«Там, где кончается государство и начинается человек, не являющийся лишним: там начинается песнь необходимых, мелодия, единожды существующая и невозвратная».
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»
Из леса тихой волной плыла песня. Она одновременно напоминала колыбельную матери, сказку отца, рукопожатие друга, улыбку случайного прохожего. Гарафена невольно заслушалась и остановилась. И вдруг поняла, что песня-то – о ней самой.
Тускловато стало в мире.
И решил: чего терять?
Не проведать-ка мне Ирий,
С Гарафеной поболтать?
– Так это Ирий? – крикнула Гарафена в темноту леса.
– Нет, конечно, – улыбнулся голос из темноты. – Какой же это Ирий, глупышка?
– Я не глупышка! – обиделась девочка. – У меня есть имя!
– И какое, позволь спросить? – вновь улыбнулся голос из темноты.
– Гарафена! – гордо ответила Гарафена.
– Ну, конечно! – как будто бы удивился голос из темноты. – Ну, здравствуй, девочка-дорога.
– Почему дорога? – удивленно спросила Гарафена.
Девочка стояла на месте, боясь сделать шаг. А вдруг там пропасть? Или бревно? Или обрыв к реке? Или лесная топь? Или охотничья ловушка на волков? Или… Да мало ли чего еще могло быть там, через шаг? Во мраке леса не было видно даже кончиков собственных пальцев.
– Так это не Ирий? – на всякий случай спросила Гарафена. Спросила очень важно, чтобы показать какой ответственной может быть семилетняя девочка, у которой уже год как появилось имя. А на самом деле – просто для того, чтобы остаться на месте.
– А что такое Ирий? – спросил голос вместо ответа.
– Ну… – замялась Гарафена. – У нас Ирием называют край света. Место, где всем хорошо – и людям, и зверям.
– И для тебя опушка леса – это край света? – тепло рассмеялся женский голос, а потом будто бы спохватился:
– Да, понимаю: городок ваш ограничен именно этой опушкой.
– И вовсе нет! – обиделась Гарафена. – Наши охотники уходят далеко вглубь леса и приносят очень странных животных.
– Ладно-ладно! – примирительно успокоил голос. – Странных животных здесь действительно много. Просто и народов тоже великое количество, и каждый народ называет край света по-своему.
– Народов много? – не поверила Гарафена.
– Очень! – подтвердил голос. – И названия Ирия у каждого свое. А порой даже несколько. Например, в Скандинавии говорят Валгалла…
– А где это – Скандинавия? – уточнила Гарафена.
– Очень далеко на Севере, – мечтательно ответила загадочная вещунья. – А вот на Юге говорят Джаннат или Аль-фирдаус. На Востоке говорят Дзёдо или Сукхавати. Кто называет Ирий Парадайзом, кто Геннаг, кто Ханаан… Мы так проговорим до утра. Ты голодна, девочка-дорога?
– Да, – призналась Гарафена. – И я до сих пор никак в толк не возьму, почему Вы называете меня, во-первых, девочкой, а во-вторых, дорогой.
– Ну, девочкой, – рассмеялся голос, – потому что тебе всего семь лет…
– У меня есть имя! – напомнила Гарафена.
– Знаю, знаю. Просто в моем мире имена дают от рождения.
– От рождения? – не поверила Гарафена. – Но зачем?
– Потому что в каждом имени заложен путь человека. Сколько бы ему ни было: день или век. А теперь иди к костру. Расскажу, почему ты девочка-дорога.
В темноте леса действительно воссиял огонек. Казалось, он был тут всегда. На огне стоял котелок, источавший аромат, которого Гарафене не доводилось чувствовать никогда в жизни. А у костра сидела очень знакомая женщина – Гарафена видела ее не раз в городке, то у базарчика, то у домов людей, пораженных хворью. Та же пыльная альба, та же широкополая шляпа. И даже та же дорожная сума у ног.
– Иди-иди, не обижу, – улыбнулась Ведьма. – Угощайся.
И было здесь все: и сыр, и вино, и горячий хлеб, и густой суп. Девочка забыла о своих вопросах и набросилась на еду. Ведьма рассмеялась.
– Так, историю про твое имя ты слушать не будешь, тебе сейчас не до того. Может, продолжить песню? – предложила радушная хозяйка ночи.
Девочка радостно закивала – Ведьма пела теплым и глубоким голосом. Да и послушать песню про себя – тоже немалое удовольствие.
Вот сидим мы с Гарафеной,
Я – о том, она – о сем.
– Говори-ка откровенно:
Тоже, мол, за кирпичом?
Но только Ведьма закончила второй куплет, как Гарафена ее тут же перебила – очень некультурно, с набитым ртом:
– За каким таким кирпичом?
Ведьма с укоризной покачала головой, но ответила:
– У всех народов есть такая легенда, в которой рассказывается о предмете большой силы. Такой силы, что может изменить мир. Как в лучшую, так и в худшую сторону. Здесь его называют «синий камень». В других местах – Алатырь. Кто-то говорит Иггдрасиль, кто-то – Грааль, кто-то – Меру. У одних народов, в одни времена, – это камень, у других – дерево, у третьих – чаша, у четвертых – гора. Это может быть животное или оружие, напиток или яйцо. Я могу продолжать песню?
Гарафена смущенно, извиняясь, пожала плечами и молча кивнула. Ведьма снова затянула:
Я устало отвечаю:
– Да пошто мне Алатырь?
Он, конечно, ось земная,
Ясень-Игыгыдрасиль…
Тут Ведьма остановилась сама, прочитав в глазах девочки новые вопросы. Как на них не ответить? Ведьма пригласила к разговору взмахом руки. И Гарафена не заставила себя ждать. Затараторила:
– Как это, зачем ему Алатырь? Сами же сказали, что весь мир можно перевернуть. И почему ось земная? Разве такое бывает? И как это камень может быть ясенем?
Ведьма рассмеялась тихо – чтобы не разбудить обитателей леса.
– Со временем поймешь, – сказала она. – Или не поймешь, но тогда это будет не важно. Петь? – И, не дожидаясь ответа, запела:
Не за белым не за камнем
Я притопал на Буян.
Посуди, змея, куда мне?
Не полезет в мой карман.
– Конечно, не полезет! – рассмеялась девочка. – Он же – ось земная!
– Знаешь, моя дорогая девочка-дорога, – не выдержала такой бестактности хозяйка костра. Голос ее стал неожиданно суров. – А допою-ка я тебе в следующий раз. Теперь же иди спать. Вон там, на траве, у старого пня.
– А про имя? – попросила Гарафена.
– Завтра, все завтра! – и костер неожиданно погас, так же, как и появился в этом лесу.
«Человек пытается не ставить себя в конфликтную ситуацию? Это означает, что он не осознает своего выбора между тем, что ему диктуют жадность и страх, и тем, что ему запрещает его совесть».
Эрих Фромм. «Анатомия человеческой деструктивности»
Летняя ночь в лесу может стать для непривыкшего человека серьезным испытанием: от земли тянет, множество насекомых жаждут твоей крови, ночной ветер – не самое лучшее покрывало. Да и звери здесь разные. А ночные хищники – плохо умеют петь колыбельные.
Но Гарафена привыкла спать на траве. Клещей, комаров да муравьев, скорее всего, убаюкали Ведьмины чары. Погода выдалась тихая, звезд на небе были россыпи. Сверчки наперебой старались исполнить девочке свои лучшие партии. А хищники, наверное, ушли охотиться в иные места. Лежа на спине и рисуя созвездия в небе, Гарафена думала о своем.
О чем своем? О покинутом городке? О доме? О смешной дворовой собаке или домашней живности, которую нужно было кормить каждое утро? Об отце или матери? О грозной бабушке Анастасии Егоровне? О своем необдуманном желании бежать?
И ведь бежала не от наказания, а куда-то, куда-то…
Нет. Гарафена думала о лесе, о том, что будет делать завтра. Думала о Ведьме с ее рассказами, о густом грибном супе с кусками дичи. Скоро эти мысли стали объемными и превратились в сны. Добрые сны.
С первыми лучами солнца девочка открыла глаза – бодрая, отдохнувшая, в замечательном настроении. Вспомнила, что покинула вчера городок и загрустила. Но, как ни странно, даже мысли вернуться домой не возникло. Если решил идти – иди. Так что грусть эта была не о доме, не о прошлом. Девочка грустила о будущем: оно, будущее, казалось размытым абрисом далекого острова в рассветном тумане.
Островов девочка не видела никогда. Городок жил далеко от моря. Были реки, речные островки, лес, поля и горы. Но представляла себе эти далекие морские острова в форме загадочных животных.
Ведьмы нигде не было – видимо, отправилась по своим Ведьминым делам. Промелькнула даже мысль, что Ведьма ушла в городок – возвращать девочку родителям.
Но кувшин с вином, краюха хлеба и несколько аппетитных колбасок лежали на скатерке, заботливо расстеленной на старом пне. А поэтому все глухие мысли тут же развеялись.
Вино в городке пили с малых лет, как ключевую воду. Традиция. Ах, да! Вода! Девочка прислушалась, уловила направление, откуда доносилось журчание потока, и направилась к речке.
Пологие склоны, чистая проточная вода приятно освежили, наполнили тело силой, а разум – чистотой. О речных обитателях, которые могут быть опасны, Гарафена как-то и не подумала.
Когда девочка наплавалась, нанырялась и наплескалась всласть, то вернулась к берегу. Здесь ее уже ждала улыбающаяся Ведьма и подавала ей незатейливую одежду – отрез бежевой ткани да зеленый пояс. И еще белую простынь, чтобы промокнуть тело и убрать лишнюю влагу.
Ведьма сегодня выглядела иначе: ее альба была белоснежной до боли в глазах, шляпа тоже сияла небесно-голубым, да и сама Ведьма казалась на полвека моложе. Гарафена невольно замерла, стоя по колено в ласковых прозрачных струях теплой реки. Засмотрелась.
– Доброе утро, девочка-дорога, – радушно улыбнулась ночная хозяйка. – Отомри и вытирайся.
– Ну вот, опять эта дорога, – Гарафена благодарно приняла вещи, завернулась в простыню, а потом и быстро оделась. – Может, все-таки расскажете?
– Конечно, – кивнула Ведьма. – Обещала же вчера. Идем завтракать. Там и поговорим.
Гарафена закусывала колбасу хлебом, запивала вином прямо из небольшого кувшина и ждала, когда же Ведьма продолжит петь. Но хозяйка петь сегодня не собиралась. Зато она выполнила свое обещание: заговорила о дороге. Вернее, об имени.
Как оказалось, имена даются не просто так, не по прихоти, не по велению властной бабушки Анастасии Егоровны. Как оказалось, имя – это не просто набор звуков, на который откликается тот или иной человек. Имена имеют значения. В какой-то момент человек встречается со своим именем, и они проникаются друг другом: человек именем, а имя – человеком.
– Тебя нарекли Гарафеной, – начала Ведьма. – Имя древнее, пришло из далеких стран, которые тебе пока незнакомы, из глубоких времен, в которых тебе уже не побывать. В каждой стране, где жило твое имя, в каждом времени люди наделяли его разными качествами, а значит, придавали ему разные силы. И каждый народ считал твое имя своим, исконным. Теперь уже и не разберешься, где его, твоего имени, родина.
Была когда-то такая древняя империя – Рим. Римляне считали, что имя твое родилось у них, и только у них. Да и значение его связано именно с рождением. Звучало твое имя несколько иначе – Агриппина. И обозначало «ребенок, родившийся вперед ногами». Чувствуешь связь с дорогой?
– Нет, – честно призналась Гарафена.
– Родилась вперед ногами – вот и топай ими по миру, – улыбнулась Ведьма. Посмеялись на двоих.
Но есть и еще более древний народ – греки. Вернее, более древняя империя. Хотя сами греки считали себя демократами и империей не называли. Греки тоже считали это имя своим. Но придавали ему совершенно другое значение: «дикая лошадь». Тут уж связь с дорогой очевидна.
Гарафена кивнула – да, лошадь и дорога – это очень близко.
– Хотя тебе ближе не «дикая», а «вольная» лошадь, – улыбнулась Ведьма. – А вот потом имя пошло гулять по миру, по странам, народам и языкам. Агриппина, Агриппа, Аграфена, Огрифина, Фрефина, Гарафена…
– Это я! – радостно узнала свое имя девочка.
– Это ты, – согласилась Ведьма. – Значение имени Гарафена еще более наполнено смыслами. Это и «горюющая»; это и «дорога Солнца»…
– Дорога Солнца? – не поверила Гарафена.
– Именно так, – подтвердила, кивнув, Ведьма. – «Га» в твоем имени – это «дорога». Так же, как и «га» в самом слова «дорога». «Добрая дорога» – «добро-га». Так же, как и «га» в слове «сварга» или в слове «Волга».
– Я не знаю этих слов, – смутилась Гарафена.
– Волга – река такая, – охотно пояснила Ведьма. – Широкая, полноводная. Вдоль этой реки шли торговые маршруты, волы тащили грузы. Вот и назвали реку «Дорога волов», Вол-га.
– А Сварга? – заинтересовалась Гарафена.
– Сварга – это дорога Солнца, – пояснила Ведьма. – Свар-га.
– Так это же я, Гарафена, – дорога Солнца, – запротестовала девочка. – Вы сами так только что сказали.
Ведьма рассмеялась – весело и задорно.
– Понимаешь, – сказала Ведьма уже серьезно, отсмеявшись, – в разных языках…
– В разных языках? – удивленно перебила Гарафена.
О проекте
О подписке