– Могу я вас спросить, Леди Шир, почему вы оставили работу при монастыре? – осторожно спросил Эдуард, понимая, что этот вопрос Шир уже воспримет, как не что иное, как допрос. «Ведь, наверняка, она догадывается, – думал Эдуард, – что причину мне уже рассказали».

Шир едва заметно улыбнулась, она знала, что Эдуард её спросит об этом.

– Вышло недоразумение, – спокойно сказала Шир, – я имела неосторожность подружиться с одним человеком, он выпекал хлеб для монастыря. Возможно, по неусмотрению я позволила ему думать нечто большее о нашей дружбе. Его жена стала подозревать и обвинила мужа в измене, об этом узнала и настоятельница. В общем, меня попросили уйти из монастыря, и этот человек помог найти мне другую работу.

Эдуард прищурил глаза и немного подался вперёд:

– А этот человек не пытался объяснить своей жене, что её подозрения безосновательны? – спросил Эдуард.

Шир добродушно улыбнулась и пожала плечами:

– Не знаю, мне об этом неизвестно, – сказала она.

Эдуард поджал губы и кивнул с фальшивой значимостью:

– … И он тоже хороший человек? – спросил он с иронией в голосе.

Но Шир, казалось, иронии в вопросе совсем не расслышала, она простодушно кивнула и сказала:

– Да, он хороший человек, не сделал ничего плохого, возможно, испытывал ко мне симпатии немного больше того, чем дозволенно испытывать к друзьям.

Эдуард потёр пальцами лоб, затем упёр подбородок в сжатый кулак. Шир совершенно не выглядела сумасшедшей, напротив, всё, что она говорила, было преисполнено здравым смыслом. В её манерах, в её одежде не было совершенно никакой распущенности: убранные платком волосы, плотно сомкнутое на шее платье. Эдуард представил рядом с Шир свою жену с пышной причёской и глубоким декольте красного платья. «Она притворяется? – спросил себя Эдуард. – Играет, и так умело. Тогда уж тем более не сумасшедшая, а очень умная и хитрая. Возможно, настоятельнице претило, что Шир «вступила в неосвященную Богом связь с мужчиной», за это она и назвала Шир сумасшедшей», – думал Эдуард. Теперь оставалось выяснить: действительно ли Шир была любовницей, и где она провела полтора года после своего пребывания в больнице, перед тем как пришла в монастырь.

Ужин затянулся, свеча догорала. Эдуард спрашивал Шир про её покойного мужа, про её дом, который достался не известно кому, но Шир уходила от ответа. Она поблагодарила Эдуарда за светлую комнату, за доверие и вернулась к Марте.

Ужин при свечах не располагал к откровению. Эдуард рассчитывал, что будет по-другому. Когда Эдуард приходил навестить Марту в монастырскую школу, и они сидели с Шир на скамейке во дворе монастыря (теперь казалось, прошло очень много времени с тех пор) Шир вела себя совсем иначе: она говорила непринужденно и открыто, рассказывала про себя, про мужа. Тогда Эдуард не придавал особого значения всему, что говорила Шир, она была просто ему симпатична, зато теперь Шир вызывала в нём интерес, он постоянно думал о ней, Шир не давала покоя его некогда спокойным мыслям. Но чем больше Эдуард задавал Шир вопросов, тем больше запутывался в ней. Он решил больше ни о чём её не расспрашивать, но быть внимательным, присматриваться к ней, подружиться с ней, и, возможно, тогда Шир сама всё расскажет. Шир очень его заинтересовала. «Как адвокат я не могу оставить эту загадку неразгаданной», – говорил себе Эдуард, объясняя свою заинтересованность в Шир. Шир тоже не могла не думать о нём, Эдуард был для Шир новым человеком, очень интересным и, волей или неволей, ему предстояло стать частью её жизни. Шир ляжет в постель и ещё раз будет обдумывать вопросы, которые ей задал Эдуард, и те, на которые она ответила, и те, на которые ответа она не дала. В своём беспорядочном хаосе мыслей, который возбудил в ней новый образ – Эдуард, Шир попытается устроить свой порядок: будет что-то, о чём Шир решит рассказать Эдуарду и расскажет; будет такое, о чём она решит не рассказывать, но расскажет всё равно; будет нечто, о чем она никогда и никому не расскажет; а ещё будет и то, о чём она даже не станет вспоминать: её последняя ночь в доме Ральфа и Лены.

Поздним вечером Шир всё ещё не спала. После смерти Милоша вечера стали одинокими, но Шир легко примирилась с одиночеством. Милош жил в её мыслях, и случались вечера, когда Шир напрочь забывала о его смерти, она рассказывала ему, как прошёл её день, и частенько говорила с ним о тех вещах, о которых не могла говорить ему живому: он бы просто её не понял. День был, как и другие дни, долгим и изнурительным. Шир помогала Лене управляться по дому и с детьми. Шир старалась каждую минуту находить себе занятие, чтобы не думать, чтобы копить мысли и эмоции на вечер, а уж вечером, когда все улягутся, обо всём рассказать Милошу. Шир тихонько говорила с ним, когда Лена постучала в её дверь.

– Можно войти, – сказала Шир в надежде на то, что вошедший – войдёт ненадолго.

Но Лена входить не стала, она была босиком и почти голой, на ней было только ночное платье белого шёлка, отороченное кружевами. Она таинственно улыбнулась и поманила Шир рукой пойти вслед за ней. В своём уже давно не юношеском возрасте Лена выглядела всё ещё шикарно и величественно, её пышное белое тело, как всплески волн, колыхалось при каждом движении, густые каштановые волосы, щедро подёрнутые сединой, тяжёлыми прядями лежали по плечам и, влекомая всей этой красотой Шир, как заколдованная, пошла вслед за Леной. Лена привела Шир в их с мужем спальню. На кровати полулёжа, облокотившись на подушки, сидел Ральф, он тоже был голым, лишь небрежно прикрыт ярким парчовым халатом. Шир сразу поняла «тайный замысел семейства» и решила просто выйти из комнаты, не сказав ни слова, но Лена её задержала. Она взяла Шир за руку и заговорила на их родном языке, чтобы Ральф не мог их понимать:

– Не убегай, ты всегда говорила, что он тебе нравится, я совсем не против, оставлю вас двоих, а сама уйду, он очень добрый, ты знаешь.

Шир продолжала смотреть на Лену с недоверием и с единственным желанием поскорей уйти.

– Пойми, у них так принято, – говорила Лена, – он всегда будет заботиться о тебе.

Шир выдернула свою руку из рук Лены и выбежала из комнаты. Ральф догнал её в коридоре, одной рукой он придерживал наспех накинутый халат, а другой удерживал Шир за плечо.

– Шир, всё будет хорошо, я возьму тебя моей женой, Лена тоже на это согласилась, – он был возбуждён, глаза его горели, – я знаю, что ты меня любишь и хочу, чтобы и ты знала – я тебя сразу полюбил, как только увидел, и радовался за брата, что он нашёл хорошую жену, но Милош умер.

Шир попыталась вырваться, но Ральф двумя руками обхватил её за плечи и прижал к себе, даже через одежду Шир почувствовала его упругую плоть. Чем-то неуловимым Ральф напоминал Милоша, хоть они совершенно не были похожими: Ральф был крупнее, склонным к полноте, черноволосым, с тёмно-карими глазами, смуглым, но теперь у него горела та же страсть в глазах, тот же огонь, то же нетерпения, чего раньше Шир в нём совсем не замечала. Ральф всегда казался ей спокойным, благоразумным и совершенно лишённым безрассудства. Шир захотелось ответить Ральфу, обнять его, но тогда бы она обнимала не Ральфа, а тот отдалённый свет в нём, который напоминал ей Милоша. Но Шир не хотелось отдалённый свет Милоша, когда у неё был Милош, каждый вечер, каждую ночь он был с ней целиком и полностью в её неутомимом воображении.

– Я люблю Милоша, – тихо сказала Шир и аккуратно отстранила Ральфа.

Ральф ослабил объятия, но продолжал держать её за плечи, не заботясь, что полы халата распахнулись, и Шир может видеть его голым.

– Милош умер два года назад, – говорил Ральф тихо, – мы похоронили его, Шир, ты помнишь это? – Ральф с недоверием смотрел на Шир, он не был уверен, что она до конца это осознаёт. – Его больше нет, он никогда к тебе не вернётся, – с каждым словом он говорил всё тише, ожидая, что Шир вот-вот расплачется.

Но Шир не заплакала:

– Он вернётся, – сказала она.

Всю ночь Шир не спала, она собирала вещи, а утром пока все спали, ушла из дому. Она не знала, куда ей идти, и ноги привели её в монастырь.

Марта по-прежнему спала. Комнатой полностью овладела ночь. Шир прошлась по комнате, дотронулась лба Марты: у неё не было ни жара, ни даже просто высокой температуры. «…И снега за окном нет», – подумала Шир. Она опять прошлась по комнате, за окном суетился зимний ветер. Резким движением, в порыве какого-то затаённого отчаяния, Шир распахнула окно, и холодный ветер со свистом хлынул в комнату. Шир стояла у раскрытого окна и с удивлением смотрела на покачивающиеся оконные рамы, как будто вовсе не она распахнула окно. Всю ночь ветер трепал драповые шторы, пока основательно не вымочил их мокрым снегом и не разметал по краям окна, а утром Марта сидела на кровати, завернувшись в одеяло, рядом спала Шир в своём тесном зелёном платье. Широко раскрытыми глазами, Марта с восторгом наблюдала, как снег залетает в открытое окно, тает, едва ли коснувшись пола, и лужа на ковре становится всё больше. Кто-то заглянул в комнату, приоткрыв дверь, и ветер сквозняком засвистел с такой силой, что смёл со стола какие-то открытки, и те метнулись в сторону открытой двери. В комнату вошла Дина.

– Ой, Батюшки, – только и смогла проговорить она.

Огонь в камине давно потух. В комнате было холодно и сыро. Проснулась Шир, она потянулась, зевнула, казалось, холод ей совсем не мешал. В комнате блуждал какой-то очень знакомый запах. Шир не могла вспомнить, откуда ей знаком этот запах. Запах говорил Шир о нескончаемом хаосе, о заброшенности и бесконечности.

– Шир, посмотри, что у нас случилось! – сказала Марта, не скрывая восторга.

Шир с безразличием посмотрела в сторону открытого окна.

– Наверно, ночью открылось, случайно, – сказала она и плотнее завернулась в одеяло.

Дина подбежала к распахнутому окну, чвакая башмаками по мокрому ковру. Совладав с ветром, Дина плотно захлопнула оконные рамы.

– Батюшки мои, ковёр-то совсем промок, – запричитала Дина.

«Ковёр! – вспомнила Шир. – Это запах отсыревшей шерсти». Так пахло войлочное покрытие шалаша, когда начинались дожди. Хоть войлок и пропитывали конским жиром, но под сильным дождём он сырел. Ночами в сыром шалаше согреться можно было только вдвоём, надо было крепко прижаться друг к другу. При хорошей погоде путешествия доставляли Шир много удовольствия, влекли за собой потоки впечатлений. Но когда начинались дожди, менялось настроение всего каравана: лошади замедляли свой ход, телеги вязли в грязи, грязь захлёстывала на оси, что удерживали колёса, и телеги начинали скрипеть ещё сильнее, унылый скрип телеги казаться неотъемлемой частью дождя. Лошади ступали медленно, низко опустив головы, их намокшие гривы плетьми свисали по шее, всадники сгибались под кожаными балдахинами. Но именно в такие дождливые дни, когда караван одиноко тянулся по лесам и лугам, когда всякий путник старался найти укрытие, – Шир сильнее ощущала саму себя. Она подставляла лицо дождю, гордо покачиваясь в седле. В дальние путешествия женщин обычно не брали, но Милош и дня не мог прожить без Шир, а тем более ночи. Шир была единственной женщиной в караване, Милош гордился ею, Шир была выносливой и не жаловалась на лишения.

– …И как это открылось, замки-то на окнах во какие крепкие? – спросила Дина, в недоумении разглядывая оконные задвижки.

Шир беспечно пожала плечами, она ещё была под впечатлением запаха сырой шерсти, а Марта притворно виноватым голосом сказала:

– Я открывала окно, воздухом подышать, потом, наверно, неплотно закрыла.

«Вот это она, та самая Марта, – подумала Шир, – девочка из монастыря». Шир придвинулась к Марте поближе и крепко обняла её. Шир даже показалось, что лицо Марты поутру стало свежее: оно было ещё очень бледным, но уже не серым. Они смотрели друг на друга, как заговорщицы, и не могли отвести взгляда, но вмешалась Дина:

– Леди Шир, вам с Мартой лучше перейти в другую комнату, а здесь надо всё высушить. Позову Эда, пусть камином займётся. А меня Карин прислала, просила узнать, что вы на завтрак будете?

– Сварите несколько картошек, – задумчиво сказала Шир, – ну и несколько яиц и принесите сливок и соли.

Шир вылезла из-под одеяла, затем сгребла Марту вместе с одеялом на руки и стала кружить в воздухе. У Марты закружилась голова от резкой перемены положения и от восторга.

– Какая ты сильная, – сказала она Шир, почти задыхаясь.

– Я не сильная, это ты лёгкая.

Новое утро – и всё выглядело иначе, Шир сама удивилась, насколько по-другому она теперь себя ощущает. И свет в комнате изменился, это утро не было пасмурным, сквозь тучи проглянуло бледное зимнее солнце, оно не ярко и осторожно осветило комнату. Вчера Шир не заметила в суете и новизне, а сегодня вдруг обратила внимание, что у Марты в комнате полно мягких игрушек, картинки по стенам – сюжеты из сказок: царевны, колдуны, феи, русалки.

Комната Шир, когда-то принадлежавшая матери Марты, действительно, оказалась светлой и очень большой, с огромной кроватью и с зеркалом во весь рост. Шир уложила Марту в кровать, а сама подошла к зеркалу, она давно не видела себя полностью с головы до ног. Шир ослабила мудрёные узлы зелёной ткани, что была под цвет её платья и служила платком на голове, и весь её тюрбан тут же распался и повис. Ловко и быстро, не снимая платка с головы, Шир плотно скрутила волосы в клубок и вновь запеленала голову высоким тюрбаном. Шир вертелась у зеркала, рассматривая себя со всех сторон, она себе нравилась в этом зеркале, в этой комнате, в этом бледном утреннем свете. Всё это время Марта пристально наблюдала за ней.

– Ты навсегда останешься здесь? – спросила она.

Шир слегка вздрогнула, как будто забыла про существование Марты в комнате и, глядя на Марту через зеркало, ответила:

– Наверно, может, нет, но буду долго, твой папа уверен, что ты выздоровеешь, если я буду здесь.

Марта села на кровати, подалась вперёд по направлению к Шир и сказала:

– Я буду много есть и выздоровею, обещаю тебе.

– Ты вовсе не обязана, – сказала Шир и села на кровать рядом с Мартой, – делай только то, чего тебе хочется, по возможности, конечно, и только так ты будешь счастливой.

– …Но без еды я умру? – сегодня Марта уже говорила не шёпотом, а своим нормальным голосом.

– Тогда полюби еду, а когда полюбишь, вот тогда и ешь.

Постучали в дверь, затем дверь приоткрылась, и заглянула Дина.

– Можно? – вежливо с улыбкой спросила она.

– Конечно, Дина, входите, зачем стучать? – и Шир спросила с усмешкой, – чем, вы думали, мы тут занимаемся?

Дина не поняла вопроса, поэтому немного смутилась, а Марта усмехнулась, хотя Шир не была уверенна, что она поняла шутку.

Дина принесла большую глубокую тарелку варёного картофеля, уже очищенных варёных яиц и деревянную пиалу сливок. В комнате было прохладно, и горячий картофель испускал тёплый, приятно пахнущий пар. Не успела Дина уйти, как Шир тут же принялась за еду. Вначале Марта просто наблюдала за ней, сидя на кровати, а потом и сама отщипнула кусочек картошины и засунула себе в рот.

– Я уже полюбила еду, – сказала она, не успев проглотить картошку.

– Картошку в сливки макай, – со знанием дела сказала Шир, – а яйца вкусно, когда присолить.

В одну руку Марта взяла картошину и макнула её в сливки, а в другую взяла яйцо. Сливки потекли у неё по рукам и капнули на постель. Марта виновато посмотрела на Шир, на что Шир просто расхохоталась:

– Мы Дине прибавили работы: сушить ковры и стирать постели.

Марта ела жадно и быстро, не успевала проглатывать, как уже новая порция поступала в рот. Следующим их гостем был Эдуард. Дина, уходя, не прикрыла за собой дверь, и Эдуард вошёл без стука. Увидев, как Марта ест обычную варёную картошку и облизывает пальцы, он остановился, боясь шевельнуться.

– Присаживайтесь, – сказала Шир, указывая на кровать, и немного отодвинулась в сторону.

Эдуард осторожно сел на край кровати.

– Нам пришлось перебраться в эту комнату, – объяснила Шир с сарказмом, – в комнате у Марты случилась неприятность с ковром.

Эдуард не понял, о чём говорит Шир, и не стал переспрашивать, уж слишком он был зачарован происходящим, а Марта засмеялась, и картошка стала падать у неё изо рта.

– Неприятности с ковром, – повторила она вслед за Шир сквозь смех.

– Позавтракаете с нами? – спросила Шир Эдуарда и придвинула к нему тарелку с картофелем.

Эдуард смущённо пожал плечами:

– Карин ждёт меня в гостиной к завтраку.

– Это еда для пиратов, – сказала Марта, – ведь так Шир?

Шир в ответ кивнула.

– У нас тут так много еды, – сказала Шир Эдуарду и ещё ближе придвинула к нему тарелку, – я попросила Дину сварить нам несколько картошин, а Дина ведро сварила.

– Дина ведро сварила, – повторила Марта и опять залилась смехом.

В глазах Эдуарда происходящее с его дочерью выглядело волшебством или даже колдовством, и удивительно было, что Шир ведёт себя так, словно ничего особенного не происходит. Всего лишь ещё вчера умирающая девочка, которая уже неделю не притрагивалась к еде и почти не разговаривала, сегодня хохочет и запихивает себе в рот еду, не успевая пережёвывать. Эдуард неуверенно взял картошину с тарелки, обмакнул её в сливки и, придерживая рукой, поднёс ко рту. «А ведь действительно вкусно, – подумал он, – странно, почему мы раньше никогда так не делали?» Варёные вкрутую яйца с солью тоже, как оказалось, очень вкусная еда.

Когда Эдуард спустился, в гостиной за столом сидела Карин и нервно стучала вилкой по пустой тарелке.

– А ведь я уже давно жду, – нетерпеливо сказал она, подавляя гнев.

– Завтракай без меня, я уже опаздываю, – сказал Эдуард, проходя мимо и даже не взглянув на жену.

– Останешься голодным? – спросила Карин холодно, глядя в сторону, стараясь поймать его взгляд.

Но Эдуард уже был неуловим, им владел образ колдуньи Шир в зелёном платье и в зелёном тюрбане.

– К ужину меня тоже не жди, накопилось много работы.

Тревога о Марте отступила в один миг. Эдуард не контролировал свои мысли и поэтому не испытывал вины, что перестал думать о Марте, перед его глазами витало лицо Шир в запахе топлёных сливок и варёного картофеля. Вечером Карин гневно расскажет ему про испорченный ковёр в комнате у Марты и про испорченное красное платье, а Эдуард задумчиво ответит:

– Да уж, неприятности с ковром, – хотя думать будет совсем не про ковёр.