровенных гопников. Их тут называют словом «забияка». Забияки, ага. Я почему-то думал, что забияка – это нечто вроде клоуна. Оказалось, ничего подобного. Забияка – от слова «бить». Хулиган, задира.

А еще у них тут с рекрутским набором целый специальный бизнес существует. Ловят чужаков и сдают в солдаты. Чтобы, значит, своих не трогали. Целые банды промышляют отловом чужих, а с деревенских потом мзду берут. Откупные за того парня, что в рекруты пошел. Казалось бы, должен быть какой-то учет, списки, печати землевладельца… Говорят, в былые годы оно обычно так и бывало. А в этом году все с бухты-барахты, впопыхах. Пришел высочайший рескрипт – вынь да положь столько-то душ в солдаты. А коли не наберете – недостачу компенсируйте из гарнизонного полка или из прошлогодних рекрутов размещенного неподалеку Владимирского полка. Ага, сейчас командир владимирцев, барон фон Альбедиль, прям все бросит и станет своих людей отдавать, разбежался. Да и сам набор по новому закону должен проходить раз в пять лет в каждой полосе. Но, разумеется, недавняя реформа буксовала и нуждалась в костылях. Вроде разового срочного донабора и тому подобного. Но эти тонкости я уже узнал потом. После того, как попал под раздачу.

А чего? Я не местный, никого не знаю, никто не знает меня. По внешним параметрам подхожу – рослый, статный… здоровый опять же. По местным меркам, конечно. Вот и попал. Вообще, все как-то сумбурно получилось. Так обрадовался, что встретил людей, когда вышел к деревне. Сразу подошел и начал нести какую-то чушь. С точки зрения местных, конечно. Ну и по моему говору они сразу определили, что я нездешний.

Зато теперь я знаю, откуда взялась у наших гопников манера спрашивать, кто ты, чьих будешь и кого знаешь. Наверняка от этих самых рекрутских наборов. По крайней мере те, что меня встретили, именно эти классические вопросы и задавали. Кто, откуда, кого знаю, чьих буду… Я тогда растерялся. Прямо какой-то ступор напал. Стоят трое ребят, вроде бы меньше меня ростом, не шибко крепкие, и только смотрят исподлобья да двигаются как-то своеобразно. А мне руки девать некуда вдруг стало. То я их на груди скрестить хочу, то вдруг в карманы сунуть. То вдруг боком встать. А они еще суетятся так, один говорит, а другие в глаза не смотрят… Сильно растерялся я, одним словом. Что-то мямлил, потом с какого-то перепугу взялся оправдываться. А как оправдываться начал – так они сразу начали бить. Несильно. Так, слегка, но очень обидно. То в живот несильно ткнут, то в плечо толкнут, то по ноге стукнут. Да еще вопросы начали задавать, из которых выходило, что я еще им должен остался за какое-то оскорбление, которое я им умышленно нанес. Почему не дал отпор? Вроде же из кино знаю, что в таких случаях бить надо. А я как… Боялся, наверное. Чего боялся? А того, что потом будет. Если какую-то границу перейти, то потом же точно драка начнется и уже никак по-хорошему не закончить. Тем более в школе так учили – драться, мол, нехорошо. Последнее дело. Вдруг кто заявление напишет, или еще чего. Куча глупых мыслей и самооправданий в голове. Таких, знаете – «да я бы, если бы с ними драться начал, – я бы их покалечил, эх какой я». Вот только все это молча, про себя, а не вслух.

Загнали они меня в сарай какой-то, где сено хранится. Пригрозили, что если попробую сбежать – прибьют. А уже через час вывели, посадили на сани с еще несколькими людьми и повезли в город.

Помню, в детстве недоумевал, как десяток конвоиров может сопровождать колонну в тысячу пленных. В кино как-то это странно выглядело. Мне с дивана тогда казалось, что можно же кинуться на конвой, накостылять им… Потом я понял, как это делается. На своей шкуре. И даже научился сам такому мастерству контроля толпы. Но это было потом. А тогда я просто сидел на санях и думал: может, все обойдется. Или это не я думал, а бормотал кто-то из тех, с кем вместе меня везли? Я, кстати, так и не узнал их имен.

Одежда странная на них была. Собственно, тогда я и начал подозревать, что все это всерьез. Например, пальто, в которые были одеты мужики, оказались без пуговиц. Это называлось словом «армяк». Такое пальто запахивалось на манер халата и завязывалось поясом. Длинным, вроде того, какой на кимоно в карате повязывают, в два оборота. Странно, я почему-то думал, что армяк – это шапка такая. Впрочем, мое представление об истории наш препод охарактеризовал очень емко и едко, по-молодежному: «дно».

Следующие сутки помню как в тумане, эпизодами.

Нас привезли в город Кексгольм, как его называли местные. Говорят, там еще крепость была, только я ее почему-то не заметил в тот раз. Вроде домики как домики, ничего особенного. И маленькие избушки, и несколько больших коттеджей с мансардами. А где там крепость – непонятно.

Высадили из саней и передали человеку, которого представили как старшего команды рекрутов. Высокий, с меня ростом, мужчина. Собственно, его и звали «порутчик». Господин порутчик. Имя он назвал вскользь и скороговоркой, поэтому я его не запомнил. Обратил лишь внимание на то, что он был одет в белый мундир. Белые штаны, белая куртка, на голове шапка вязаная, поверх нее – треуголка. Только воротник и отвороты рукавов красные. Он построил нас по линии и с сильным нерусским акцентом объявил, что мы теперь рекруты Ее Величества матушки-императрицы и душами принадлежим ей, как и всякие государевы люди. Потому за побег – лютая казнь. Ну и все такое прочее. Стращал по-всякому, значит. Парни в строю еще шептались – куда бежать, зимой-то? Зимой ведь по домам сидят, все же как на ладони видны.

На ночлег нас определили в большой серый ангар, который господин порутчик по какому-то недоразумению назвал казармой. Хотя мужики эту казарму именовали словом «овин». Тоже непонятное слово. Пустое длинное одноэтажное здание, без окон и отопления, с неровными кучками соломы на земляном полу. В ту ночь я мысленно благодарил мать, которая заставила перед выходом надеть термобелье. Без него, думаю, я бы околел.

В тот вечер нас не кормили. Позже я узнал, что собранные с окрестных деревень рекруты делились на две части. Кто-то оставался в местной ландмилиции, а остальных отправляли в полк. Ландмилиция финансировалась из местного бюджета, полк – из государственного. Потому пока было неясно, кто из нас куда распределен – ни те, ни другие не собирались тратить деньги на нашу кормежку. А может быть, выделенную на нас еду постовые сперли или кто-то из их начальников. Такое тут, говорят, сплошь и рядом. Опять же, ночью выяснилось, что попадание в ландмилицию – платное. По крайней мере, некоторые из рекрутов где-то ближе к полуночи о чем-то шушукались с охранявшим выход часовым в белом мундире. Звенели монетами. Солдатчина в ландмилиции не строгая, далеко не угонят. А вот те, кого в полк определят, – они, считай, своего дома больше не увидят никогда.

Утром нас, голодных и замерзших, вывели из ангара на построение. Проснулись не все. Двое так и остались лежать на соломе. Может, крепко спали, а может, замерзли насмерть. Обычное дело, как я узнал потом. В тот момент же я ничего не чувствовал, кроме озноба и какого-то странного отупения.

Рекрутов собралось около сотни. Выстроились кое-как более-менее ровной толпой на площадке перед ангаром. Напротив нас стояло десять мужиков в белых мундирах и светло-серых кожаных плащах поверх. С ружьями, за спиной – ранцы, через грудь перекинута перевязь со шпагой. На поясе сзади видна какая-то квадратная кожаная сумка типа барсетки.

– Кто это? – спросил я вслух.

– Ну ты темнота! – ответил какой-то бородатый мужичонка, стоявший рядом. – Это из ландмилиции, вроде сопровождения, получается. Те, кому повезло. А вон та группа рядом с ними, как оборванцы одетые, – это тоже из ландмилиции, но которых с нами в полк отправят. Будут нашими дядьками на первое время. Не откупились, получается. Или забияки какие, что их в полк ссылают. Оно кто ж по доброй воле из ландмилиции в армию-то пойдет?

– А ты-то откуда это знаешь?

– Пф! Скажешь тоже! – мужичонка аж обиделся. – Я ж городской! Не первый раз уже рекрутские наборы вижу. Я тута кожевенником работал, батя у меня кожевенную мастерскую держит. И в полку тоже по коже работать буду. По конской сбруе али сапожником. Я все могу!

– А разве городских призывают? – это спросил парень слева от мужичка, щуплый да нескладный.

– В рекрутский набор всех призывают, кто к какому-то делу не приписан. Я вот приписан был, да в семье нужда большая. Братьев и сестер много. А за рекрута, коли вместо кого служить пойдешь, можно и сто рублев получить. Они, чай, в семье не лишние будут. А там я все одно к делу прибьюсь. Не вечно же у бати в подмастерьях ходить, он-то у меня еще крепкий!